Виктор Лебрен. Воспоминания личного секретаря Л. Н. Толстого. Комментарии Б. В. Аверина и А. А. Шонне

1,740 просмотров всего, 2 просмотров сегодня

Виктор Лебрен (Lebrun). Публицист, мемуарист, один из секретарей Л. Н. Толстого (1906 г.). Родился в 1882 году в Екатеринославе в семье французского инженера, сорок лет проработавшего в России. Свободно владел русским и французским языками. Годы его жизни в России весьма подробно освещены в публикуемых воспоминаниях. В 1926 году Лебрен уехал во Францию, где прожил до самой смерти (1979).

 

(Продолжение. Начало см.: Русский мiръ. 2010. № 4. С. 5-39)

<Л. Н.Толстой>

Последователи

Участь всех основателей сект и философских школ не миновала и Толстого. Последователи его трёх родов: одни занимаются исключительно «личным внутренним совершенствованием» и как бы презирают всякую практическую деятельность. Это БУКВОЕДЫ ЗАКОНА.

Другие покидают торные пути жизни, подготовительное учение, при­вилегированное состояние, отказываются от богатства, идут в народ и кормятся физическим трудом. Это ДОБРОВОЛЬЦЫ ТРУДОВОГО ФРОНТА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

Наконец, третьи, не отказываясь от своих специальностей, служат ими народу. Это — ДРУЗЬЯ И СЛУГИ НАРОДОВ.

Единомышленники первой категории — «чистые буквоеды» — очень редки среди почитателей Толстого. Кроме «личного душевного совер­шенствования», они почти все переписывают, печатают и распространя­ют запрещённые писания учителя. Это уже деятельность практическая и полезная.

Вторая категория создала много счастливых и мощных земледельче­ских семей, иногда даже богатырских, сведущих и очень полезных сельских хозяев в России, Америке и других странах.

Третья всем обездоленным на нашей планете дала способных, безза­ветно преданных и незаменимых слуг.

Душан Петрович Маковицкий*

Доктор Душан Маковицкий лечит почти исключительно бедноту. Лечит самоотверженно, без отдыха, большей частью бесплатно.

Я приехал к нему в северную Венгрию, в маленький городок Жилин, утопающий в садах. Маковицкий говорит по-русски. Ещё будучи на меди­цинском факультете в Женеве, он приезжал в Ясную Поляну с товарищем, впоследствии известным доктором Шкарваном*.

Встреча наша была любопытна. Когда я подал ему письмо Толстого, он внимательно уставился на меня и с некоторым смущением проговорил: «Это надо решить сейчас же: пожалуйста, мы будем говорить друг дру­гу ты?» Он был лет на двадцать старше меня. Я ответил: «Ну, конечно!», и наша дружба, самая тесная, продолжалась до его смерти.

Я оставался несколько недель у этого замечательного человека. Он тотчас же определил меня к себе в помощники в амбулатории на приеме больных. Я научился спринцевать уши, промывать нарывы и раны, накла­дывать повязки.

Вскоре через прелестные горы, где мы горстями собирали чернику и малину, Душан повёл меня обедать на уединённую дачу к своему очень близкому другу-профессору Томасу Масарику*. Будущий президент Чехословакии был один с дочерью, и мы провели день в тихой интересней­шей задушевной беседе. Незабвенный облик внимательного и ласкового Масарика с его умными тёмными глазами навсегда запечатлелся во мне.

В последующие годы, до своего переезда из Венгрии в Ясную Поляну, Душан непрерывно в течение нескольких лет посылал мне в запечатан­ных конвертах, под видом писем и фотографий, лондонские издания «Свободного слова». С помощью его и Марьи Александровны для меня и многих друзей отвратительная царская цензура была побеждена.

С. Д. Николаев

Приехал Сергей Дмитриевич, — говорит мне Марья Александровна* в один из моих первых приездов. И она объясняет мне, как среди моря ржи отыскать затерянный домик, который семья наняла, чтобы провести лето. Николаева я ещё не встречал, но его прекрасные переводы книг Генри Джорджа* я уже читал с огромным увлечением, и заочно через друзей мы хорошо знали друг друга.

На следующий же день, после полудня, я отправился повидать нового и интересного друга.

Старенький заброшенный домик среди ржи казался необитаемым. На дворе, поросшем травой, не было никого. Дверь была открыта настежь.

Но на пороге я остановился, наблюдая. На полу, спиной ко мне, у большого дивана сидел человек и быстро строчил карандашом на маленьких листках. На его плечах сидели два мальчика, девочка с хохотом старалась стащить их оттуда. Пишущий не обращал на детей ни малейшего внимания и быстро заполнял листки величиной с ладонь. На диване перед ним лежала раскры­тая книга, а возле, на полу, лежал огромный английский словарь. Толщина его равнялась его ширине, так что он имел форму почти куба. Я с интере­сом следил за столь своеобразным приёмом работы.

Наконец мальчики заметили меня и свалились с плеч отца. Крупный сильный человек с открытым светлым лицом северянина, окаймлённым тёмнорусой небольшой бородой, поднялся мне навстречу.

— Это Лебрен? — весело сказал он, пожимая мне руку.

— Он самый, — ответил я смеясь, и крепкая, полная интереса дружба с отцом и со всей семьей связала нас на всю жизнь. Впоследствии я бывал у них в Москве. Они жили у меня на Кавказе. Сергей Дмитриевич неиз­менно посылал мне каждую свою новую книгу всегда снабдив её надписью, полной уверений в дружбе и уважении.

Николаевы были всей семьёй строгими вегетарианцами и пламенными джорджистами. Мать, Лариса Дмитриевна, дала описание шестисот блюд в книге «Вегетарианская кухня»*. Она в течение многих лет была органи­затором и активным участником Московского вегетарианского общества*, которое содержало в Газетном переулке большую вегетарианскую столо­вую. Столовая эта была своеобразным толстовским клубом. Кроме пре­красной и дешёвой пищи, там продавались тщательно подобранные книги. Вечерами читались лекции. В противоположность большинству начина­ний, столовая эта оказалась предприятием очень жизнеспособным. Она надолго пережила войну четырнадцатого года, гражданскую войну и суще­ствовала в первые годы революции.

Николаев был последовательным джорджистом. До революции он имел в Москве небольшой собственный дом, доход с которого едва хвата­ло семье как средства к существованию. Сведущий экономист старательно вычислил земельную ренту которую, независимо от построек, приносила занимаемая им площадь. И этот «незаработанный доход» он тщательно расходовал на издание дешёвых переводов Генри Джорджа. С дешёвых из­даний переводчик не брал гонораров, и пламенные речи и статьи великого американца сотнями тысяч распространялись книгоношами в самых глухих частях России того времени.

Английский язык Николаев выучил без учителя и по собственному ме­тоду. Метод этот состоял в том, чтобы не покупать учебника, а купить са­мый полный словарь и полную грамматику, и начинать сразу переводить письменно что-либо нужное и значительное, ничего не заучивая наизусть, а только справляясь в словаре и грамматике. Перевод надо было писать дважды: сначала дословный, затем — литературный. Слова нужно было вы­писывать карандашом в особую тетрадь и никогда не заучивать. Но в сло­варе обязательно каждый раз прочитывать все значения данного слова. Он утверждал, что обыкновенно достаточно дважды отыскать слово в слова­ре и записать, чтобы оно автоматически навсегда запечатлелось в памяти.

В воспитании детей также применялся особый метод. Четыре мальчика спали на особых разборных нарах, которые на день выносились из класс­ной комнаты. На пару невысоких козел накладывались струганые ольхо­вые доски. На них стлался большой толстый белый войлок. Спали на нём в кальсонах и в рубахе и, как римский император Марк Аврелий*, каждый покрывался собственной шинелью. Подушек и простынь не существовало. Если случался гость, его укладывали тут же. Я не раз зимой в Москве ноче­вал с детьми на этих нарах.

Читать детям давали только подлинники самых значительных произ­ведений: Брэм*, Киплинг*, Томпсон*, путешествие знаменитого Вамбери в Среднюю Азию* и проч. В результате этого воспитания и режима вышли умные и сильные юноши, способные на все руки. Старший постоянно кол­лекционировал минералы. Впоследствии он сделался профессором мате­матики и геологии. Другой стал знатоком сельскохозяйственных машин* и работал на юге России. Родители и дети очень любили меня.

Всех интересных друзей Толстого невозможно перечислить.

Группа самых близких: Павел Иванович Бирюков, бывший флотский офицер, автор монументальной биографии Толстого*; Иван Иванович Горбунов-Посадов*, начавший свою карьеру книгоношей; его жена Елена Евгеньевна, дружившая с Н. К. Крупской* и много других помогли Толстому основать замечательное книгоиздательство «Посредник»*, даю­щее народу за бесценок огромное количество полезных книг и брошюр. В. Г Чертков* до своего изгнания из царской России тоже деятельно рабо­тал в «Посреднике».

Адвокат Струменский*

Молодого Степана Евгениевича я встретил у Марии Александровны. Он помогал ей и носил на мудрёном швейцарском коромысле молоко за четыре километра на чугунолитейный завод. Он остался адвокатом и за­щищал отказывающихся от царской военной службы и сектантов, пресле­дуемых православной церковью. Очень способный, он овладел английским языком, основался в Шанхае и с успехом сотрудничал в англо-китайских газетах. Он, как и я, был пламенным асперантисгом, джорджистом и сто­ронником освобождения Востока от английского ига. Через него я был ос­ведомлён о китайской революции и о замечательной системе обложения, которую, по Джорджу Вильгельму, ввёл Киао-Циао*. Струменский ознако­мился с ней на месте и нашёл её идеальной. Он высоко оценили эту си­стему и японцы, когда отняли эту территорию. А австралийские Джорджи – сты послали Вильгельму такой же почётный диплом на пергаменте, какой они после послали Толстому к его восьмидесятилетию*, и потеряли из виду этого способного и умного друга вследствие войны 1912-го года.

Сулержицкий*

Очень талантливый молодой Сулержицкий, отказавшийся от военной службы и помогавший духоборам переселиться в Канаду, сделался режис­сёром Московского художественного театра. Это был, быть может, един­ственный театр в мире, где не аплодировали, чтобы не нарушать цельности и глубины впечатления…

Пути действительного положительного служения народу очень мно­гочисленны. Идейные земледельческие общины и колонии, нередко воз­никавшие в России и других странах, обыкновенно существовали недолго, но после них почти всегда на местах оставались способные и освещён­ные земледельческие семьи. Таким образом, прямое, а особенно косвен­ное, влияние Толстого на современников не поддаётся учёту. Если понять, что подобно духоборам и многим передовым сектам, сам Магатма Ганди* нашёл в нём могучую нравственную опору для всей титанической борь­бы с английским засилием, что великий Сунат-Сем* в Китае предлагал, по Генри, обеспечить финансовые поступления в казну земельной рентой, что в Палестине в новообразованном государстве пятая часть госплощади со­хранена за нацией, что Ллойд Джордж* и Сноуден* в Англии делали вид, что проводят закон о рентном обложении, — можно видеть, что интел­лектуально-моральное усилие мыслителя обошло все страны. В духовном мире, как и в физическом, ничто не теряется. Где тлеет искра, лёгкого ду­новения иногда достаточно, чтобы разгорелось пламя. Также, как оно за­тронуло меня, мощное интеллектуально-моральное усилие Льва Толстого затронуло тысячи и тысячи сердец и умов. Из Ясной Поляны, движимое только своей внутренней энергией, своим «сродством» с душой человека, оно обошло всю планету!..

Со своей стороны, я тоже не оставался в долгу. Вскоре я так усовершен- ствовал гектограф*, что получал двести копий. Вследствие преследования властей это была опасная работа. Но она давала мне большое удовлетворе­ние. Я только что прозрел организованный обман господствующих классов. Я ясно видел, как он всегда лишал и лишает даже лучших людей возмож­ности жить честной плодотворной жизнью. А тут, под толстыми сводами рабочей комнаты Толстого, в уединённой избушке Чарли Смит*, как и по­всюду в душах высших представителей человеческого рода, совершалась неутомимая творческая работа. Работа отделения истины от лжи. Тут нака­пливалась неудержимая сила точного знания. Сила, подобная энергии ве­сеннего прорастания семян на земной поверхности; подобная накоплению воды за запрудою; подобная распространению брожения в благоприятной среде! Каждое слово, которое я перепечатывал и тайно рассылал по про­буждающейся России, казалось мне чашей воды, которая напоит жажду­щего; казалась камнем, который я прочно и навек закладываю в фундамент точного значительного знания человечества.

Практическая жизнь моя труднее поддавалась устройству.

Проведя два месяца в Австрии у сестры, мать моя решила поселить­ся в городе Николаеве Херсонской губернии. Я продолжал стремиться «сесть на землю». А пока в надежде, что мать когда-нибудь перестанет пу­тешествовать, поступил в столярную мастерскую учиться ремеслу, которое я любил и которое в деревне могло быть мне полезно.

Толстому я писал постоянно. Он изредка отвечает.

Письмо ваше очень рад был получить*. Всё, что касается вас и, глав­ное, вашего душевного состояния, очень интересно мне, потому что очень хотелось бы, чтобы вам было хорошо, и хорошо от того одного, от чего бывает людям истинно хорошо, от успешной работы над сво­ей душой. Пожалуйста пишите мне. Мария Александровна была очень больна, но теперь поправилась. Я стараюсь, чтобы мне было хорошо, и понемногу успеваю.

Целую вас. Привет вашей матушке.

Лев Толстой.

Наша приятельница из Владивостока* приехала на лето в Крым лечить внучку. В Кореизе в городском саду она увидала Толстого, который поправ­лялся после тяжёлой болезни*. Она не утерпела, подошла к нему и загово­рила обо мне.

Теперь она писала мне, что Толстой был с ней чрезвычайно любезен и что, говоря обо мне, он заметил: «Лебрен, как мне представляется, забрал­ся очень высоко на колокольню. Но только удержится ли он там?»

Я тотчас же пишу учителю, что слова эти можно понять трояко: что я неискренен, или что я сам себя обманываю, или, наконец, что я понемно­гу продвигаюсь, но как и все, всегда подвержен многим опасностям.

Ответ не заставил себя ждать.

Получил ваше хорошее искреннее и умное письмо*. Разумеется тре­тье из ваших предложений верно.

Здоровье скрипит, и мне немножко досадно, что на такую не только возможность, но необходимость моей скорой смерти смотрят, как на что-то необычное, недолжное.

Пишите мне и так же будьте строги к себе.

Привет матушке. Вас целую.

30 октября 1901. Л. Т.

Глава третья. КАВКАЗ

В горы!

Узнав о нашем решении поселиться на Кавказе, Толстой направил меня в Тифлис к одному из своих друзей Илико Накашидзе*, который посвя­тил себя грузинской журналистике. Илико познакомил меня со своим дя­дей, владеющим в тридцати километрах прелестным имением «Кикети»*. Владелец с первого взгляда оценил меня и предложил поступать к нему в практиканты.

Так наконец исполнялось моё заветное желание.

Большая линейка, запряжённая тройкой, поднимает меня по Манглисскому шоссе, которое длинными петлями взбирается по крутому склону громадной Давидовской горы. Её звали тогда так. Оно, кажется, ве­дёт на самое небо. До трёх тысяч футов высоты.

Я смотрел назад, на то как там далеко внизу уменьшается город, на мой чемоданчик, привязанный сзади. Он почти исключительно набит запре­щёнными писаниями Толстого. — Наконец-то я вырвался на волю. Я буду обрабатывать землю, землю, носительницу жизни, землю тёплую, влажную, неоскудевающую. Не люди, а земля, дождь и солнце будут питать меня!..

На отдалённых вершинах вешние лучи не успели ещё растопить по­следнего снега. Там, далеко в вышине, они розовеют и весело сияют на утренней заре. Ветерок, сбегающий оттуда мне навстречу, приносит с со­бой запах тающего снега, влажной греющейся земли, запах весны! Полной грудью вдыхаю я звонкий бодрящий горный воздух и вспоминаю из Гейне:

В горы от вас ухожу я!
В горы, где трудятся люди,
В горы, где воздух свежее,
Легче где дышится груди!

В горы, где шепчутся ели,
Воды прозрачны, гремучи,
Весело птички щебечут,
Гордо проносятся тучи!

Мир вам, блестящие залы,
Гладкие дамы, мужчины!..
В горы!.. Оттуда взгляну я
Весело в ваши долины.*

Имение Кикети

Имение, куда я поступил, было редкой красоты. На южном склоне, на высоте более двух тысяч футов, оно было защищено с севера высокой гор­ной цепью, сплошь покрытой лесом. От неё два отрога, по бокам имения, спускались к югу. С востока и запада они окаймляли двор, большой плодо­вый сад и ниже покос и пахотные земли.

Большой длинный дом под красной крышей с широкой верандой во весь фасад занимал верхнюю террасу. Ниже на следующей террасе, под те­нью громадных вековых орехов, большая пасека походила на улицу с двумя рядами миниатюрных домиков. Ещё ниже большой бассейн служил для по­ливки и для купанья.

У подножья горных отрогов два ручья обтекают усадьбу и все удобные земли. В самом низу ручьи сливаются, и сквозь расселину скалы, подобную гигантским воротам, они низвергаются вниз с огромной высоты. Голова кружится, когда смотришь вниз на плоскую обработанную долину. Речки и дороги, когда их удается различить, кажутся шнурками, а люди подобны муравьям. Эта плодородная долина простирается на юг на десятки кило­метров. А там, в синеющей дали, девять параллельных горных цепей амфи­театром возвышаются одна над другой. Наконец огромный горный массив в ста пятидесяти километрах закрывал горизонт. Это Мокрые Горы, на ко­торых духоборы, сосланные за отказ от царской военной службы, разводят длинношерстных шленских овец* и выделывают свой русско-швейцарский сыр, соперничающий с заграничным. Горы эти так высоки, что снег на них виден бывает ещё в мае.

На пасеке красуется маленький домик-лаборатория под драночной крышей, выкрашенной в красный цвет. Тут мы выкачиваем дивный мёд Высокого Кавказа, один из лучших в мире. К домику пристроен небольшой навес. Я избралего своей летней резиденцией. Старая дверь, положенная на два пустых улья, служит прекрасной кроватью. Я живу тут с апреля по сен­тябрь. У изголовья дощечка на двух колышках и висящий под нею фонарь составляют всю меблировку. Это полка для очередной книги. Тут никто меня не беспокоит, и все свои досуги я могу отдавать чтению и переписке с Толстым, Марьей Александровной Маковицким и другими друзьями. Мой маленький заработок я почти целиком трачу на книги…

Хозяйство в Кикети отнюдь не носило коммерческого характера. Хозяин лично управлял им. Князь по происхождению, он получил высшее агрономическое образование в Германии. По этим двум причинам он был заметно лишён практических знаний и навыков. Отраслей производства у него было более, чем следовало. Но для моего обучения более благопри­ятной обстановки нельзя было вообразить.

Прекрасную пасеку вёл хорошо оплачиваемый специалист, знающий и обожающий своё дело. Поляк — огородники садовник — был также очень сведущим. Он выращивал много сортов овощей для семьи. Каждую весну он закладывал горячие парники и подрезывал плодовые деревья. Был также участок спаржи, который давал заметный доход.

Держали шесть дойных коров, большой сепаратор и маслобойку. Еже­дневно вьюком по тропе отправляли два больших бидона молока в город. Сбивали масло, делали дивный кавказский йогурт и туземный овечий сыр.

У большого стада овец был необыкновенный пастух восьмидесяти лет. Грузин огромного роста и лёгкий в движениях. Его тонкая талия и безво­лосое лицо придавали ему женственный вид.

Две пары волов, тройка лошадей для линейки и пара вьючных лошадей составляли средства передвижения. На полях сеяли пшеницу, ячмень, овёс, кукурузу, клевер и люцерну.

Хозяин был теоретик-любитель и составил себе значительную сель­скохозяйственную библиотеку. В ней имелись прекрасные русские пере­воды лучших иностранных руководств. Несколько русских журналов зна­комили нас со всеми нововведениями. Таким образом, зимою я мог про­честь всё лучшее, что было написано по пчеловодству, огородничеству и садоводству.

Но всё-таки основу того, что сформировало меня для практической жизни, дала не печатная бумага, а великая книга бытия, книга вещей и природы. У пастуха я научился приносить из лесу на плече целое дерево. Он поддерживал его рычагом с другого плеча и таким образом распределял тяжесть равномерно на оба плеча. Это удваивало его силу. Широким гру­зинским топором, острым как бритва, я практиковался разрубать с одного маху зелёные ветви толщиною в руку.

Я наблюдал, как эти обитатели лесов в два топора в несколько минут разделывали на дрова дерево. Засаживая топор один против другого, они сначала раскалывали целое дерево вдоль на латы тоньше руки и потом бы­стро, с одного маху, разрубали их на куски.

Я научился доить коров, выпаивать телят. Научился печь хлеб, стирать и даже куховарить на хозяев и рабочих. Я усвоил пчеловодную практику старинную и новую научную. Мне даже посчастливилось работать по борь­бе с гнильцом, который хозяин завёз, купив по случаю соседнюю пасеку. После двух лет практики я вполне усвоил весь быт и уклад пчелиной семьи.

С поляком я практиковался в огородничестве, садоводстве и выращи­вании огородных семян. В поле нужно было научиться грузить сено и сно­пы, а также воздвигать большие стога с такой тщательностью, чтобы они могли зимовать в поле, не рискуя быть промоченными осенними дождями. Я научился косить, насаживать инструмент и множеству других вещей, не­доступных горожанам.

И вот мало-помалу я почувствовал себя в состоянии вести собственное хозяйство, как капитан в океане ведёт свой парусный корабль.

Так в горах я прожил три незабвенных года. Именно на этих залитых солнцем высотах пережил я весну своей жизни, а также своё второе от­кровение.

В самом деле, если писания Толстого, запрещённые царской цензу­рой, открыли мне моё место в мире и мою высшую обязанность руково­диться в мире высшими инстинктами человека, то здесь, на земле, я проник в тайну и законы великого сотрудничества, симбиоза человека с растени­ями и животными. Этот образ жизни и это учение доставляли мне полное удовлетворение.

Первый роман

Однако эта полнота счастья длилась недолго. Скоро совершенно не­ожиданно в мою жизнь вдруг вклинился роман самого нелепого порядка. В меня влюбилась сестра хозяйки.

Мы совершенно различные люди. Она на одиннадцать лет старше меня. Мать её грузинка, отец француз, бывший консул в Тифлисе. Несколько лет тому назад её жених в тяжёлых мучениях умер от рака на её руках. От от­чаяния её наследственный туберкулёз обострился. Она стала курить, завела собачку и с тех пор безвыездно жила в горах, заведуя хозяйством. Все се­мейные и друзья относились к ней с особым заботливым вниманием, как к человеку сильно пострадавшему. И я подчинился общему тону.

В ту пору моего душевного расцвета я нежно любил всех и вся, и окру­жающие в значительной мере платили мне тем же. Я был окружён девушка­ми. У хозяйки было три дочери. В семье близкого друга были две прелест­ные белокурые девицы. Все пять учились в гимназии и праздники и кани­кулы проводили у нас на горах. И хотя мы были очень дружны, но я всеми силами берёг их юные сердца, и это удалось мне вполне.

Не то было с их тётей. Я видел в ней одинокого больного человека и, по неведению жизни, совершенно не подозревая в ней женщину, был к ней особенно нежен и внимателен. Большую часть года мы проводили одни в большом опустевшем доме. Зимою нас иногда надолго заметало снегом. Вечера мы проводили вместе перед пылающим камином. Я читал ей всё, что выходило лучшего по беллетристике. Она перед огнём держала души­стую айву, подвешивая и крутя её на ниточке. Или она брала со стены гита­ру и тихим размеренным голосом напевала мне неподражаемые грузинские мотивы.

И вот незаметно и неожиданно для себя я покорил её сердце, и между нами постепенно выросли те особые отношения, которые складывают­ся, когда чувство сближает на время совершенно чуждых людей. Сначала очень нежные, они со временем становятся нестерпимыми. Она была не­умна, мелочна и чрезвычайно требовательна. Теперь всё, что я ни старался делать, чтобы угодить ей, только раздражало её. Если я пробовал отдалить­ся, она горько упрекала меня. Когда же мы бывали вместе, мы непрерывно ссорились Из-за всякого пустяка она расстраивалась, осыпала меня упрё­ками, харкала кровью и усиленно курила. Я же мучался и страдал, видя, как я заставляю её страдать, больного человека, который уже достаточно по­страдал без меня.

Я не находил выхода из этого кошмарного положения. Хотя роман наш не дошёл до своего естественного конца, я считал уже себя нравствен­но обязанным жениться на ней. Толстовский догмат очень определёнен. Оставить женщину, с которой сблизился, — это разврат. Считая себя обя­занным жениться, я удесятерял драматизм положения. Находил же я это неизбежным и из жалости к ней и для спасения своей чести, а равно и во исполнение твёрдой толстовской догматики.

Долгое время никто не знал о моём отчаянии. Наконец я решаюсь на­писать обо всём Толстому. Он отвечает немедленно.

Бедный, бедный, милый Лебрен. Не миновал и вас самый жестокий и мучительный соблазн и захватил вас в очень тяжёлой и трудной форме.

Что делать? — Вы пишете о 4-х выходах. Я думаю, что лучший, хотя и более эгоистический, чем последний, — это выход второй, состоящий в том, чтобы расстаться. Выход этот, разумеется, возможен только в том случае, если она, как вы пишете, даёт вам свободу. — Лучший это вы­ход потому, что он не только освобождает вас от повторения соблазна привычкой, но и потому, что избавит вас от бесчисленного количества самых трудных возможных осложнений, соблазны которых вы также не выдержите.

Жертва, которую вы принесёте, оставаясь с ней, женившись, будет несравненно больше той, которую она принесёт, отказавшись от вашей близости. Главное же то, что жертва, которую вы принесёте, не освобо­дит ни вас, ни её от соблазна; напротив, усилит его. Жертва же её — раз­лука — освободит и вас и её от соблазна и бесчисленных, ожидающих вас обоих в случае женитьбы не только мучительных осложнений, гре­хов и поздних раскаяний.

И потому мой совет: примите её жертву, вы будете в состоянии в сво­ей дальнейшей жизни приносить жертвы другим; соединившись же, вы лишите себя этой возможности.

Это мои соображения и предположения, и я не настаиваю на их справедливости; все эти соображения не могут быть решающими мо­тивами. Решающим мотивом должно быть то, что надо уйти от соблаз­на. А уйти от соблазна есть одно средство: разлука.

Знаю, что это тяжело будет вам, но выхода из тупика не может быть без страдания.

Очень, очень советую вам сделать так. Я не только думал о вашем по­ложении, но сердцем перечувствовал его.

Моё здоровье шатко. Теперь как будто поправляюсь, но всё ещё слаб.

Любящий вас Л. Толстой 2 февраля 1903.

С таким дивным участием, деликатным и нежным, откликалась великая душа учителя на моё отчаяние. Мотивировки его и решения могли быть формально догматичными и обходить поэтому сущность положения, но я, уже на пороге жизни, не чувствовал себя более безнадёжно одиноким.

А между тем Толстой не перестаёт вдали думать обо мне. Месяц спустя он сам пишет мне:

Дорогой Лебрен, хочется ещё сказать вам несколько слов о вашем положении. Вы пишете, что не лучше ли жениться?

Отчего и не жениться? Но только под женитьбой надо разуметь не только венчание, но и возможность — разрешение полового общения. Брак есть, по-моему, такое обязательство, которое берут друг перед другом мужчина и женщина, если они придут к необходимости полово­го общения, то только друг с другом. И такой брак не только не исклю­чает воздержания, ещё больше требует его. Так что в вашем положении я бы обещал, что не сойдусь ни с какой другой женщиной (что и ей так страшно), но старался бы тем более оставаться целомудренным. Для этого нужно изменить условия, разбить привычку соблазна.

Так я думал о вас и вот пишу, что думал. Согласится на это ваш ум и чувство, это ваше дело. Может быть, я ошибаюсь, но думал я, любя вас непосредственной любовью, как человека мне приятного, и её — созна­тельной христианской любовью, как сестру, которой желаю блага.

Л. Толстой 6 марта 1903 г.*

Так советует учитель, но я не хочу следовать его совету. Мне жаль её, а, с другой стороны, я фанатически строг к себе. Я нахожу, что не заслужи­ваю пощады. Как японец делает харакири, я готов распрощаться с жизнью и жениться. Если я брошу эту, другая попадётся на жизненном пути, и это будет разврат. Я был в полном отчаянии.

Но вдруг, как это несколько раз случалось в моей жизни, судьба сжали­лась надо мною. Избавление пришло самым неожиданным образом. В одно из моих отсутствий, которые вообще были очень редки и кратковременны, приехал её дальний родственник подышать горным воздухом. Она мгно­венно забыла всю свою привязанность ко мне, и вскоре они уехали вместе.

Ужасный кошмар исчез, как при пробуждении исчезают сновидения!

Она — первая женщина, которой я отдал своё сердце и причинил столько страданий, — она как будто нашла себе человека, гораздо более подходящего. А я теперь был освобождён действительно и окончательно.

Мне потребовался целый год, чтобы отдохнуть душой от этого неле­пого приключения!

Все эти годы мать моя жила одна в Тифлисе. Она воображала, что не может дышать в горах. Одна она тоже неспособна была жить по своей не­практичности. Для меня стало наконец ясно, что её нельзя более оставлять одну. Я решил ехать искать в аренду маленькое имение, чтобы поселиться вместе с нею. Я уже вполне чувствовал себя способным вести своё само­стоятельное хозяйство.

Как всегда, я пользуюсь этим перерывом в своих занятиях, чтобы съез­дить лишний раз в Ясную Поляну.

Поездка эта была для меня особенно интересна.

Глава четвёртая. СЕКРЕТАРСТВО

Корреспонденция

Летом 1906 года я, как обыкновенно, жил у Марьи Александровны Шмидт, принимал участие в её работах и часто посещал Ясную Поляну. Но вскоре Софья Андреевна* спросила меня, не соглашусь ли я совсем по­селиться у них, чтобы переписывать весь монументальный дневник Льва Николаевича? (Он издан теперь в тридцати томах.)*

– Юношеские тетради Льва Николаевича начинают уже выцветать. Кроме того в современных условиях слишком страшно хранить только один экземпляр. Вы перепишите в трёх экземплярах. Один для нас, вто­рой я положу в Москве в музей. Мне там отвели специальную комнату. Она снабжена железными занавесями, чтобы отделить её на случай по­жара. Наконец третий экземпляр мы пошлём в Англию Черткову в его «Стальную комнату»*.

Я не мог желать ничего лучшего. Иметь возможность прочесть весь Дневник Льва Толстого! Я не смел мечтать о таком счастье. На следующий же день я перекочевал в большой Яснополянский дом. Меня поместили внизу в комнате Андрея Львовича*, которая была свободна.

Но Толстой не согласился на предложение жены. Он объявил, что дневники его прекрасно могут пребывать как они есть. Что это дело, име­ющее весьма ничтожное значение, и, наконец, подобное чтение могло бы иметь развращающее влияние на такого молодого человека, как я!..

Таким образом, вместо переписки дневников на мою долю автомати­чески выпадали обязанности личного секретаря, и это давало мне возмож­ность близко увидеть всю интимную жизнь учителя.

С величайшим интересом изучаю я теперь Толстого. Не столько ху­дожника и бунтаря (это хорошо видно по книгам) — сколько будничного человека, неутомимого труженика писателя, самое же главное — Толстого- мыслителя.

Прежде всего меня немало удивило, что настоящего платного секре­таря у великого писателя никогда не было. Он считал свою писательскую деятельность столь незначительной, что, охотно принимая случайную по­мощь друзей, он никогда не позволил себе нанять помощника.

Между тем уже одна корреспонденция представляла значительную ра­боту. Бывали дни, когда приходило до пятнадцати писем. В среднем, я ду­маю, — четыре или пять. Каждое получало номер и записывалось в особый журнал. Лично Толстой отвечал на очень незначительное количество пи­сем. На некоторые он просил ответить своих семейных. Большая же часть их по прочтении рассортировывалась и складывалась в шкаф. У каждого корреспондента была своя пачка писем, связанная верёвочкой.

Толстой внимательно читал все письма, отмечая на конвертах, что сле­довало ответить. Белые листочки он старательно отрывал. На этих кусках бумаги он писал свои письма. Поэтому автографы великого писателя име­ют столь странный вид. Он любил повторять:

— Вообще — это правило: чем сквернее бумага и правописание, чем грязнее и замусоленнее конверт, тем значительнее и серьёзнее содержание.

Часто, держа большой красивый лист, писанный на машинке, он говорил:

— Всё, что есть хорошего в этом учёном письме, это его белая стра­ничка.

И он старательно отрывал её.

Помню, в первый же день моего секретарства, ответив по поручению Льва Николаевича на несколько писем, я отложил ещё пять, которые вполне заслуживали ответа. После обеда, улучив минутку, я спросил об этом Льва Николаевича.

— Ну что же, если милость ваша будет, ответим.

И, не вынимая писем из конвертов, он дал мне нужные указания. Я был изумлён. Он помнил их содержание. В то же время он выразил опасение, что у меня и так много дела.

Дела действительно хватило бы на троих.

Письма эти, которые со всех концов мира приходили в Ясную, остави­ли на мне глубокий след. Большая часть носила очень интимный характер. Души открывались чуткому сердцу любимого автора, спрашивали его мне­ние или совет. То это были события страшные и драматические, из которых надо было найти выход, то теоретические противоречия в вопросах рели­гии и нравственности, то сомнения юноши или девушки о той лжи, которой их окутывали под именем общего образования, то письма представителей различных сект, которыми, несмотря на жёсткие преследования правитель­ства, полна была Россия, или же письма, тайно вынесенные из тюрьмы.

Была также особая категория корреспондентов. Люди, отказывающие­ся от военной службы, прелестные юноши, чуткие и преданные человече­ству, предпочитали пытки и смерть службе в царской армии. Они опирались на своё человеческое нравственное достоинство или на учение Евангелия. Они были во всех странах. Существовали также секты магометанские, как Бабиды в Персии* или некоторое время в Казани «Божий полк» татарина Ваисова*.

За редкими исключениями эти экземпляры человеческого рода пред­ставляют цвет человечества. И до наших дней во многих буржуазных стра­нах, которые мнят себя цивилизованными, невежественные чиновники, совершенно лишённые человеческих чувств, пытают их самым бесцельным и бесчестным образом. Однажды я подсчитал их. Из восемнадцати, кото­рые писали нам в тот момент, девять были насмерть замучены царскими слугами!..

Но, кроме писем, были ещё посылки. Мысль народов России пробуж­далась в это время с великой быстротой. И после некоторой свободы пе­чати, которую принесли последние реформы, спрос на книги и брошюры стал почти безграничным. Ежедневно их просили у Толстого, и, по его ука­занию, я должен был набирать посылки, зашивать их в парусину и записы­вать их содержание.

Адресной книги не существовало, и я решил начать её составлять. Кроме того, приходилось делать выписки из книг или участвовать в спеш­ной переписке больших рукописей.

Из семейных только младшая дочь Александра* ежедневно быстро переписывала на машине очередную рукопись. Марья Львовна*, приез­жавшая иногда погостить, отвечала на письма, считывала с кем-нибудь из друзей копии рукописей с оригиналами, да Софья Андреевна записывала во множестве присылаемые книги в карточный каталог или иногда перево­дила что-либо с английского. Остальные семейные, когда приезжали, жили совершенно в стороне и заметно скучали.

В большой Яснополянской библиотеке царил беспорядок.* Часто книг, которые Лев Николаевич просил меня принести, на месте не оказывалось.

Полный порядок был только в кабинете.

В Толстом, которого я теперь имел счастье наблюдать вплотную, меня больше всего поразили три особенности. Во-первых, его необычайная скромность, чуткая деликатность и мягкость в обращении; во-вторых, ис­тинно подвижническое усердие, с каким он обрабатывал самые ничтож­ные из своих писаний; в-третьих, его необычайная работоспособность.

Мне приходилось жить со многими людьми, но Толстой был един­ственным человеком, в отношениях с которым я ни разу не заметил и тени трения. Несмотря на мою молодость, он постоянно извинялся, когда звал меня, и, если поручал что-нибудь, всегда приговаривал: «если милость ваша будет», а иногда, когда просил принести книгу, говорил: «пожалейте мою старость».

Усилия автора

Переделывал и переписывал великий мастер свои статьи бесчисленное количество раз.

— Кажется, я порчу, надо оставить… — сказал он однажды, подавая мне давно уже оконченную большую статью о революции*, которую он еже­дневно исправлял. Дня через два он сказал Александре Львовне, что статья окончена и просил переписать её начисто; но едва мы успели исполнить это, как он вновь взял статью к себе, и вечером Александра Львовна показа­ла мне нашу переписку всю перечёркнутой и изрезанной на куски.

— Только немного почисти кое-где, — сказал Лев Николаевич, и рабо­та началась снова.

Через некоторое время он опять заявил, что кончил. Но вновь перепи­санную в трёх экземплярах длинную статью постигла та же участь.

Заваленный работой, я часто сомневался в необходимости подобных бесчисленных исправлений и с особым вниманием, насколько позволяло время, старался вникнуть в их сущность. Однако я не заметил ни одного случая, когда бы исправление не было явно сделано к лучшему.

Каждая корректура подвергалась такой же участи. Для обыкновенно­го смертного ни одна типография не согласилась бы на это. Но для Льва Толстого корректурные листы просто-напросто набирались снова.

Одну небольшую статью, представляющую совершенство в своём роде, мне пришлось проследить в процессе её создания от зародыша до само­го конца*. Она касалась предмета, чрезвычайно дорогого сердцу Толстого.

Однажды из Москвы от И. И. Горбунова пришла крошечная коррек­тура. Листик бумаги не более ладони с десятью «заповедями» английских джорджисгов. Толстой вычитал их в английском джорджистском журнале и перевёл.

Заповеди были обыкновенными джорджистскими тезисами. Все люди имеют равное право на всю поверхность земного шара. Каждый человек имеет полное право на весь продукт своего труда. Никто не имеет права облагать труд налогом и так далее.

Я поправил несколько опечаток и дал корректуру автору, думая на дру­гой день отправить её обратно, чтобы не задерживать типографии. К моему удивлению, Толстой сделал много длинных вставок почти в каждую «запо­ведь» и дал нам переписать. На следующий день он сделал ещё настолько значительные добавления и изменения, что от первоначальных десяти за­поведей уже не оставалось ничего. Он просил меня поправлять статью и, не стесняясь, добавлять от себя, если что найду нужным. Он знал, что я очень внимательно изучил книги Джорджа. Много раз после того переделывалась и изменялась статья, пока наконец не получилось вместо десяти кратких за­поведей определённой законченной статьи о земельном вопросе, назрев­шем в России, и о том способе, которым он только и мог бы быть разрешён. Теперь статья была твёрдо закончена. Автор никого больше не просил по­правлять и не поправлял сам.

— Остаётся только заглавие, — сказал он мне однажды утром. — Я се­годня думал, вам на выбор, как это там у Пешехонова*, знаете? «Земля и Свет», «Свет и свобода». «Свет, земля и Свобода». Что-нибудь в этом роде! Выберите, что больше понравится.

В недоумении я только отмалчивался. Пешехонов был совершенно ни­чтожен, а статья Толстого была образцовая. Это было точное изложение предмета, полное и краткое. И вдруг дать ей заглавие, лишённое всякого смысла, и банальное до отвратительности. Я молчал и ждал, не отправляя рукописи.

Наконец через несколько дней Лев Николаевич, почти сияющий, пода­ёт мне заглавие: «Единственное возможное решение земельного вопроса». Заглавие точное, исчерпывающее, как сама статья. Автор был доволен.

— Можно отправить Ивану Ивановичу для издания.

Так удивительно для нас, людей мысли, работал этот огромный ум. Приём, малопонятный людям, руководящимся инстинктом анализа. Первоначальные десять «заповедей» были не более как поводом для

Толстого, чтобы высказать всё, что он знает по земельному вопросу, и только в процессе изложения, с помощью неисчислимых блужданий во все стороны, нашёл он то, чего искал: одновременно и форму и содержание.

Это основная особенность писательского приёма Толстого. Очевидно, он мог думать и искать только письменно, с помощью своего пера! Благодаря этой особенности, неисчислимые варианты, так тщательно из­данные теперь Советами, сохранили для будущих поколений все оттенки усилий и исканий этой великой души.

Так, ощупью, как скульптор работает над своей глиной, работал Толстой над своими писаниями. И в его руках, благодаря его исключи­тельным способностям, приём этот давал образцовые полухудожествен- ные, полутеоретические статьи огромной силы: «Единственное средство», «Что такое религия и в чём её сущность», «Не могу молчать», «Три дня в деревне» и т. п.

Этот приём работы без предварительного анализа и ограничения, при­ём грубо-эмпирического искания ощупью во всех направлениях, искания одновременно формы и содержания, кажется ему неизбежным.

– Будет просто, когда переделаешь раз со сто, — несколько раз гово­рил он мне. — Говорят: у меня талант, большие способности! Да я толком письма составить не умею. А если и выходит иногда что путное, так это я трудом беру. Какая-нибудь пустячная статья, а я вот три месяца вожусь с ней и никак не могу кончить.

Хаджи Мурат*

Художественные произведения не составляли исключения из этого правила.

Одна тема, прелестная, как сияние утренней зари над снежными вер­шинами великого Кавказа, привлекала художника в течение всей его жиз­ни. С того самого момента, когда он впервые молодым офицером вдохнул вольный воздух дикого Горного Кавказа, и почти до его смерти.

Это была борьба жестокого императора Николая Первого с черкеса­ми, воинственным племенем горцев, исповедующих магометанство, с их военным и религиозным вождём Шамилем*. В частности — очень драмати­ческий эпизод, когда Хаджи Мурат, правая рука Шамиля, сдался русским. Увидав их близко и уяснив себе, что никакое сотрудничество с ними невоз­можно, он решился вернуться в горы и был убит русскими.

Ещё когда он устраивал народные школы, Толстой с увлечением рас­сказывал детям эту историю. И в течение всей своей жизни, не будучи в си­лах победить инстинкт поэта, время от времени он возвращается к этой теме и начинает творить «Хаджи Мурата» почти против своей воли.

Мой друг Илико Накашидзе разыскивал в Тифлисском архиве мате­риалы для «Хаджи Мурата»* и посещал старожилов, лично видавших со­бытия. (В своих художественных произведениях Толстой всегда старался быть точным до мелочей.) В один из своих приездов Илико спросил о судь­бе «Кавказской повести».

— С «Хаджи Муратом», — ответил Толстой, — я вёл, вёл и теперь со­всем запутался. Я кончил повесть, но у меня два варианта. Один в первом лице, другой — в третьем. И я не знаю, какой выбрать.

После своей тяжёлой болезни в 1902 году в Крыму, будучи ещё в посте­ли, поэт вновь вернулся к своей повести. Он пишет Черткову: «Теперь всё время пишу „Хаджи Мурата“. Балуюсь»*.

Но доктор Альтшуллер*, который находился при нём, даёт нам инте­ресные подробности насчёт этого «баловства».

В это время больной периодически испытывал приступы сильных бо­лей, которые останавливали работу. Лихорадка держалась между 39 и 40. Он часто терял сознание. Но едва боли затихали и температура падала, он открывал глаза и говорил дочери: — Ну, Саша, айда! — и начинал диктовать.

После своего «духовного рождения» мировой писатель стыдился пу­бликовать свои «художественные пустяки». Ему казалось, что это основ­ной долг состоял в том, чтобы лично не принимать участия в социальной несправедливости, по крайней мере хоть силой своего пера бороться с вра­гами народов.

«Хаджи Мурат» увидал свет после смерти своего автора*. Таким обра­зом, корректуры не могли получить обычной обработки. Тем не менее пре­лестное произведение это одно из самых значительных в художественном творчестве Толстого.

Как Гомер воспел падение Трои, гениальный русский поэт своим не­подражаемым старческим голосом воспел здесь неудержимое продвижение разбойной римско-европейской цивилизации, отчаянное сопротивление народа и геройскую смерть его храбрецов.

Как масляное пятно расплывается по бумаге, продвигается она кро­вавая, страшная и неудержимая, эта цивилизация пиратов, которые, что­бы не иметь помехи в своей преступной деятельности, сумели вытравить в себе малейшие следы высших человеческих инстинктов и высших че­ловеческих знаний. Она продвигается, уничтожая на своём пути все не­оценимые нравственные ценности и научные приобретения, которые род человеческий неслыханными усилиями и смертной борьбой сумел приоб­рести и сохранить до неё. Она продвигается, убивая ум алкоголем, развра­щая народные массы подкупом, оскопляя умственно молодые поколения. Теперь, когда я пишу эти строки, она продвигается, уже стирая решитель­но всё на своём пути!..

О нет! Не для забавы престарелый поэт на смертном одре диктовалдо- черн эти неподражаемые страницы, эти страшные, потрясающие картины торжества преступления! Он хотел в бессмертных образах, живых и всем доступных, запечатлеть навеки весь ужас этого явления. Он хотел также облегчить своё исстрадавшееся сердце, излить всю накопившуюся в нём боль пред грядущими поколениями!

Века пройдут, долгие века, но эта дивная песнь, наполовину горская, наполовину русская, подобно Одиссее, всегда сохранит свою прелесть и обаятельность, потому что она хранит точный и живой образ обеих стол­кнувшихся цивилизаций и точный и живой образ неугасимого героизма угнетённых народов!

Корректуры

Изумили меня и удивительная выносливость и работоспособность Льва Николаевича. Я занимался только часа на три больше него и уже к концу третьего месяца почувствовал, что силы мои убывают. А между тем ему было в то время семьдесят восемь лет.

Особенно поразил меня случай с корректурой предпоследнего полу­тома «Круга чтения». Это были 293 страницы в восьмую долю листа. Лев Николаевич покончил с нею в один присест, и многочисленные поправки и вставки, из которых некоторые достигали четверти страницы, показывали, что он без пропуска прочёл всю книгу. Правда, он вышел из своей комнаты в четвёртом часу, и вид у него был сильно утомлённый. Переписывая не­чёткие места и исправляя некоторые опечатки, я, к стыду своему, просидел за той же работой два дня.

Так престарелый мыслитель ежедневно проводил за письменным сто­лом шесть-семь часов! Только очень редко болезнь прерывала его занятия.

— Возьмите к себе статью, — говорил он тогда ослабевшим голосом, — может, Саша там что-нибудь почистит, а я сегодня совсем не гожусь.

Это значило, что часа через два он неслышно пойдёт в библиотеку, чтобы не прерывать моей работы, и высыплет мне на сгол десятка полтора разных форм и величины кругом исписанных кусков бумаги.

— Не знаю, разберётесь ли, — мягко говорит он, кладя рядом пачку пи­сем, на которые он ответил. В такие дни он много читал в кабинете, иногда ложился.

Так день за днём, без малейшего перерыва, тянулось годами. Только содержание работы каждого дня постоянно менялось, полное интереса и значения.

Продолжение в №9

КОММЕНТАРИИ

С. 74. Душан Петрович Маковицкий… — Д. П. Маковицкий (1866-1921) родил­ся в словенском городе Ружомберок в семье промышленника, был девятым ребён­ком в семье. В 1880 г. поступил на медицинский факультет Пражского университета и в том же году вошёл в кружок словацких последователей Толстого А. Шкарвана. На выпускных экзаменах 1890 года как последователь Толстого отказался препари­ровать живую лягушку; закончил университет лишь в следующем году. Занимался врачебной практикой в разных странах Европы. Д. П. Маковицкий впервые при­ехал в Ясную Поляну в сентябре 1894 г., вторично посетил Толстого 28-29 ноября 1897 г., скорее всего по делам словацкого издательства «Посредник», которым ру­ководил. В день встречи Толстой записал в дневнике: «Нынче утром приехал Мако­вицкий, милый, кроткий, чистый» (Толстой Л. Н. Поли. собр. соч. М., 1953. Т. 53. С. 166; далее ссылки на это издание приводятся в сокращении: Толстой. ПСС). В 1898 г. Маковицкий опубликовал статью «У Л. Н. Толстого» («U L. N. Tolstého»), в 1900 г. перевёл и издал на словацком языке роман «Воскресение». В доме Толстого Маковицкий жил с 1904 г. по 1910 г., лечил Толстого и крестьян окрестных дере­вень, всё это время вёл ежедневные дневниковые записи. Сопровождал Толстого во время его бегства из дома, присутствовал при его смерти на станции Астапово. После 1910 г. оставался в Ясной Поляне ещё десять лет, по-прежнему занимался врачебной деятельностью и работал над «Яснополянскими записками», которые частично были изданы в 1922 и 1923 гг. (полностью: Литературное наследство. М., 1979. Т. 90, кн. 1-4: У Толстого. 1904-1910: «Яснополянские записки» Д. П.Мако- вицкого). В записках за 1906 год Маковицкий часто приводит высказывания Лебре­на, иногда пользуется его записями. Секретарь Толстого H. Н. Гусев, осуществив­ший литературную обработку записок Маковицкого, так писал о нём: «Сам Душан Петрович вёл очень строгий образ жизни; в трудах проходило всё его время. В де­вять часов утра он уже отправлялся на приём больных в деревенскую лечебницу, где оставался до часу или до двух. Вернувшись домой, он наскоро завтракал, а в это время его уже дожидались крестьяне, приехавшие из какой-либо дальней деревни с тем, чтобы везти его к опасно больному. Никакая непогода — дождь, вьюга, мо­роз — не могли его остановить в случаях серьёзной болезни его пациентов. Дру­гим его делом, кроме медицинской помощи крестьянам, было ведение подробных записей всего того, что он видел и слышал в Ясной Поляне, — в первую очередь, конечно, слов самого Толстого. Эти слова он ухитрялся записывать каким-то неза­метным способом у себя в кармане, где у него для этой цели всегда были припасены карандаш и куски толстой бумаги. Когда все расходились спать, то есть уже после одиннадцати часов вечера, Маковицкий садился в своей комнате за расшифрование одному ему понятных записей и просиживал над этим занятием до глубокой ночи, иногда до утра. Таким путем создались обширнейшие „Яснополянские записки“ Д. П. Маковицкого — подробнейшая и правдивая летопись яснополянской жизни за шесть лет пребывания Маковицкого около Толстого — с 18 декабря 1904 года по 28 октября 1910 г.» (Гусев H. Н. Отрывочные воспоминания // Гусев H. Н. Два года с Л. Н. Толстым. Из Ясной Поляны в Чердынь. Отрывочные воспоминания. Лев Толстой — человек. М., 1973. С. 325-326). В 1920 г. Маковицкий вернулся на родину тяжело больным ив 1921 г. покончил жизнь самоубийством.

Записки Маковицкого сохранили отзыв Толстого о Лебрене: «Я его исключи­тельно люблю, не как всех» («Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого. Кн. 3. С. 35).

…известным доктором Шкарваном. – Альберт Альбертович Шкарван (1870— 1926) — словацкий последователь Толстого. Получив медицинское образование, былназначен военным врачом при госпитале Кашау (Венгрия), но в феврале 1895 г., ссылаясь на антивоенные убеждения, отказался принять эту должность как несо­вместимую с его верованиями, за что был приговорен к тюремному заключению на четыре месяца. Обратившись с письмом к Толстому в 1895 г., Шкарван приложил к этому письму записки, одна из которых называлась «Почему нельзя служить во­енным врачом». Здесь утверждалось, что исповедующий заповеди Христа не может принимать участие в военных организациях. Позднее Толстой включил записки Шкарвана в «Круг чтения» — «Избранные, собранные и расположенные на каж­дый день Львом Толстым мысли многих писателей об истине, жизни и поведении». 14 ноября 1895 г. Толстой писало сильном впечатлении, которое произвели на него поступок и мысли Шкарвана: «Письмо ваше мне было особенно радостно, потому что по всем чувствам и мыслям, выраженным в нём, я узнавал брата по духу <…> радостно было и за вас в том смысле, что, прочтя ваше письмо, мне перестало быть страшно за вас, не боюсь того, <…> что вы ослабеете духом <…> от тяжести гоне­ния <…> Я не боюсь этого теперь, потому что по письму вашему вижу, что у вас есть никогда не изменяющая точка опоры, вера в духовную жизнь, в то, что сущность жизни не в материальном, познаваемом нашими чувствами мире, а в том, что мы называем Богом и что сознаём в себе» (Толстой. ПСС. Т. 68. С. 254-255). В этом же письме Толстой предлагал Шкарвану переводить его произведения на немецкий язык; Шкарван позднее откликнулся на это предложение; качество его переводов было одобрено Толстым. О Шкарване см. также: Булгаков В. Ф. Друзья и близкие // Булгаков В. Ф. О Толстом: Воспоминания и рассказы. Тула, 1978. С. 275-282.

…другу-профессору Томасу Масарику. — Томаш Гаррик Масарик (1850-1937), профессор философии в Праге, президент Чехословакии в 1918-1935. Дважды по­сетил Толстого в Ясной Поляне. 19 апреля 1887 г. Масарик впервые посетил Толсто­го в его доме в Хамовниках. 20 мая Толстой писал H. Н. Страхову, который направил к нему Масарика: «Очень благодарю вас за Масарика <…> я очень полюбил его» ( Толстой. ПСС. Т. 84. С. 30; см.: Опульская Л. Д. Л. Н. Толстой: Материалы к био­графии с 1886 по 1892 год. М., 1979. С. 97). Во время его последнего визита Толстой записал в дневник: «Вчера хорошо говорил с Масариком» (30 марта 1910 г. — Тол­стой. ПСС. Т. 58. С. 31). Содержание их разговоров передано в «Яснополянских записках» Д. П. Маковицкого (Кн. 4. С. 212-215).

…Марья Александровна — М. А. Шмит (см. о ней комментарий к первой части: Русский мiръ. Na 4. С. 38).

С. Д. Николаев ~ его прекрасные переводы книг Генри Джорджа… — С. Д. Ни­колаев (1861-1920) перевёл на русский язык все основные сочинения американ­ского экономиста, социолога и публициста Г. Джорджа (1839-1911; см. о нём ком­ментарий к первой части: Русский м1ръ. № 4. С. 39). В письме к П. А. Столыпину (1862-1911), министру внутренних дел и председателю совета министров (1906- 1911), от 26 июля 1907 г. Толстой предлагал ему уничтожить «главную неправду на­шего времени» — частную собственность на землю, воспользовавшись проектом «Единого налога» Генри Джорджа. «Если бы Вам хотелось более живым спосо­бом познакомиться с этим делом, я бы посоветовал Вам пригласить к себе моего приятеля, великого знатока, едва ли не лучшего в Европе, всего сделанного Генри Джорджем, Николаева. Он, я уверен, не откажется съездить к Вам для того, чтобы по мере сил содействовать этому великому делу» (Толстой. ПСС. Т. 77. С. 166). Большая часть сочинений Генри Джорджа была издана в издательстве «Посредник». В яснополянской библиотеке имеются девять книг Г. Джорджа с многочисленны­ми пометами Толстого. Статью Николаева «Об освобождении земли по проекту Генри Джорджа» Толстой, отредактировав, включил во второе издание «Круга чте­ния». Толстой, однако, не во всём был согласен с Г. Джорджем, о чём свидетельству­ет записанный Гусевым диалог писателя с Николаевым (см.: Гусев H. Н. Два года сА.Н. Толстым. С. 167-171).

С. 75. …описание шестисот блюд в книге «Вегетарианская кухня». — Имеет­ся в виду книга: Николаева Л. Сто вегетарианских блюд: Наставление к приготов­лению кушаний для безубойного питания, составленное на основании практики Ж. И. Шульц в германских, швейцарских, венгерских и русских вегетарианских столовых. М.: Посредник, 1914 (4-е изд.).

…Московского вегетарианского общества… — Подробную историю создания и деятельности этого общества см.: Естественная жизнь и вегетарианство: Альма­нах Московского вегетарианского общества / Под ред. П. И. Бирюкова и H. Н. Гу­сева. М., 1913; Алексеева -Лукьянская В. Краткий обзор деятельности Московского вегетарианского общества. Из фонда И. И. Горбунова-Посадова (Государственный музей Толстого).

С. 76. …как рижский император Марк Аврелий… — Марк Аврелий Антонин (121-180) — римский император, философ, представитель позднего стоицизма; с юности вёл воздержанный образ жизни: носил простой греческий плащ, спал на земле, избегал развлечений. Будучи ещё мальчиком, он усиленно занимался фило со – фией. См.: Житие и дела Марка Аврелия Антонина цесаря римскаго. С собственный, и премудрыя его разсуждении о себе самом. 1798 г. С немецкаго на российской язык переведенныя Сергеем Волчковым (СПб.: При Имп. Акад. наук, 1798). С. 10-12.

В библиотеке Ясной Поляны представлены два издания сочинений Марка Авре­лия, известных под общим названием «Размышления» — французский и немецкий переводы с греческого. Первый, выполненный М. Жоли, входит в сборник «Древ­ние моралисты» (Paris, 1841). Второе издание — немецкий перевод К. Клесса. На страницах «Размышлений» многочисленны следы чтения Толстого: отчёркнутые и подчёркнутые главы, записи на полях. Особенно много помет в немецком издании.

…Брэм… — Альфред Эдмунд Врем (1829-1884) — немецкий учёный-зоолог, со­вершивший путешествия по Египту, Нубии, Судану, Абиссинии, Испании, Норве­гии, Западной Сибири, автор знаменитой научно-популярной книги «Жизнь жи­вотных» (1863-1869).

…Киплинг… — Джозеф Редьярд Киплинг (1865-1936) — английский писатель, поэт и новеллист. Его книги для детей, особенно «Книга джунглей» (1894) и «Вто­рая книга джунглей» ( 1895 ), пользовались необычайной популярностью.

…Томпсон… — Эрнест Сетон-Томпсон (1860-1946) — канадский писатель, ху­дожник-анималист, естествоиспытатель. Известность ему принесли сборники «Дикие животные, как я их знаю» (1898), «Жизнь тех, на кого охотятся» (1901), а также 8-томный труд «Жизнь диких зверей» (1925-1927).

…путешествие знаменитого Вамбери в Среднюю Азию… — Арминий Вамбе- ри, или Герман Бамбергер (1832-1913) — венгерский востоковед, путешественник, полиглот. Его научные труды посвящены главным образом,истории, языкознанию и этнографии Востока; описание его знаменитого «Путешествия в центр Азии» (1864) переведено на все европейские языки и по-русски вышло в 1865 г. под на­званием «Путешествие по Средней Азии в 1863 г. А. Вамбери, с картой». В 1883 г. Вамбери опубликовал автобиографическую повесть «Жизнь и приключения Арми- ниуса Вамбери, описанные им самим». Книга имела большой успех, автор получал письма из разных стран мира и, к своему удивлению, узнал, что читателей весьма за­интересовали факты его биографии. Это побудило Вамбери в дальнейшем более полно описать свою жизнь, в результате чего в 1904 г. появилась книга «Моя жизнь». Путешествие Вамбери совпало с подготовкой к завоеванию Средней Азии Россией.

…Павел Иванович Бирюков ~ автор монументальной биографии Толстого… — П. И. Бирюков (1860-1931 ) учился в пажеском корпусе и морском училище (1880), был в заграничном плавании, окончил гидрографическое объединение Морской академии. В 1884 г. познакомился с В. Г. Чертковым, благодаря которому в ноя­бре того же года встретился с Толстым, оказавшим определяющее влияние на его жизнь и взгляды. Бирюков был одним из организаторов издательства «Посредник» и его фактическим руководителем в 1886-1888 гг. В 1893 гг. содействовал Толстому в оказании помощи голодающим крестьянам. Принимал самое активное участие в судьбе преследуемых духоборов, за что был выслан в 1897 г. под гласный надзор полиции в прибалтийский город Бауск, о чём написал в очерке «История моей ссылки» (сб. «О минувшем». СПб., 1909). В 1898 г. эмигрировал, жил в Австрии, Швейцарии. В 1901 г. Бирюков с позволения Толстого начал работу над биографией писателя. В 1904 г. Толстой просмотрел рукопись первого тома биографии, сделал много замечаний и написал несколько вставок в текст. В 1905 г. во время кратковре­менного пребывания в Ясной Поляне Бирюков записал со слов Толстого несколь­ко дополнений к его биографии. В предисловии к первому тому Бирюков писал: «Приношу мою глубокую благодарность Софье Андреевне Толстой, открывшей мне доступ к ценным коллекциям биографического материала, собранного ею» (Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого. М.; Пг, 1923. T. 1. С. XV). Вместе с тем

С. А. Толстая потребовала сократить некоторые письма Толстого, считая, что их нельзя публиковать в полном объёме. Замечания, вставки и дополнения Толстого к рукописи биографии см.: Толстой. ПСС. Т. 34. С. 394-403. Первый и второй тома вышли в свет в 1906 и 1908 гг. в издательстве «Посредник». Полностью четыре тома биографии Бирюкова были опубликованы в 1925 г. Секретарь и биограф Толстого H. Н. Гусев так характеризовал исследование Бирюкова: «Я видел, что в книге не показан духовный рост Льва Николаевича <…> Павел Иванович мало использовал то, что сообщал о себе в своих произведениях сам Лев Николаевич. Я поделился со Львом Николаевичем своим впечатлением — сказал ему, что если просто читать его произведения, то узнаешь о нём гораздо больше, чем из книги Павла Ивано­вича. Он сейчас же согласился со мной и даже как будто обрадовался этим моим словам» (Гусев H. Н. Отрывочные воспоминания. С. 329). Сын Толстого, Лев Льво­вич, считал, что Бирюков «были есть самый умный, порядочный и дельный из всех толстовцев» ( Толстой Л. Л. В Ясной Поляне: Правда об отце и его жизни. Прага, 1923. С. 95).

…Иван Иванович Горбунов-Посадов… — И. И. Горбунов-Посадов (1864-1940; настоящая фамилия Горбунов) — потомственный дворянин, сын инженера-меха- ника Ижорского завода, писатель, редактор и издатель книг преимущественно для народного и детского чтения. Прочитав в 1884 г. книгу Л. Толстого «Краткое из­ложение Евангелия», стал проповедником толстовства. С 1885 г. начал работать в издательстве Толстого «Посредник», сначала в качестве распространителя книг, с 1897 по 1925 гг. — руководителем издательства, в котором издал большое коли­чество популярных сборников, хрестоматий, пособий, в том числе собственного сочинения. Толстой относился к нему с исключительной теплотой, о чём, в частно­сти, свидетельствует характеристика Горбунова-Посадова в дневниковой записи от 19 февраля 1889 г.: «Очень умён и даровит. И чист. Легко полюбить его» ( Толстой. ПСС. Т. 50. С. 38).

…его жена Елена Евгеньевна, дружившая с Н. К. Крупской… — E. Е. Горбунова- Посадова (урожд. Короткова; 1878-1955), детская писательница, педагог. Родилась в Екатеринбурге, куда был сослан её отец E. Н. Коротков за участие в революци­онном движении. Окончила гимназию, потом училась на Высших женских (Бес­тужевских) курсах. В 1897 г. вышла замуж за И. И. Горбунова-Посадова. В этом же году была арестована, как и Н. К. Крупская, по делу «Союза борьбы за освобожде­ние рабочего класса». В 1898 г. приговорена к трём годам ссылки в астраханскую губернию. Благодаря хлопотам Толстого срок ссылки был сокращён до года, и от­бывала она её в Калуге. С 1900 г. активно участвовала в деятельности издательства «Посредник» как автор и публикатор материалов для детей. Воспоминания и дет­ские рассказы составили первые её книжки: «Наши зелёные друзья-деревья» (1899) и «Наши зверьки» (1904). Была инициатором новой свободной трудовой школы («Дом свободного ребёнка»), ведущим сотрудником журнала «Свободное воспи­тание», редактором детского журнала «Маяк». Горбунова-Посадова — автор книги «Подвижные игры в комнате и на открытом воздухе» (М.,1914) и воспоминаний «Друг Толстого Мария Александровна Шмидт» (М.,1929).

…книгоиздательство «Посредник»… — См. о нём комментарий к первой части (С. 39). Крупнейший русский книгоиздатель И. Д. Сытин вспоминал: «Шёл ноябрь 1884 года. В один счастливый для меня день в лавку на Старой площади зашёл очень красивый молодой человек в высокой бобровой шапке, в изящной дохе и сказал:

— Меня направил к вам В. Н. Маракуев… Моя фамилия Чертков. Я бы хотел, чтобы вы издали для народа вот эти книги.

Он вынул из кармана три тоненькие книжки, изданные Петербургским комите­том грамотности, и одну рукопись. Это были толстовские „Чем люди живы“, „Два старика“ и „Христос в гостях у мужика“ H. С. Лескова. Для меня это была полная и очень счастливая неожиданность.

С большим интересом выслушал я это предложение и поблагодарил В. Г. Черт­кова за внимание к читателю лубка. В дальнейшем наше соглашение приняло такую окончательную форму. Первая серия книг шла бесплатно. Дальнейшие книжки мог­ли быть платными, причём авторский гонорар не должен был превышать существо­вавшего тогда гонорара для дешёвых народных книг. Печать, бумага и другие рас­ходы по изданию составляли 65 копеек на сотню листов, а продавались за 80 копеек за сотню. Издатель обязан выплачивать авторам гонорар, если материал платный, также и художникам за рисунки. На Черткове лежала работа по редакции и художе­ственной части изданий. Здесь он был полный хозяин. Расходы по оплате гонорара одних авторов уравновешивались бесплатным материалом других авторов, благода­ря чему книжки можно было продавать не дороже лубочных. Книжки, поступившие через Черткова, были всеобщей собственностью. Издатель права собственности на них не имел. Печатать мог каждый желающий. <…> Делу этому я посвятил всю мою любовь и внимание. Книжки по тому времени вышли необыкновенные: дешевые, изящные, с рисунками Сурикова, Репина, Кившенко и других. Дешевизна их сильно помогала распространению. Перед этим подобные книжки начал издавать Петер­бургский комитет грамотности, но по цене 7 копеек за книжку. Мы выпустили по 80 копеек за 100 штук. Успех издания увлек Черткова. Он <…> открыл в Петербурге контору и склад „Посредника“ и привлек большую группу работников и вообще сочувствующих. <…> Многим хотелось дать народу хорошую книгу. Выходило 5-6 книжек, недоступных по цене для народа, затем все прекращалось. „Посредник“ же неутомимо работал и в короткое время дал народу целую серию великолепных дешевых изданий.

Наша совместная работа с В. Г. Чертковым продолжалась лет 15. <…> Это была не простая работа, а священнослужение. <…> Я был счастлив видеть интеллигент­ного человека, так преданного делу просвещения народа. <…> Л. Н. Толстой при­нимал самое близкое участие в печатании, редакции и продаже книг, много вносил ценных указаний и поправок» ( Сытин И. Д. Страницы пережитого // Жизнь для книги: Сытин И. Д. Страницы пережитого. Современники о И. Д. Сытине. М., 1978. С. 68-70).

…В. Г. Чертков… – См. о нём комментарий к первой части (С. 38).

…Адвокат Струменский — Степан Евгеньевич Струменский впервые побывал в Ясной Поляне в 1899 г. В 1902 г. в Англии помогал В. Г. Черткову в издательской работе. В 1905 г. посетил Толстого и беседовал о событиях 9-го января (см.: «Ясно­полянские записки» Д. П. Маковицкого. Кн. 1. С. 82-85). В 1908 г. Толстой получил письмо Струменского из Китая, в котором, упомянув о посланном писателю адре­се китайских деятелей культуры, Струменский выразил убеждение, что публичное выступление Толстого в защиту Китая «может спасти побережье Тихого океана от страшных войн и предотвратить превращение Великого Тихого океана в Вели­кий Кровавый». «Действительно, — пишет С. Е. Струменский, — все лихорадочно вооружаются, а китайское правительство, подражая Японии, стремится догонять в этом деле всех остальных. Европейцы помогают этому могущественными сред­ствами. Страшные столкновения подготовляются». В заключение Струменский сообщил, что он добивается перевода сочинений Толстого на китайский язык, и попросил в этом содействия писателя. Толстой через своего секретаря поблагода­рил Струменского за поздравление и одобрил намерение перевести его сочинения на китайский язык (Шифман А. И. Лев Толстой и Восток // Толстой и Китай. М., 1971). В списках членов Московского Вегитарианского общества за 1910 год чис­лится С. Е. Струменский, житель Китая.

С. 77. …системе обложения, которую, по Джорджу Вильгельму, ввёл в Киао- Циао. — Киао-Циао (Киао-Чао, Цзяосянь, Цзяоджоу) — город в Китае, в провин­ции Шаньдун на берегу Жёлтого моря. 6 марта 1898 г. было подписано германо-ки­тайское соглашение, по которому Китай передавал Германии Киао-Чао на началах аренды сроком на 99 лет. 2 сентября 1898 г. Вильгельм II (Фридрих Вильгельм- Виктор-Альберт Гогенцоллерн (1859-1941), император Германский и король Прусский с 1888 г.; в 1918 г. отрёкся от престола) ввёл в Киао-Чао новую систему налогообложения, во многом близкую идеям Генри Джорджа.

…австралийские джорджисты послали Вильгельму такой же почётный дип­лом на пергаменте, какой они после посылали Толстому к его восьмидесятиле­тию… – Текст письма к Вильгельму не обнаружен. Вероятно, оно было написано в связи с десятилетием со времени введения им новой системы налогообложения в Киао-Чао (см. выше). В австралийском адресе Толстому, в частности, говори­лось: «Глубокочтимый учитель. Мы, ученики и последователи Генри Джорджа со всей Австралии, называющие себя сторонниками единого налога, желаем присо­единиться к тем выражениям любви и уважения, которые будут нестись к вам со всех концов мира в тот день, когда вы достигнете почтенного 80-летнего возраста. История знает немного людей, которых бог одарил бы таким гением, каким отлича­етесь вы, и того менее — людей, которые отдавали бы свой гений на служение столь благородным целям. Как великая нравственная сила того исторического периода, который мы переживаем, вы господствуете над королями и властителями и будете направлять человеческую жизнь в то время, когда они и дела их будут забыты. Ваша любовь к собратьям-людям, ваша готовность выступать на защиту всех угнетённых повсюду воспламеняла ответную любовь в сердцах людей, жизнь которых приоб­рела смысл и желания которых облагораживались благодаря вашему примеру и уче­нию. Когда мы узнали, что вы приняли также учение нашего дорогого покойного учителя Генри Джорджа, мы с большей смелостью стали отстаивать те идеалы, к ко­торым мы стремимся, и с большей уверенностью стали думать о наступлении того царства правды, в котором справедливость будет законом общественных отноше­ний и любовь — законом личных отношении между людьми. Не только нам, но и всем искренно стремящимся многоразличными путями улучшить мир тем, которые придут в него после нас, ваша жизнь и ваше учение будут источником вдохновения и останутся им на все века. Когда же настанет время, и вы присоединитесь к отцам вашим, это вдохновение и память о вас будет сохраняться среди человечества как самое драгоценное его достояние. Но да будет далёк этот день и да продлятся ваши годы радостного служения высочайшим интересам ваших со братьев-людей» (цит. по: Горбунов-Посадов И. И. 28 августа в Ясной Поляне // Русские ведомости. 1908. 31 августа).

…Сулержицкий… — Леопольд Антонович Сулержицкий (1872-1916), русский театральный деятель и режиссёр. В 1890 г. был принят на живописное отделение в Московское училище живописи, ваяния, зодчества (Строгановское училище), где проучился до 1894 г. С 5-го курса исключён за «противоначальственные» вы­ступления. В училище познакомился с дочерью Толстого Татьяной, через которую попал в дом Толстых. Став последователем Толстого, уехал в село Пекари под Кане- вом. «Он живёт на берегу Днепра, у мужика: за полдня его работы хозяева его кор­мят, — писала М. Л. Толстая родным в 1894 г., — утром он пишет картины, днём ра­ботает, вечерами собираются мужики, и он им читает вслух книжки „Посредника“, по праздникам учит ребят» (Голос минувшего. 1918. № 4-6. С. 191-193). Осенью 1905 г. Сулержицкий был арестован за отказ от военной службы по религиозным убеждениям и помещён в отделение для душевнобольных при военном госпитале. Толстой, навестив его, писал 30 ноября 1895 г. Е. И. Попову: «Жаль, что вы не по­сетили сейчас страдающего Суллержицкого. Я на днях был у него и был тронут и поражён его простотой, спокойствием и благодушием. У него настоящий внутрен­ний переворот, ему хорошо везде» (Толстой. ПСС. Т. 68. С. 268). В январе 1896 г. к нему приехал отец и умолял его отказаться от своего решения, что тот и сделал. Толстой одобрил поступок Сулержицкого: « Не нарочно, а искренно говорю, что на вашем месте я наверное поступил бы так же, как вы, потому что мне кажется, что так и должно было поступить. Ведь всё, что вы делали, отказываясь от военной службы, вы делали для того, чтоб не нарушать закона любви, а какое нарушение любви боль­ше, — стать в ряды солдат или остаться холодным к страданиям старика?» (Там же. Т. 69. С. 41-42). Военную службу Сулержицкий отбывал на границе Афганистана. В декабре 1898 г. Он предложил свою помощь Толстому и организовал переселение в Канаду двух тысяч духоборов; в течение двух лет он жил среди них, помогая им устроиться на новом месте. В 1905 г. в издательстве «Посредник» вышла его кни­га «В Америку с духоборами: (Из записной книжки)». В том же году Сулержицкий стал режиссёром Московского художественного театра, поставив вместе с К. С. Ста­ниславским ряд спектаклей. См.: Сулержицкий Л. А. Повести и рассказы. Статьи и заметки о театре. Переписка. Воспоминания о Л. А. Сулержицком. М., 1970.

…Магатма Ганди… — Мохандас Карамчанд Ганди (1869-1948) — один из ру­ководителей и идеологов движения за независимость Индии от Великобритании. В своей автобиографии Ганди сообщает о том большом влиянии, которое имел на него А. Н. Толстой. По словам Ганди, чтение первого попавшегося ему сочинения Толстого его потрясло настолько, что все прочие книги показались ему «ничтож­ными в сравнении с независимостью мысли, глубокой нравственностью и искрен­ностью Толстого» (Ганди М. К. Моя жизнь. М., 1934. С. 90). В одном из своих писем Ганди пишет Толстому: «Как Ваш скромный последователь посылаю Вам при сём книжку, написанною мною («Самоуправление Индии» — Б. А., А. Ш.). <…> Ваша критика этого сочинения будет для меня в высшей степени ценной» (Литературное наследство. М., 1939. Т. 37-38: Л. Н. Толстой. Кн. 2. С. 344). В другом месте он ещё раз отмечает: «Три современника оказали на меня сильное влияние: Райчандбай своим непосредственным общением со мной, Толстой своей книгой „Царство бо­жие внутри вас“ и Рёскин своей книгой „У последней черты“» (Ганди М. К. Моя жизнь. С. 90).

…великий Сунат-Сем… — СуньЯтсен (1866-1925) — китайский революционер, основатель партии Гоминьдан, один из наиболее почитаемых в Китае политических деятелей. Экономическая революция Сунь Ятсена сводилась к передаче ренты го­сударству, т. е. к национализации земли посредством некоего единого налога в духе Генри Джорджа. В 1905 г. под руководством Сунь Ятсена был создан «Чжунго гэмин тунмэнхой» (Китайский революционный объединенный союз). В августе 1905 г. была принята Декларация Объединённого союза — основной программный доку­мент революционеров, написанный Сунь Ятсеном, который выдвинул «три народ­ных принципа»: национализм (свержение маньчжуро-цинской династии и восста­новление суверенитета китайской (ханьской) нации), народовластие (учреждение республики) и народное благосостояние (уравнение прав на землю в духе утопи­ческих социалистических идей Г. Джорджа). Впервые они были изложены в 1905 г. в первом номере «Минь бао».

…Ллойд Джордж… — Дэвид Ллойд Джордж (1863-1945), британский политиче­ский деятель, лидер Либеральной партии; министр торговли (1905-1908), финансов (1908-1915). В 1909 г. провёл бюджет, несколько повышавший налог на пустовав­шие земли лендлордов. Последний премьер-министр Великобритании от Либе­ральной партии (1916-1922).

…Сноуден… — Филипп Сноуден (1864-1937), английский политический дея­тель, председатель Лейбористской партии в 1906-1907 гг. и Независимой рабочей партии в 1917-1920 гг.

…гектограф – печатный прибор для размножения текста и иллюстраций, изо­бретённый в 1869 г.; обычно позволяет получить до 100 оттисков. Гектограф ши­роко использовался последователями Толстого для размножения его запрещённых произведений.

С. 78. …в уединённой избушке Чарли Сжит… — Возможно, Лебрен пишет об астрономе, директоре королевской обсерватории в Эденбурге, Чарльзе Смите (1819-1900). В 1859 г. путешествовал по России; издал книгу «Три города в России». Затем Смит провёл несколько лет в Египте, исследуя устройство больших пирамид. Мистическое толкование этих памятников, изложенное им в монографиях, послу­жило причиной разрыва со многими учёными и даже выхода Смита из состава Лон­донского королевского общества (1874).

…Письмо ваше очень рад был получить. — Толстой отвечает написьмо Лебрена от 11 ноября 1990 г. (см.: Толстой. ПСС. Т. 72. С. 531-532).

…Наша приятельница из Владивостока… — возможно, Е. К. Плотникова (см. о ней комментарий к первой части (С. 34)).

…Толстого, который поправлялся после тяжёлой болезни. — Ход длительной болезни Толстого подробно описан в дневниках С. А. Толстой за 1901-1902 гг.: «Заболел Лев Николаевич с 27 на 28 июня в ночь. Он жаловался на общую тоску, бессонницу, стеснение в груди. <…> Прошлую ночь со 2 на 3 июля он провёл ужасно <…> Он ни минуты не спал; боли в кишках. Позднее стала болеть грудь» ( Толстая С. А. Дневники: В 2 т. М., 1978. Т. 2. С. 21, 23). В августе 1901 г. наступило не­которое облегчение, и врачи порекомендовали Толстому переехать в Крым. В Кры­му 5 января 1902 г. снова началась тяжёлая болезнь. В тот день Софья Андреевна записала: «Вчера вечером и всю ночь Льву Николаевичу было очень плохо: перебои в сердце, стеснение в груди, бессонница, тоска». 16 января: «Ночь была ужасная. Жар усилился, дошло до 38». 26 января: «Мой Левочка умирает» (Там же. С. 36, 39, 43). Двустороннее воспаление лёгких перешло в тяжелейший плеврит. 7 февраля: «Положение почти, если не сказать совсем безнадёжное» (Там же. С. 49). Только в конце мая 1902 г. здоровье Толстого стало медленно улучшаться, и 25 июня Толстые выехали из Гаспры в Ясную Поляну.

…Получил ваше хорошее искреннее и умное письмо — письмо Лебрена от 12 ок­тября 1901 г.; см.: Толстой. ПСС. Т. 73. С. 156.

С. 79. …ИликоНакашидзе… — Илья Петрович Накашидзе (1866-1923), публицист и критик, сын общественного деятеля Грузии 1860-х годов П. Г. Накашидзе ( 1838— 1895). С Толстым познакомился 21 августа 1897 г., когда приехал в Ясную Поляну, желая помочь духоборам, в судьбе которых принимал деятельное участие. Оставил воспоминания о Толстом: Накашидзе И. Как я познакомился с Львом Толстым. Тби­лиси, 1928. См. о нём: Замбахидзе В. Лев Толстой и Грузия // Заря Востока. Тбили­си, 1951. С. 50. См. также: Толстой. ПСС. Т. 70. С. 135.

…имением «Кикети». — Кикети находится в 27 км к юго-западу от Тбилиси, на склоне Триалетского хребта. «После крутого подъёма изъ Тифлиса и Коджоры, до­рога далее к „Белому духану“ <…> С этой станции идётъ дорога в Бетаниа. Отсюда же виднеется близлежащее сел. Кикети с его высокою красивою сосновою рощею» (Старожил. Тифлис и его окрестности. Тифлис, 1896. 2-е изд.).

С. 80. …и вспоминаю из Гейне — Весело в ваши долины… Три последние строфы из стихотворения Генриха Гейне, открывающего его первое прозаическое произ­ведение «Путешествие по Гарцу» (1824), написанное под впечатлением большой пешей прогулки по горам Гарца, совершённой из Гёттингена в сентябре 1824 г. Из­вестны около десятка переводов этого стихотворения на русский язык. Установить переводчика, цитируемого Лебреном, не удалось.

…Это Мокрые Горы, на которых духоборы, сосланные за отказ от царской военной службы, разводят длинношерстных шленских овец… — В 1804 г., желая заселить южные окраины России, Александр I разрешил духоборам поселиться на р. Молочная Мелитопольского уезда Таврической губернии. В 1841 г. они были переселены в Закавказье (Ахалкалакский уезд — так называемые Мокрые горы). В 1898-1900 часть духоборов была выселена в Канаду. 2 апреля 1898 г. Толстой со­ставил прошение на высочайшее имя от имени «кавказских христиан всемирного братства, именуемых духоборами». В прошении, в частности, говорилось: «Войди­те в наше положение, ваше величество, и сжальтесь над нами. Вам будут говорить, что нельзя освободить нас от обязанности военной службы, потому что, если осво­бодить нас, то и другие ещё люди последуют этому примеру и будут отказываться от тяжести военной службы; будут говорить ещё, что если продолжать требовать от нас общей государственной обязанности, строго взыскивать с нас за неисполне­ние её, то мы покоримся, и дети наши будут, как и другие, служить в военной служ­бе. Не верьте этому, ваше величество, ни то, ни другое несправедливо. Подражать нам для выгоды освобождения от военной службы никто не станет, потому что наш отказ от военной службы не только не принёс нам никаких выгод, но, в мирском смысле, принёс величайшие бедствия. Мы были богаты — мы разорены теперь, мы были любимы и уважаемы всеми людьми — мы теперь ненавидимы и презираемы, мы были живы и здоровы — большая часть наших расселённых и сосланных выми­рают теперь от нужды и болезней. <…> Заставлять же сынов наших строгими ме­рами, казнями, ссылками, тюрьмами отречься от своей веры также невозможно, как это видно из того, что произошло с нами в эти последние годы. Если бы могли для людского закона отречься от божеского, то мы давно бы уж это сделали» (Толстой. ПСС. Т. 70-71. С. 346-347). О духоборах см.: Клибанов А. И. История религиозного сектантствав России: (60-е годы XIXв. — 1917 г.). М., 1965.

С. 84. …Бедный, бедный, милый Лебрен ~ 2 февраля 1903 <…> Дорогой Лебрен” 6 марта 1903 г. — Эти письма не вошли в Полное собрание сочинений Толстого, поскольку он не разрешал их копировать как письма, касающиеся личной жизни Лебрена.

С. 85. …Софья Андреевна — жена Толстого, урожд. Берс (1844-1919).

…монументальный дневник Льва Николаевича (Он издан теперь в тридцати томах). — См.: Толстой. ПСС. Т. 46-58.

С. 86. …Черткову в его «Стальную комнату». — Живя в Англии, В. Г. Чертков за­нимался изданием запрещённых в России произведений Толстого, а также собирали хранил его архивы. Для этого им была выстроена специальная несгораемая комната, больше известная как «Стальная Комната». В общей сложности в архиве хранилось более 100 000 листов рукописей; в 1913 г. Чертков передал их в Библиотеку Академии Наук Санкт-Петербурга. В 1926 г. в связи с подготовкой Юбилейного 90-томного издания сочинений Толстого коллекция Черткова была передана из Рукописного отдела Библиотеки Академии наук в Государственный музей Л. Н. Толстого.

..Андрея Львовича… — Речь идёт о сыне Толстого Андрее Львовиче (1877-1916). Его детство прошло в Москве. Обучался в частной гимназии Л. И. Поливанова и в привилегированном Катковском лицее, но не закончил курса. В 1895 г., в 18-лет­нем возрасте, поступил вольноопределяющимся на военную службу. С сентября 1904 г. принимал участие в Русско-японской войне 1904-1905 годов в чине унтер- офицера конным ординарцем. Во время боевых действий на Дальнем Востоке был ранен, получил Георгиевский крест за храбрость. В 21 год женился на 27-летней Ольге Константиновне Дитерихс (1872-1951 ), которая была родной сестрой Анны Константиновны Чертковой, жены Владимира Григорьевича Черткова. Позднее, служа чиновником особых поручений при тульском губернаторе М. В. Арцимови­че, Андрей Львович увлёкся его женой, женщиной средних лет, матерью шестерых детей, и в 1906 г. развёлся с женой. Толстой был крайне огорчён разводом сына и решительно не одобрял его образа жизни. В книге «Несколько лет вблизи Льва Толстого» Нино Накашидзе цитирует Толстого: «Мой сын Андрюша — человек слабовольный. И притом необуздан. Такие люди ведут праздный, барский образ жизни; едят сладкую, жирную пищу, спят, сколько хотят, и не знают, к чему при­ложить силы. Они думают, что всё создано им на потребу: женщины, лошади, вино, карты… Они заботятся только о собственном удовольствии, и чужая беда им ни­почём. Я советую ему ехать в Грузию, может быть, он сумеет как-нибудь вернуть душевный покой княжне Гуриели. Но, к сожалению, мой сын оказался ко всему ещё и трусом. Не хватает у него сил отвечать за свои поступки. Что же мне-то делать, когда всё так сложилось?» (Накашидзе Н. И. Несколько лет вблизи Л. Н. Толстого. Тбилиси, 1978. С. 32).

С. 87. …Бабиды в Персии… — Основателями бабизма были Сеид Али Мохаммед (Баб, что означает «Врата») (1819-1850) и Бахаулла (1817-1892). Баб в 1840-е годы провозгласил отмену законов, основанных на Коране и шариате; он утверждал равен­ство всех людей вне зависимости от социального происхождения и конфессии. Уче­ние Бахауллы было менее радикальным (он проповедовал непротивление и братство всех людей) и потому получило самое широкое распространение. Впервые Толстой услышал о бабизме в 1884 г. С тех пор в переписке и дневниках Толстого постоянно встречаются высказывания о бабизме и бахаизме. В сентябре 1902 г. в Ясную Поляну приехал персидский бахай. На его вопрос об отношении Толстого к Бахаулле и его делу писатель ответил: «Как я могу отрицать его? Очевидно, это дело завоюет весь мир» (цит. по: Аккерман Н., Хассел Г. Вера Бахай в Госсии: Исторический очерк // Хэтчер У. С., Мартин Д. Дж. Новая мировая религия. Вера Бахай. СПб., 1995. С. 261 ). В 1903 г. Толстой прочёл написанную в том же году пьесу И. А. Гриневской «Баб» и в письме к ней от 22 октября подчеркнул, что учение бабидов, которое «откинуло старые магометанские суеверия <…> и держится своих главных основных <идей> братства, равенства и любви, — имеет великую будущность» (Толстой. ПСС. Т. 74. С. 207-208). Незадолго до смерти Толстой сказало движении бахай: «Оченьглубоко, я ни одного не знаю такого глубокого» («Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого. Кн. 4. С. 255). Подробнее об этом см.: Митник Е. А. Неизвестные материалы Изабеллы Гриневской: «Путешествие в края солнца» // Ежегодник Рукописного от­дела Пушкинского Дома на 2005-2006 годы. СПб., 2009. С. 246-267.

…«Божий полк» татарина Ваисова. — Основателем ваисовского движения в Среднем Повольжье был шейх суфийского Накшбандийского братства Багаутдин Ваисов (1810-1893). Ваисовское движение не признавало властей, налогов, суда, службы, требовало восстановления Булгарского государства. Б. Ваисов был заклю­чён в Казанскую окружную психиатрическую больницу и там скончался. Руководи­телем движения стал его старший сын Гайнан Ваисов (1874-1918), а после его ги­бели — младший сын Гизизян Валиев (1887-1963). См.: Шакуров К. Р. Деятельность в Томской губернии «Мусульманской секты ваисовский божий полк» // Сулейма- новские чтения — 2007: Сб. материалов IX Всероссийской научно-практической конференции. Тюмень, 2007. С. 123-125.

…младшая дочь Александра… — Александра Львовна Толстая (1884-1979), в 1901-1910 гг. секретарь Толстого. Согласно последнему завещанию, в её полную собственность были предоставлены все произведения Толстого. В 1911 г. издала трехтомные «Посмертные художественные произведения Л. Н. Толстого» (под ред. Н. Г. Черткова). В 1914-1918 гг. работала на фронтах. Вернувшись, стала директором яснополянского музея-усадьбы. В 1920 г. была арестована, в 1920-1921 гг. содержа­лась в тюрьме, затем была переведена в концлагерь. В 1929 г. эмигрировала, в 1939 г. учредила Толстовский фонд в США. Автор воспоминаний «Об уходе и смерти Л. Н. Толстого» (в кн.: Толстой: Памятники творчества и жизни. М., 1923. Кн. 4).

…Марья Львовна… — М. Л. Толстая, в замужестве с 1897 г. Оболенская (1871- 1906), вторая дочь Толстых. Из всех детей духовно была наиболее близка отцу, усердно помогала ему, умела разобрать любую его черновую рукопись, переводила нужные ему книги. С. А. Толстая по-своему любила Марию Львовну, но относилась к ней жёстко, часто её осуждала, не разделяя её приверженности к учению отца. Дочь тяжело это переживала и писала отцу в феврале 1897 г.: «Мои отношения с мама всегда были для меня с самого детства <…> большим горем. Мама до такой степени привыкла не любить меня, что, обижая и делая мне больно, она не замечает этого. < …> Вероятно, и в этом я виновата» ( Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому. М.;Л., 1936. С. 99).

С. 88. В большой Яснополянской библиотеке царил беспорядок. — Основа зна­менитой библиотеки была заложена прадедом Толстого по материнской линии князем С. Ф. Волконским, который в 1763 г. купил Ясную Поляну. Библиотека на­чала формироваться в XVIII в. преимущественно как книжное собрание на ино­странных языках. 500-600 томов, доставшиеся Льву Николаевичу от деда и роди­телей, к 1910 г. были существенно пополнены: всех книг вместе с периодическими изданиями к этому времени насчитывалось около 22 000 томов, включающих из­дания 1613-1910 гг. Уже к концу 1880-х годов собрание книг и журналов Волкон­ских-Толстых размещалось в тринадцати шкафах. Привести библиотеку в порядок (книги лежали без описи) было поручено учителю детей Толстого А. М. Новикову (выпускнику математического факультета, впоследствии окончившему медицин­ский факультет и ставшему профессором медицины). В этой работе самое актив­ное участие приняла Татьяна Львовна Толстая, дочь писателя. Таким образом, был составлен первый карточный каталог, послуживший основой для работы по катало­гизации, которую в 1908 г. продолжила С. А. Толстая. Регистрируя книгу, Софья Ан­дреевна отмечала количество томов, шкаф и полку, но её работа не была завершена. Первое научное описание личной библиотеки Толстого было выполнено секрета­рем писателя В. Ф. Булгаковым (см.: Библиотека Л. Н. Толстого в Ясной Поляне: Книги на русском языке. М., 1958. Ч. 1; Библиотека Л. Н. Толстого в Ясной Поляне: Библиографическое описание: Книги на русском языке. М., 1972. T. 1, ч. 1; М., 1975. T. 1, ч. 2; см. также: Библиотека Л. Н. Толстого в Ясной Поляне: Библиографиче­ское описание: Книги на иностранных языках / Сост. Г. А. Алексеева, Е. В. Бело­усова, 3. М. Богачева и др. Тула, 1999. Т. 3, ч. 1 -2).

…давно уже оконченную большую статью о революции… — Речь идёт о статье «О значении русской революции» (первоначальное название «Две дороги»), на­писанной в ответ на статью А. С. Хомякова «Самодержавие, опыт систем построе­ния этого понятия». 17 апреля 1906 г. Толстой пишет в дневнике: «Всё вожусь с „Две дороги“. Плохо подвигаюсь». ( Толстой. ПСС. Т. 55. С. 217). Статья была опублико­вана издательством «Посредник» в 1906 г. (издание конфисковано). Заключение к статье переросло в отдельную работу «Что же делать?» ( 1 -е издание вышло в из­дательстве «Посредник» и сразу же запрещено; издатель был привлечён к ответ­ственности; после смерти Толстого работа была перепечатана в третий раз в 19-й части 12-го издания Собрания сочинений, которая также была изъята цензурой).

С. 89. …Одну небольшую статью — до самого конца. — Речь идёт о статье «Единственное возможное решение земельного вопроса» (Толстой. ПСС. Т. 36. С. 283-289; творческую историю статьи см. там же, с. 687-692).

…Пешехонова… — Алексей Васильевич Пешехонов (1867-1933), русский стати­стик, публицист, политический деятель. В 1890-х гг. либеральный народник; работал в области земской статистики. С 1904 г. член редакции журнала «Русское богатство»; сотрудничал также в журнале «Освобождение» и в газетах эсеров «Революцион­ная Россия» и «Сын отечества». В 1906 г. один из основателей и лидеров партии народных социалистов (энесов). Обосновывал необходимость буржуазной наци­онализации земли (переход земли в собственность народа с передачей ренты госу­дарству). После Февральской революции 1917 г. член Исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, член Совета Главного земельного комитета. Автор работ «Аграрная проблема в связи с крестьянским движением», «Земельные нужды деревни и основные задачи аграрной реформы», многочисленных статей в журналах и брошюр. См. о нём: Лутохин Д. А. Зарубежные пастыри / Вступ. ст. и публ. Ю. И. Комболина; коммент. А. Л. Дмитриева и Ю. И. Комболина // Минув­шее: Исторический альманах. СПб., 1997. [Вып.] 22. С. 76-85.

С. 90. …Хаджи Мурат — Хаджи-МуратХунзахский (ок. 1816-1852) — уроженец Хунзаха (Дагестан), молочный брат аварских ханов, по национальности аварец; один из самых энергичных и способных горских вождей; персонаж одноимённой повести Льва Толстого.

…Шамилем. — Шамиль (1797-1871) — предводитель кавказских горцев, в 1834г. признанный имамом теократического государства — Северо-Кавказского имамата, в котором объединил горцев Западного Дагестана и Чечни, а затем и Черкесии. До заключения перемирия при штурме Гунибав 1859 г. князем Барятинским энергич­но вёл борьбу против Российской империи. Перевезённый в Калугу, а затем в Киев получил наконец обещанное ещё на Гунибе разрешение совершить паломничество Хадж в Мекку, затем в Медину, где и умер. См.: Казиев Ш. Имам Шамиль. М., 2001 (переиздания: 2003, 2006, 2010; серия «Жизнь замечательных людей»).

С. 91. …Мои друг Илико Накашидзе разыскивал в Тифлисском архиве мате­риалы для «Хаджи Мурата»… — В 1902 г. Толстой просил грузинского писателя И. П. Накашидзе, находящегося в Москве, рекомендовать кого-нибудь в Тифлисе, кто мог бы прислать архивные материалы для главы о Николае I в повести «Хаджи Мурат». Толстой обратился к Накашидзе, получив от вел. кн. Николая Михайло­вича записку Е. А. Вайденбаума, знатока кавказской старины и архивов. В записке говорилось, что «ни начальник окружного штаба, ни директор канцелярии главно- начальствующего никогда не согласятся отправить к частному человеку несколько десятков, а может быть, и сотен важнейших архивных дел», содержащих доклады и донесения Воронцова с резолюциями Николая I, и что от Толстого «зависит упол­номочить кого-нибудь собрать необходимые сведения» (цит. по: Толстой. ПСС. Т. 35. С. 611 ). Письма Толстого к Накашидзе см.: Там же. Т. 73. С. 313, 346.

…Он пишет Черткову: «Теперь всё время пишу „Хаджи Мурата“. Балуюсь», — См. письмо от 31 августа 1902 г. (Там же. Т. 88. С. 274).

…доктор Альтшуллер… — Исаак Наумович (Нотович) Альтшуллер (1870- 1943) — ялтинский врач, лечивший А. П. Чехова и Л. Н. Толстого. После револю­ции жил в Берлине, Праге и Нью-Йорке. Об Алынуллере см.: Новак Ф. Мои лучшие годы жизни. Доктор Альтшуллер и Л. Толстой // Word. 2005. Na 7.

…«Хаджи Мурат» увидел свет после смерти своего автора. — Повесть Льва Толстого, написанная в конце 1890-х — начале 1900-х гг., была опубликована в 1912 г.

Комментарии Бориса Аверина и. Александра Шоно

Виктор Лебрен. Воспоминания личного секретаря Л. Н. Толстого. Комментарии Б. В. Аверина и А. А. Шонне.// «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 8, страницы 73-107

Скачать текст