Надежда Городецкая. Русская женщина в Париже

5,525 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

(Начало. Окончание в следующем номере альманаха)

Цветные вкладки к статье Надежды Городецкой «Русская женщина в Париже» (материалы из архива Александра Васильева. © Александр Васильев)

Русская женщина в Париже

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мир русского зарубежья — огромный материк, созданный беженцами. Оказавшись на чужбине, русские действительно «принесли с собой Рос­сию» во всём многообразии и богатстве её культуры, общественной, науч­ной, религиозной жизни. Стеснённость жизненных условий, иноязычная среда стимулировали мощное развитие внутренних творческих сил. Сегод­ня общепризнан вклад русской эмиграции в культуру мировую.

О быте и чаяниях беженцев повествуют романы, мемуары, переписка. Но нам по-прежнему интересно узнавать новые и новые чёрточки повсе­дневной жизни наших соотечественников. Среди научной, технической, творческой интеллигенции, среди философов и политиков, военных и профессоров преобладали, естественно, мужчины. Кому-то приходилось осваивать новые профессии: знаменитый Союз русских шофёров в Пари­же насчитывал более тысячи человек. Но были сферы, где активно про­являли себя именно женщины. Это, конечно, забота о детях, воспитание юношества, это такие творческие стихии, как музыка, театр, кинемато­граф, дизайн. Неприметным героиням, русским женщинам-эмигранткам, и посвящена данная публикация.

Надежда Даниловна Городецкая (1901-1985) родилась в Москве, школьные годы провела в Гатчине. Отцом её был книготорговец, изда­тель, очеркист Д. М. Городецкий, мать обладала музыкальными талантами. В 1919 году, потеряв в толпе беженцев семью, Надежда через Константи­нополь эмигрировала в Югославию, училась в Загребском университете, а в 1924 году приехала во Францию.

С юности Надежду отличали упорное стремление к образованию, лю­бовь к творчеству, воля к жизни. Замужество её было кратким и неудач­ным — о нём она впоследствии никогда не рассказывала. По жизни прошла она путём одиноким, и тема сиротства, заброшенности отчётливо звучит в её произведениях. О непростых судьбах русских женщин в изгнании Го­родецкая знала не понаслышке. Прежде, чем получить литературный заработок, ей пришлось освоить немало профессий. Она рассказывает в автобиографической заметке: «Первый в жизни заработок: физическая работа в Югославии, на сушке медицинских растений. Второй — гонорар за ма­ленькие рассказы на хорватском языке… В Македонии… торговала овцами. В Париже: кинематографическая фигурация. Одевание для фабрики ку­кол. Переписка на машинке. Бухгалтерия. Кратковременное мытьё посуды в русском ресторане. Прогулки с ребёнком и разные мелкие случайные ра­боты. При всём этом и назло всему этому — писала. Первый роман — брала рукопись в киностудию. Строчила в перерывах между свистками и прожек­торами» («Молва», 1934, 6 янв.).

Вот почему она хорошо знала быт, заботы и чаяния своих соотече­ственниц — многие из них оказывались впоследствии персонажами её рассказов об эмигрантской жизни. Главной стезёй Городецкой становится литература и журналистика. Она входит в культурную жизнь Парижа, вы­ступает на литературных вечерах, участвует в собраниях лит. объединения «Кочевье», становится членом Союза молодых поэтов и писателей. За де­сятилетие своей парижской жизни (1924-1934) опубликовала три романа, около сотни рассказов и очерков. Талант молодой писательницы заметили и оценили Б. Зайцев, А. Куприн, критики зарубежья М. Цетлин, П.Пильский и другие.

Сегодня с наследием Городецкой постепенно знакомится российский читатель: опубликованы её литературно-критические обзоры («Спор по­колений», «Католическая литература» — в кн. «Христианство и русская литература», сб. 6. СПб., 2010) и интервью с писателями русского зарубе­жья, среди которых А. Куприн, А. Ремизов, М. Алданов, Б. Зайцев, В. Хода­севич, И. Шмелёв, Н. Тэффи, М. Цветаева, И. Бунин (в кн. «Христианство и русская литература», сб. 7. СПб., 2012).

В эмиграции Городецкая стала глубоко верующей православной хри­стианкой, её духовным отцом был архимандрит Лев Жилле — известный богослов, миссионер, человек подвижнической жизни. Интерес к религи­озной философии отразился в её выступлениях и докладах на Франко-рус­ской студии, на семинарах Н. Бердяева «Вера и творчество».

С половины 1930-х годов жизненный путь Городецкой резко меняет­ся: она покинула Францию и обосновалась в Великобритании, где ей была предоставлена возможность получить богословское образование в Бирмингеме. Защитила магистерскую и докторскую диссертации, стала пер­вой женщиной-лектором на богословском факультете Оксфорда, затем профессором русистики Ливерпульского университета. Писала труды по истории русской церкви и русской литературы.

Но сейчас мы предлагаем читателю погрузиться в мир барышень, рус­ских по крови и духу, оказавшихся в Париже 1920-х годов. Этот город ока­зался прагматичным и не всегда милосердным, выжить в нём можно было, лишь работая в поте лица в условиях острой конкуренции с коренными французами. И эту конкуренцию русские женщины выдержали с честью. Из очерков мы узнаём, что популярностью среди французского населения стали пользоваться русские швеи, что парижане с удовольствием посеща­ли русские рестораны, что для съёмок кинокартин приглашали русских девушек, ценя в них красоту, выразительность лиц, «северно-славянские черты». В работницах сервиса отмечали всегдашнюю корректность и обя­зательность. Городецкая неизменно подчеркивает в русских предприим­чивость, работоспособность, чувство долга. В суровом эмигрантском быту требовались воля и мужество. «Эта медленная, упорная, трудовая победа казалась мне более блестящей и значительной, чем любая американская ле­генда», — так завершается один из очерков.

Городецкая рассказывает о тех сферах деятельности, в которых про­являли свои таланты соотечественницы: портнихи и манекенщицы, парик­махерши и косметологи, официантки и мастерицы игрушек. Два очерка посвящены миру кинематографа — в первом изнутри показан изматыва­ющий, неблагодарный и порой унизительный труд «фигуранток» — жен­щин, снимающихся на второстепенных ролях и в массовке. Во втором пред читателем проходит череда киноактрис, русских по происхождению, ко­торые обрели славу кинозвёзд в зарубежном кинематографе; их портреты Городецкая сопровождает меткими наблюдениями.

Наряду с освоением новых жизненных реалий изгнанники поддержи­вали за границей свою национальную культуру, берегли веру. Их интеллек­туальная и духовная жизнь отражена в очерках о христианском движении, русском студенчестве, летнем лагере для девочек, детской школе-приюте, устроенной княгиней Ириной Палей.

Русская эмиграция проявляла всестороннюю заботу о подрастающем поколении. Никто из детей беженцев не оказался брошенным на произ­вол судьбы. Так называемый Фёдоровский комитет обеспечил матери­альные условия для учёбы тысячам русских студентов, дал возможность получить высшее образование, хорошую специальность. Воспитанию де­тей посвящали себя представители христианских организаций, устраивая приюты и школы, летние лагеря, кружки мальчиков-«витязей» и девочек- «дружинниц». В иной конфессиональной среде (католической или атеи­стической) женщины взращивали русских православных христиан, являли самоотверженную заботу о материальном и душевном их устроении. За­метим: и сама Городецкая, беседуя с героинями своих очерков, часто об­ращает внимание на их детей, смотрит на них с материнской нежностью.

Очерки привлекают конкретностью описаний. Городецкая внима­тельна к детали, подчёркивает жест, передаёт реплики, профессиональные словечки. Это внимательный и любящий взгляд. В нём не только профес­сиональный интерес журналиста, но и сочувствие к своим собеседницам. В отрыве от родной почвы, в бедности и смутных перспективах будуще­го, они всё-таки остаются Русскими Женщинами, с их добрым и любящим сердцем, самоотверженностью, трудолюбием, надеждой на счастье и ис­кренней верой.

Алексей Любомудров

Портнихи*

Начинается сезон. Первые русские вечеринки, гастроли «Пражан»*. Всюду полно народу, и всюду мы встречаем миловидных, как будто безза­ботных и часто нарядных женщин. Однако, если вслушаться в их разгово­ры, промелькнёт:

— Батик* вовсе бросила. Хочу на боте* переходить.

— Не говорите, я из-за этой новой линии первые руки вовсе отпустила*.

Эти таинственные, ставшие понятные русскому Парижу выражения,

относятся к работе. Громадное большинство этих дам с розовыми ноготка­ми целый день проводят в мастерских, лабораториях, конторах.

Иностранец, живший в России в мирное время, спрашивал:

— Скажите, сохранился ли тип русской курсистки*? Ведь какая была бешеная энергия! Училась, жила на гроши, носилась по урокам, занималась политикой и ещё успевала посетить все интересные постановки, прождав предварительно два часа в хвосте за дешёвым билетом. И ещё на галерке выстаивала — всё ради увеличения своей культуры и духовного развития.

Пожалуй, что этот вид исчез. Жизнь — иная, иные запросы. Но энер­гия не иссякла. В любом упреждении найдёшь русскую служащую. Иници­атива, добросовестность, выдержка их поражает иностранцев. Эти каче­ства особенно ценны сегодня, в тяжёлое экономическое время* — кризис отразился на всех отраслях труда.

В одном доме, где недавно ещё помещалась модная мастерская, кон­сьержка с удовольствием сказала:

— С американками работали — вот и допрыгались. Лопнули*!..

Золотой период кончился, постепенно исчезли дома, которые скорее

можно было сравнить с благотворительными учреждениями.

И всё-таки «кутюр»* — наиболее устойчивая область. Особенно там, где речь идёт или о единичном труде, или о деле, во главе которого стоит понимающая и работящая женщина*.

Случилось так, что первую беседу о судьбе наших игольных достиже­ний я вела… с мужчиной*, ближайшим соседом редакции. И даже — фило­софом и пессимистом.

— Дело наше скорее трагическое, — сказал он. — Иные дамы потеряли привычку платить*. К тому же все желают казаться сильфидами*. А иностра­нок ныне…— он многозначительно указал на стройно стоящие синие крес­ла. — Между тем русская работа в техническом отношении всегда считалась на первом месте. Даже и в мирное время во французских домах был спрос на русских мастеров*…

Я двинулась дальше, продолжая придерживаться центра города, свер­нула недалеко от «Прэнтан»*, разыскала вход, соседний с французским те­атром. Было около двух часов. На повороте нужной мне лестницы, на ска­меечке, сидели и поспешно докуривали папиросу две женщины. Я решила, что нам по дороге. Действительно, не успела я позвонить, как две быстрые тени промелькнули за мной в другую половину дома.

«Как вы начинали дело?..»

С владелицей этой мастерской разговориться стоило. Дочь богатых москвичей, жена офицера, вряд ли собиралась она стать швеёй.

Большая квартира, гостиная сиреневого шёлка, подушки стиля модерн*.

— Неужели вы сразу начали такое большое дело?

— Нет, что вы… Да и какое же оно большое? У меня даже манекенов нет… Училась ли я? Конечно, в Монте-Карло училась. Работала простой мастерицей. Затем переехали в Париж. Просила мужа квартиру поискать. Он и нашёл! И почему им непременно надо стильную такую архитектуру отыскать? Вместо входа — дыра, провалишься в неё и блуждаешь в поисках своей двери… Дочка была маленькая. Из дома уйти трудно, к себе же за­казчицу пригласить и вовсе немыслимо. Стала я брать на магазин готовых вещей детские платьица. По четыре с полтиной за штуку.

— Сколько же вы их могли в день сшить?

— С ребёнком да с хозяйством штуки три-четыре вырабатывала. Но за­вязались знакомства. Начала гонять через весь город с примерками.

— И никакие американки вам не помогали?

Дама засмеялась.

— Нет… Но это не легенда*. Были русские в моде в начале эмиграции*. Случалось, что заказчица расспросит о делах, а там и пожертвует на расши­рение. Одна моя приятельница вышивала крестиком для заработка*, а для себя по вечерам гладью целую картину изобразила. Всё из головы, рису­нок еле намечен карандашом. Крестики тем временем из моды стали вы­ходить. Сидит она, от нечего делать, и без всякого экстаза картину свою вышивает. Тут является клиентка. Поболтала, посмотрела, заметила и то, что на столе валялось. Заохала, заахала, улетела. А на другой день четверо их примчалось, все американки. Через три месяца выписали мою приятель­ницу в Нью-Йорк, сами и визу и билет достали. Она там тысячные заказы выполняла в частных домах. А сейчас какие же американки! — И моя со­беседница оправила набегающие над локтем рукава своего чёрного платья.

Нечаянная клиентка

— Как же вы пробились?

— Уверяю вас, что очень просто. Спросите любую русскую из кутюра, у всех одна карьера. Рекламы никакой не делала, так от одной дамы к другой молва идёт. Стала не поспевать, взяла помощницу. Потом ещё одну. Квар­тиру маленькую удалось нанять. Постепенно цены повышала, клиентура менялась. Так и сюда добралась. А тут у меня анекдот произошёл.

Пришла француженка средних лет, изящная. Заказала платье. Потом посыпалось: и то ей надо, и другое. А на примерку не является. И вдруг при­езжает за мной машина — оказывается, дама-то моя богатая, да графиня, но скрывала, чтобы с неё не содрали. Стала она постоянно у меня одевать­ся. Потом опять надолго исчезла. Даже вещей своих не берёт. Наконец яв­ляется ко мне её маникюрша.

— Умирает наша графиня. Больна. Хочет вас видеть.

Саван из ламе* с меховой опушкой

Санатория за городом. Я отправилась. Лежит моя графиня, вся жёлтая, вид ужасный.

– Умираю, — говорит. — Приготовьте мой последний наряд. Из сере­бряной парчи, с меховой опушкой. Да мех отступя пришейте, чтобы не ще­котал. И пожалуйста, на фланелевой подкладке, а то кто его знает, в этом парижском климате и под землёй не жарко.

И как заплачет! Я тоже в слёзы. Жалко человека.

Вернулась домой, обедать не могу. Рассказываю мастерицам, что надо саван шить. Как не исполнить последнюю волю? Они ещё полюбовались стойким её характером. Выполнили, отослали.

Через день приходит коробка назад… Значит, умерла.

Нет, записка приложена.

«Милая, по-моему, вы дорого посчитали. Кроме того, немного коротко и на груди набегает».

Уложили мы одну мастерицу на стол, так в лежачем виде и пригоня­ли… А графиня выздоровела. Уверяет, что это мой саван ей счастье принёс.

Ламе-то уже всё почернело. Но она куда ни едет, всюду за собою коробку тащит. А мне всех приятельниц своих посылает.

Вышла закройщица. В деловом шёпоте я различила:

— Само собой, рукава с нервюрами*.

Я раскрыла каталог одного из крупнейших французских домов. Рисун­ков, конечно, никаких — одни названия платьев.

«Следуйте за мною», «Разве я знаю?», «Приключение», «Приятель­ница», «Спальный вагон»*.

— Вы следите за моделями больших домов?

— Это необходимое условие работы. У меня ведь одеваются иностранки, — они очень дорожат тем, чтобы сказать — «это от Пату»*. Иные и дей­ствительно наряду со мной покупают одно-два платья настоящих. Дают мне скопировать, а за это просят скинуть франков триста на том, что делаю для них. Конечно, соглашаюсь. Ну, и целый ряд существует комбинаций. Тут есть французские мастерские, огромные, исключительно работают по копированию — то зарисуют модель, то найдут заготовку. Там и полицей­ские преследования бывают, аресты вещей, громадные штрафы*. Я-то ста­раюсь изменить по-своему, не хочется неприятностей наживать, а для дам ведь самое важное — самовнушение.

Работают у меня в большинстве русские. С иными чуть не с самого на­чала вместе. Были такие, что поступили на сто франков в неделю, а теперь вчетверо зарабатывают. Полагается рабочая неделя в сорок восемь часов. Многие предпочитают лишний час на дню, зато субботу — целиком для себя, для семьи. Одна ушла, теперь своё дело начинает. Все настойчивые до­биваются успеха… Да вот и меховщица моя — тоже русская. Вошла в компа­нию с французом-скорняком. Он работает, а на ней — заказы, клиентура, представительство. Женщины спокойнее мужчин, не увлекаются и головы не теряют. И часто всю семью на себе тащат. Одна у меня была — моло­денькая, двое детей, и муж этакий мечтательный. Всё изобретал что-то: то ягурт* — изобретёт и вдруг узнаёт, что уже до него много лет существует. Он тогда за другое хватится — всё в том же роде. Поверите ли, верёвоч­ку какую-то выдумал для тушения электричества — а рядом выключатель. Прямо как в «Сатириконе»* было написано:

Жена работает в кутюре,
А он, мятежный, ищет бури…*

Нас прерывали звонки по телефону, вызовы в мастерскую. Эта медлен­ная, упорная, трудовая победа казалась мне более блестящей и значитель­ной, чем любая американская легенда*.

Курсы и мастерская при женском объединении*. Встретила меня серь­ёзная сдержанная дама. Почти не верилось, что этот человек бежал через границу, испытал нужду и тяжёлый труд. В Константинополе — работа у английского портного, сначала таскание утюгов, намётка, — потом крой­ка, верхние вещи. Наконец — Париж, постепенное завоевание клиентуры.

— А что это за общество у вас?

— Исключительно деловое объединение. Никакой благотворительно­сти. Все члены — свои, окончившие курс. Занятия продолжаются три ме­сяца; но очень усиленные занятия, и с обязательством работать дома часа по три, по четыре в день. Многие остаются ещё на некоторый срок, ради практики. А то ведь работа нервная, ответственная — иной человек и всё умеет, а храбрости ещё не набрался. Да и вопрос быстроты тоже зависит от практики. Многие прямо от меня устраиваются на службу. Кроме того, все бывшие ученицы могут в любое время прийти справиться о новых модах — знаете, это ведь очень важно и трудно достать выкройки. Тут можно полу­чить и журналы. Иная возьмёт заказ, а выполнить не может — ну, придёт посоветоваться. Кроме того, и материал мы иногда получаем по оптовым ценам, это тоже преимущество немалое.

Кто учится шить

Состав учениц — самый разнообразный. Больше всего молодых ин­теллигентных русских женщин. Случалось, что начинали учиться для себя, а там судьба распоряжалась по-своему, заболевал или лишался работы муж — и жена своей иглою кормила всех*. Немало среди учениц — приез­жих. Кто из провинции, а больше того из русской заграницы. Есть учени­цы, которые нынче открыли мастерские в Болгарии, Чехии, Владивостоке, Палестине. И по возрасту они разные. Не унывает русская женщина. Мать одного известного пианиста решила на старости лет пройти курс кройки и шитья — и очень хорошо справилась. А сейчас есть один курьёзный случай. Журналистка, венка, надумала перейти на модный отдел — это в целом ряде журналов даст ей хороший заработок. Теперь изучает ремесло подробно, сама и шьёт, и кроит — будет потом во всеоружии вести свою страничку мод.

Кое-кто изучал другие ремесла — массаж, уход за красотой, парикма­херское дело, — а теперь перешли на шитьё. Это заработок более верный. И небрежничают редко, относятся к делу серьёзно.

— И неужели на французскую конкуренцию работы хватает?

— Да, конечно. У французов или великолепные многотысячные дома, или конфексьон — фабричная работа. Мастерица привыкла то один рукав, то один подол заготовлять. А русская изучает дело досконально, работает, как в хорошем доме, а цены берёт средние.

— Попадались ли вам какие-нибудь особенные заказчицы?— спраши­ваю я.

— У меня одевалась афганская королева’, супруга Амануллы*. Очень ей нравилось, что всё «по-парижски». А некоторые вещи делали для неё стильные, по рисункам Билибина*… Однако ничего с ней особого не про­исходило. Женщина, как всякая другая. Я думаю, все эти сказки об азиатах очень преувеличены.

Работающие на дому

Меня интересовали контрасты. Я отправилась в скромный район, на Пляс Итали. Милая добродушная хозяйка показала мне нарядное вечернее платье.

— Всё моя работа. Это для артистки из «Одеона»*. До того восторжен­ная особа — если ей нравится, так даже расцелует.

— Как это вам удалось залучить такую звезду?

— Не знаю как. Ни в какой мастерской никогда я не работала. Всё у себя на дому. Конечно, не гнушалась ни расстояниями, ни переделками. Какого иной раз горя натерпишься!

Шила я один раз платье, дорогое, с ручной работой. Спешный был за­каз. Сидела всю ночь. Глаза слипаются. В пятом часу спать легла, но доволь­на — работа вышла чистая. В девять еду сдавать заказ. Разворачиваю платье, меряю. Да как схвачусь за голову! Кружево там было, — так я от усталости недоглядела и всё кордонне¹ наизнанку вышила…

Но теперь уже четыре года в этом доме живу, и весь дом у меня оде­вается. Француженки экономны, но труд понимают и ценят. Скажешь ей цену — «сэ рэзонабль!»²— и уж к другой от вас не перейдёт.

Жаловаться нечего. Добросовестность в нашем деле нужна, и терпе­ние. Теперь уж я сама не справляюсь, помощницу, тоже русскую барышню, взяла.

Девушка услышала, что говорят о ней, подняла голову и улыбнулась.

— И вы рассчитываете сделать карьеру? — спросила я.

Она ответила по-французски:

— Да, но придётся подождать.

Белошвейка

— Я к вам не за бельём, а от газеты, — сказала я, входя в маленькую квар­тиру, недалеко от Сен-Поль*.

Хозяйка, хорошенькая брюнетка, оказалась литовской еврейкой. Она приветливо пригласила меня войти.

— Вам ничего, что я не русского происхождения?

В эту минуту вбежала девочка лет девяти, с книгами, в чёрном перед­ничке и доложила:

— Из географии спрашивали: что такое озеро? И я написала «гран рюиссо»³.

— Какая же вы нерусская, — заметила я. — Вон у вас и дети по-русски говорят.

Она ответила:

— Разве можно дать им забыть такой язык!

После чего рассказала, как приехала в Париж из Литвы и стала работать. Знакомые, уже устроившиеся, скрывали адреса мастерских, с которыми ра­ботали. Найти постоянного французского заказчика не так-то просто. Са­мый оживлённый сезон в белошвейном деле, особенно мужском, — весна и лето. Перед отъездом на дачу заказов особенно много.

— А вы уже умели работать?

— Немножко, для себя. Вышивала неплохо. Тут училась. Очень страшно было впервые кроить, да ещё из чужого хорошего шёлка. Прямо руки дро­жали. Но всё-таки предпочитаю материал заказчика — по крайней мере, никаких недоразумений, и никто не считает, что ты укрыл его кусок. Зна­ете, клиенты разные бывают. Иная дама урле чуть не в лупу разглядывает.

— Неужели у вас русские заказывают, и есть ещё у людей деньги на та­кие вещи?

Собеседница моя выразительно покачала головой, присвистнула.

Самое трогательное, что и она сказала то, что говорили до сих пор все женщины, с которыми мне приходилось разговаривать.

— Бывают, конечно, тяжёлые времена. Но жаловаться не приходится. Работаю дома, дети на моих глазах растут… Разве что иной мужчина-заказ­чик очень изведёт.

— Чем?

— Фокусники, модники! И чтобы там ему пластрон* лежал, и манжету ему то круглую, то прямую. А тому воротник округлить, а тому — с хвости­ками. Чуть не по два раза примеряют. То руку вытянет, то согнёт. И чтобы во всех положениях нигде морщинка не набежала. Трудно с ними. Большие они привередники…

Выходя, я смешливо подумала:

— Неужели придётся стать феминисткой?

Манекены

Один из хороших заработков — служба манекеном*. Помимо жалова­ния и, часто, стола, манекен получает ещё и проценты с проданных вещей. Эта цифра колеблется в зависимости от дома и его цен — от двух с полови­ной франков до десяти, пятнадцати и даже двадцати.

Утром можно поспать — на службу не раньше половины десятого. Сре­ди дня бывают свободные часы, когда можно заниматься своими делами. И при всём этом жизнь и работа манекена далеко не столь приятны, как это кажется со стороны.

Как вы поступили на службу?

Моя молоденькая собеседница отвечает весело и охотно:

— Я долго шила в мастерской, испортила зрение, а зарабатывала гро­ши. Ну и решила попытаться стать манекеном. Подруги указали мне адреса. Я нарядилась, намазалась, надела шёлковое белье. У сестры заняла шляпу. ⁴

Пришла в один дом — не надо. В другой — хотят попробовать. Сейчас меня в кабинку, натянули шёлковое платье, такое узкое, что чуть не лопает­ся. Я в нём двинуться боюсь, а мне велят выйти в салон.

А там уже целый синклит собрался. Одевалыцица вышла, продавщицы, моделист, директор, ещё какие-то люди. Как я ходила — не знаю, у меня в глазах от страха туман стоял. Спрашивают — не дебютантка ли я? Конеч­но, я соврала, что уже служила, а то начинающих никто брать не любит — возня с ними, не справляются, или же возьмут, но за грошовое жалование. Бумаг же никогда не спрашивают. Или манекен подходит, нравится, или нет. А им как раз нужен был сорок второй.

Тут я проявила невежество и просила объяснить, что это значит. Де­вушка улыбнулась.

— Это половина объёма груди при росте в 175 или 180 и при объёме в бедрах 89-90 см.

Тут она совсем уж рассмеялась — вспомнила, как пристают иной раз полнеющие покупательницы и выспрашивают у манекена секрет красоты и молодости.

— Так вот, велели мне приходить на другой день. У них как раз одна ушла. Манекены вообще редко служат подолгу. Та не нравится, или просто надоела клиентам, эта не поладила с продавщицей. А на иную и моделист отказывается работать — не в его стиле. Так что тут борьба происходит страшная, и подлизывание. Есть среди манекенов «ведетты»*, любимицы публики или дирекции. Им даётся лучшая и самая большая коллекция, до тридцати платьев. Это и честь, и лишний шанс на заработок… Все ли хоро­шенькие? Нет, главным образом нужна фигура, молодость.

День манекена*

— Вы спрашиваете, как я себя чувствовала в первый день? Плохо. При­шла вовремя, никого ещё кроме меня не было. Абийез* — одевалыцица – выдала мне халат, заготовила мои платья. Велит гримироваться — а я не умею. Тут часто начинаются муки. Если вы поступили в середине коллек­ции, и ничего на вас лично не шито, то другие манекены стараются вам подкинуть самые некрасивые платья. А когда им лень, то гоняют новенькую вместо себя. В виде ободрения слышишь: «Как ты безобразно ходишь», «Ты причесана как кухарка».

Конечно, товарки сразу называют на «ты». Дают новичку фальшивые советы, ругань стоит первоклассная, всё время рассказываются грязные анекдоты или недвусмысленные подробности о том, где и как протекла предыдущая ночь. В громадном большинстве случаев француженки-ма­некены — женщины распущенные, мечтающие единственно о том, как бы попасть на содержание. К русским до сих пор они не привыкли и не по­нимают, зачем девушке из хорошей семьи идти в манекены. Так что самое лучшее — улыбаться на анекдоты, делать вид, что и сама живёшь, как все, и только скрытничаешь. Иначе задразнят, заклюют.

Администрация же русских предпочитает за аккуратность в работе и в отношении к вещам. А то к концу коллекции платья вовсе изнашиваются. Их ведь и по вечерам нередко манекены таскают в театры, на балы.

Покупательницы, конечно, этих платьев не приобретают, разве что уж очень спешно и как раз впору.

Манекен, имеющий успех, попадает в журналы, его снимают чуть ли не в сотнях видов*. Иногда сам дом просит поехать на выставку, на бал, на скачки. Самых удачливых берут на ежегодный грандиозный бал мод в зда­нии Большой Оперы*.

Характерной походке своей — слегка утомлённой, небрежной, с до­вольно крупными шагами и опущенным телом — научаются постепенно, перенимают друг у друга. Редко, но случается, что какое-нибудь доброе су­щество покажет новенькой необходимые приёмы.

Самая утомительная часть дня — утро. Примерки в мастерской, где приходится выстаивать часами, не шелохнувшись. Особенно тяжко перед новой коллекцией. Буквально опухают ноги*. Манекен — не человек, его служба — «не положение», все в доме важнее его.

Конечно, выпадают и свободные часы. Редко кто читает — чаще всего время проходит в болтовне или шитье белья.

Самые большие коллекции — зимняя, в августе, и январская, где пока­зывают уже летние вещи.

Манекену подбирают платья по типу: есть спортивные, вечерние, го­родские, для верхних вещей и т. д. Хоть всё-таки в коллекции каждой есть два-три вещи на все случаи.

Первый просмотр мучителен. По утрам — комиссионеры, торговцы из-за границы, люди с грубыми шуточками. Иногда приходится демон­стрировать по несколько раз одну и ту же вещь — утренние часы в течение целого года отводятся главным образом им.

После завтрака и нового «наведения красоты» — дамы-покупатель­ницы. В больших домах бывают по 10-15 манекенов. Там они спокойно обходят салон, и, пока показывается первая, последняя переодевается. Иногда приходится пропустить всю коллекцию дважды, трижды. Там, где девушек всего три-четыре, на переодевание выходит всего две-три мину­ты, и это — при туго пригнанных, сложных туалетах. Туфли остаются всё те же, шёлковые, казённые. Одевается всё на минимальное количество белья: панталоны, корсет.

С одной русской барышней произошёл конфуз. Второпях надела газо­вое платье без чехла и в таком виде выпорхнула в салон.

В большинстве случаев покупательницы даже не замечают манекенов, занятые нарядами. Редко кто скажет:

— Как вам это идёт…

Чужая трагедия

Был, однако, случай, когда заказчица оказалась милой внимательной женщиной. Она дважды просмотрела коллекцию и остановилась на тём­ном, закрытом и очень строгом костюме. Да он и шёл к её тихому, задум­чивому виду. Дама говорила, что спешит, и купила всё прямо с манекена. Перед тем, как уходить, она спросила девушку, — как её зовут.

— Ольга…

— Так вот какое у вас милое имя… Вас редко о нём спрашивают?.. Ах, я это очень понимаю, это так страшно — перестать существовать для других. Жить и знать, что ты для человека — вещь или меньше вещи… Нечто вовсе ненужное.

Барышня-манекен подумала:

— Лирическая дама!

И заподозрила, не была ли и сама её покупательница в иные времена в том же положении, и потом, благодаря счастливому случаю, не попала ли в свет или полусвет?

Однако вид у дамы был спокойный, человека, привыкшего к достатку, человека воспитанного.

Потом промелькнуло в газетах известие, что в Сену бросилась неиз­вестная женщина, молодая и хорошо одетая. Но кто же особенно вчиты­вается в газеты?

Зато когда дома, в воскресенье, девушка заглянула в журнал «Детек­тив»*, она нашла там снимок утопленницы. Никто не знал её происхожде­ния. Предполагали, что она приехала из провинции. Доискались причины самоубийства.

Лицо покойницы было изуродовано. Но костюм был знакомый, тот, что вышел из коллекции манекена с милым русским именем.

Вспомнились, в новом свете встали слова:

— Это так страшно — перестать существовать для других. Жить и знать, что ты для человека вещь… меньше вещи…

Кельнерши

За пятым столом — французы. К ним подходит высокая женщина с тёмным и тяжёлым узлом волос. Принимает заказ.

— Кобеляку, пожалуйста.

— Кулебяку?

— Ну да, я же и говорю, кубелянку.

Засмеяться нельзя — посетитель может обидеться. Французы в боль­шинстве случаев хорошие клиенты. Едят со вкусом, похваливают и прояв­ляют внимание, памятуя, что подавальщица может оказаться princesse⁵.

Кстати, слово «подавальщица» не принимается. Сами дамы говорят — кельнерша.

Последнее время префектура требует обозначения профессии в карт д’идантите⁶
. Для француженки, занимающейся этим ремеслом, существу­ет обозначение «fille de salle»⁷. Русским ставят «serveuse»⁸. Не знаю, на­сколько точно объяснение, но говорят, будто слово это возникло во време­на французской революции и применялось к работающим аристократкам, в отличие от служанок — «servante»⁹.

— Барышниа, бордж.

Русские рестораны имеют иностранных завсегдатаев или, точнее, име­ли. Падение фунта* заставило англичан кинуться домой, меньше путеше­ствуют немцы, реже кутят à la russe¹⁰ французы, да и свои ограничиваются необходимым. Конечно, и кельнерши от этого страдают. Случается, что две дамы обслуживают один стол — и для скорости и удобства в работе, и ради заработка — а то ведь бывает такой неуютный стол, что никто за него не садится.

— Мы это называем: «работать на корешки», — смеётся хорошенькая блондинка, бывшая драматическая артистка.

Её прерывают:

— А иногда делаем общую кружку, если видим, что чьи-нибудь столы плохо работают. У нас, к счастью, дружно, мы уж по пять лет вместе рабо­таем.

Подземный рай

— Вам покажется, что мы очень хвастаемся. Но, право же, мы в лучших условиях, чем во всех других ресторанах.

Я верю. Я слышала вздохи зависти и мечты о службе в этом подвале без Кремлей и троек. Здесь можно безбоязненно уехать в отпуск или заболеть и знать, что тебя заменят и снова примут по возвращении. Даже и для за­мены здесь существует постоянный человек. Привилось французское сло­вечко — её зовут «наша extra».

— Пожалуйста, напишите, что самые лучшие клиенты — простые люди, рабочие или извозчики.

На мой удивлённый взгляд высокая дама пояснила:

— Шофёры сами в нашем положении, работают на чаевых, ну и нас понимают, не пристают, попросту поедят и уйдут. Да у меня у самой муж извозчиком.

Варвара Павловна сказала:

— Зато иной раз и обиду проглотишь. Как-то одна дама вслух на весь ресторан удивлялась: «Ах, подумайте, прислуга выучилась по-французски!..».

— Мы здесь не делаем чёрной работы, как во многих других местах. У нас помощник — видите там — Грозный Толечка. Держит нас в страхе и трепете. А шеф — нервный, вспыльчивый, но никогда не сквернословит… И, знаете, мы ведь закрываемся, как французский ресторан — у нас и среди дня есть свободные часы, и полтора дня в неделю выходных. А когда дежу­ришь — тут и за буфетом надо последить. Чистишь селёдку и ругаешься. Заработки в нашем деле непостоянные — а всё-таки вокруг нашего дела, считая с кондитерской, тридцать пять интеллигентов сыты.

— Приходим часам к десяти, заготовляем столы к завтраку. Сами едим до клиентов. Конечно, за день утомишься — всё на ногах. Но это и луч­ше. У нас не только не требуется, а прямо воспрещено пить, подсаживаться к столику. Слава Богу! Так что если кто и предложит рюмку — откажешься: «Мы не пьём. У нас воспрещено…». А знаете, какой это бич в нашем ремесле.

Я вспомнила одну милую и несчастную женщину. Муж её был тяже­ло болен. Ребенок — в школе. Надо было прокормить всех. Она работа­ла в ресторане, где приходилось мыть пол, подметать, заготовлять салаты, иногда и посуду вытирать. Беготня, напряжённое внимание к тому, чтобы не перепутать заказа («Мне кровавый бифштекс, а для мадам к телятине не картошки, а зелёного горошку»). Тревога за своих. Отекающие ноги. И за ужином — закрывали поздно — подвыпившая компания: «Пригубите во­дочки. Красненького».

— И вы пили? — спросила я.

Она ответила с такой простотой, что мне стало стыдно за свой вопрос:

— Конечно, пила. Они-то хоть закусывают, а если зашумит в голове, так спать пойдут. А я должна держаться, а наглоталась всякой мешанины. Как тарелки ношу — сама не знаю. Но разве откажешь? Не поладишь с хо­зяевами, не угодишь посетителям — пожалуйте расчёт. Предупреждения не полагается. А что бы сталось с моими, если бы я без работы осталась?

Это не были жалобы. Больше того, она жалела одиноких, уставших от работы людей, которые просто рады увидеть русскую, поболтать с нею, а иногда и угощают-то для того, чтобы ей не думалось, будто её за ровню не считают. Как бы то ни было, создался быт, и люди ему подчиняются. И все мы это видим, знаем и замалчиваем. А сколько тут бывает напускного мо­лодечества или глубокой усталости и пресловутого желания «забыться».

Нередко иная забота тревожит кельнершу. Проходят годы, убывают силы. Когда-нибудь и хозяева предпочтут человека помоложе, порасто­ропнее. Это ремесло без будущего.

Все эти мои печальные воспоминания прервал смех. Я прислушалась. Рассказывали, что зашёл недавно пообедать один известный наш киноак­тёр. Поел, выпил и стал хвалить дам-работниц. А ему говорят:

— Что мы! Посмотрите, какие умницы управляются у нас в кондитер­ской. Совсем юные — детский сад.

Артист полюбопытствовал посмотреть. Входит, остановился на поро­ге. Смотрит, глаза трёт, опять смотрит. Да что такое? Не от нескольких рю­мок, в самом деле: не то в глазах двоится, не то два подростка в одну полную даму сливаются…

А дело-то было простое: все и забыли, что молодёжь в тот день выход­ная, — вместо них двух действительно одна дама сидела…

Мыльные пузыри

Кто не помнит множества лопнувших русских столовых*.

Была я однажды поблизости от вокзала Монпарнас. Гостей было чело­век шесть. А когда подошли ещё двое, непривычная, перепуганная хозяйка кинулась вызывать по телефону мужа — на подмогу. Около кухни проис­ходило замешательство.

— Нет у меня филе, русским языком говорю, — гудел шеф.

— Кончилось филе, — говорила кельнерша посетителям.

— Дайте тогда телячью отбивную.

Снова происходила тихая схватка у кухонного окошка. Кончилось тем, что клиенты, обругав кельнершу, ушли. Ей же попало от хозяйки. Её же зу­дил повар.

Кормили фантастически. Я долго ждала гурьевскую кашу. Наконец, как говорят французы, я «нашлась в присутствии» тарелки странного предмета из кукурузной муки, с компотом и шикарно зажжённой, извивающейся по тарелке печальной спичкой.

Кельнершу тем временем успели на всякий случай послать за мясом. Из разговоров я поняла, что тем же утром она ездила покупать бумагу для столов. Ясно, что всё это не входило в её прямые обязанности. Но отка­жись — найдётся другая, которая ещё и окна помоет, салфетки выгладит. Кто-то всегда найдётся ещё более нуждающийся. Поэтому и кажется мно­гим невозможным профессиональное объединение. Да и как говорить об очереди на место, если хозяева ресторана хотят именно Марью Михай­ловну, а не Анну Петровну?

Люди «Оттуда»

— Бывают ли у вас советские служащие? — спрашивала я у целого ряда барышень.

— Как их наверняка узнаешь? Похоже, что бывают. Так — чувствуется. Очень корректно себя ведут, между собою мало и сдержанно разговарива­ют. Осторожность в них какая-то.

И наконец в одном ресторане мне рассказали почти мелодраматиче­скую, мучительную сценку. Я обещала не называть ни одного имени.

Подавала очень молодая и строгая девушка. Ужинала мужская компа­ния, жаловались, что какая-то Верочка надула, не пришла. Вскоре стало по­нятно из разговоров, что эти люди — оттуда. Точнее, все это были местные советские служащие, а из России был всего один. Известный поэт, ныне покойный*.

Как ни старалась барышня держаться подальше, не слушать, — долетали обрывки слов. А в ней — самые сложные переживания. Сильнее всего — одно: не моё дело. Я их не знаю. Они для меня, как и все остальные — чужие, прохожие.

Она заметила, что поэт поглядывает на неё. И вдруг её наполнил непо­нятный ужас. Такой ужас, что хоть беги! Ничего от политических понятий в нём не было — но ей просто стало страшно. Так несколько секунд два че­ловека смотрели друг другу в глаза.

Когда все уходили, поэт отстал на шаг, обернулся и шёпотом спросил:

— Презираешь, девушка?

И она тоже шёпотом, искренне, чуть не со слезами ответила:

— Нет. Мне вас жаль. Мне страшно за вас.

В том же году поэт трагически скончался.

Без ремесла

— Напишите обо мне, — сказала Наталья Алексеевна и засмеялась. – Или о моей соседке, которая береты вяжет. В прошлом году платили по четыре с полтиной, а в этом по полтора франка за штуку. Техника у неё вы­работалась изумительная. Вяжет не глядя, исполняет шапку в три четверти часа. Откиньте на отдых или даже просто на то, чтобы подняться и намо­тать клубок, — скажем, в среднем пятнадцать минут на час. Вот и считайте, что ей дадут девять рабочих часов… Живи, как хочешь… А приходящая при­слуга получает в час четыре с полтиной…

На полулежала выкройка чёрного бархатного кота. Приятельница моя зашивала уже набитого медведя. Бледно-жёлтый, довольно серьёзный, он удивил меня высунутым и подвижным кумачовым языком.

— А почему он язык показывает?

— Это — самое важное. Это моя модель. Если примут — удача. Тогда обеспечен заказ. Вот ещё слона крою, да хобот никак не держится. — Она отвела руку с медведем, покрутила его и решила подкрепить уютную скла­дочку на ухе.

Скульптор и философ, моя приятельница, трогательно хлопотала над своим плюшевым созданием. К сожалению, медведь пропал вместе с про­чим, чужим и собственным имуществом прогоревшего предприятия, куда она отнесла его на продажу.

Она же ходит гулять три часа в день с французским ребёнком. Кстати, как иногда хотелось бы, чтобы безработные русские женщины могли зани­маться не с иностранными, а именно с русскими детьми — хотя бы для того, чтобы те изучили родной язык.

Иногда кажется, что все мелочи, все игрушки, автомобильные фетиши, платочки, цветы — всё, что носит название articles des Paris¹¹, — изготовляется русскими руками.

Наибольшую изворотливость проявляют в этом как раз женщины без определённого ремесла. Семья, недостаток средств или плохое здоровье помешали им изучить какую-нибудь отдельную область. Часть — учащие­ся, которые дорожат своей свободой и работают дома, по ночам. Самое трудное — это даже не работа, а её сбыт. Тут вопрос моды является то спа­сительным, то злым роком.

Куклы*

— Есть и у меня собственный опыт: одевание кукол, первый мой па­рижский заработок. Через даму, уже связанную с фабрикой, мне удалось достать тряпичные туловища, одежду, головы. На нашей обязанности ле­жало: надеть кофты и брюки чёрным Пьеро. Обуть их — самое долгое и не­приятное, потому что вязка чулочка не закреплена, распускается, а туфли то велики, то малы. Каждый приходится пригонять. Затем обтягиваются и обшиваются блестящим кантом пуговицы. Их три на каждую куклу. При­шиваются головы, пышные воротники из ламе. На лбу, из-под шапочки, вы­лезают локоны из серебряного жгута.

Готовых кукол — в громоздкие коробки. Требовалась немалая настой­чивость, чтобы попасть с этой ношей в автобус. Метро поблизости не было. Меня однажды чуть не выставили, потому что я ухитрилась три раза подряд въехать — в кондуктора, в старичка с газетой и в окно.

Выгоняли мы — в лучшем случае и при условии безостановочной рабо­ты — франков по двадцати на сестру.

Куклы вышли из моды. Все одевалыцицы, набивалыцицы, кукольные парикмахерши стали искать нового применения своих сил.

А какие были искусницы! Одна девушка изображала головки в ноготь величиною — на подвязки. Тут были и апаши*, и казак с чернокосой дивчи­ной, и светская красавица. Волосы вышивались шёлком. Как она ухитрялась нарисовать, придать выражение этим микроскопическим тряпичным мор­дочкам — уму непостижимо.

Кружева

Кто пустил в ход крашеные кружева?* Не знаю. Знаю только, что это стало русским достоянием.

Рисунок кружева покрывался сверху особой краской, сверху его ино­гда засыпали мелкими блёстками. Краску пропускали через бумажную во­ронку, вроде того, как делают для сахарных узоров на торте.

Одна молодая и неудачливая женщина неукротимой энергии и изобре­тательности решила достигнуть божков в какой-нибудь крупной модной мастерской и полупить заказ. Для этого следовало иметь коллекцию — а де­нег на закупки, конечно, не было. В конце концов она кого-то нашла, риск­нувшего войти с нею в компанию и купившего кружева.

Дама носила титулованное имя, открывавшее многие двери. И добилась- таки, что один из её образцов пришёлся по вкусу «самому» Полю Пуарэ*!

Моды капризны, недолговечны.

Эта же дама делала переводы на английский язык, а затем собрала и обучила женский струнный оркестр…

Пошуар*

Кажется, дольше всего продержались разрисованные платочки, шали, шарфы. Чуть ли не в каждом беженском семействе кто-нибудь да занимался этим делом*. Но и здесь приходилось следить за малейшими изменения­ми. Карманные платочки, игривые рисуночки с кармашком для пуховки*.

Круглые пудреницы на вздержке* — чего только не было! Когда Линдберг* перелетел океан, его портрет немедленно появился на шёлковых платках. Целые коллекции с тропическими растениями, слонами, тиграми и экзоти­ческими женщинами заготовлялись для Колониальной выставки*. Эти поч­ти пропали — пока велись подготовительные постройки и выставка была закончена и открыта, волна моды на пошуар отхлынула.

Интересно, что мода эта была настолько длительна, что отразила об­щую перемену в декоративном искусстве.

Знакомая моя, сначала бывшая работницей в чужом ателье, а затем начавшая своё дело, имела большой успех. Она хорошо рисовала. Муж её, не одарённый в этой области искусства, помогал в распространении, за­купке материалов и прочих заботах. Но сюжетный рисунок стал исчезать. Его заменили геометрические фигуры — модерн*. Муж получил повыше­ние и с большим воодушевлением вычерчивал голубые конусы, пунцовые трапеции.

Хорошо, когда налаживался вопрос сбыта. Но не так-то просто по­лучить заказ на магазин. Существует целая группа посредников и по­средниц — «пласье»*. С чемоданом образцов, с тетрадкой адресов они разъезжают по Парижу и его окрестностям. Необходимо сбыть товар — живут они исключительно на проценты с проданного.

Есть районы, из-за которых происходит борьба. Есть кафе, где соби­раются пласье со всего города. Это нечто вроде биржи. Шепчут адреса, выпытывают — на что будет спрос через неделю? Неопытные застенчивые женщины попадают впросак. Вдруг говорят им:

— У вас пошуар? Что вы, давно упал на тридцать процентов!

И она спрашивает у соседей, а те подтверждают. Она отдаёт товар за гроши, теряет свои проценты, ссорится с клиентом.

Обитательница богатого отеля, путешествующая иностранка не пред­ставляет себе, сколько просьб и унижений вынесла та, которая ухитрилась проникнуть в её номер с товаром или выставила его в витрине при входе в гостиницу. Конечно, даром это не делается. Надо заинтересовать швей­цара, администрацию, прислугу.

Одна неунывающая россиянка решила проникнуть в номера богатых дам. Но как узнаешь их имена, время, когда они бывают дома? Она расска­зывает:

— Нарядилась я в фальшивого ягуара и зашла в кафе при Лютеции*. Дело происходило утром. Подошёл сам метрдотель. Заказала я чаю, санд­вич. Он передо мною рассыпается… Ну, а как сказала я, что хотела бы по­видать клиенток, — надо было видеть, как у него изменилась физиономия. А расплачивалась я уже с гарсоном, но какое у того было выражение лица — не знаю, потому что он мне сдачу через плечо подавал.

Пол

Но самым, пожалуй, неожиданным делом занималась моя подруга. Мы не виделись около месяца. Однажды я встретила её на улице с громадным плоским предметом, завёрнутым в бумагу. Мы обе спешили. Я крикнула:

— Вы что, аспидными досками* торгуете?

Она махнула свободной рукой и на ходу ответила:

— Нет, я по части пола.

Я недоумевала и тревожилась. Наконец выяснила, что она действи­тельно делает… пол. Да не как-нибудь, а на экспорт в Англию.

Ремесло показалось мне странным. Но подруга объяснила. Она рабо­тает у известного русского художника А*. Он — мозаист, восстановитель древнейшей мозаичной техники. А техника хлопотливая. На листе, по узо­ру надо складывать некрупные камушки — привозные из Бельгии. Всё это склеивается, застывает. Квадратный метр везут в ателье. Его опрокидыва­ют, чтобы удостовериться, что камни не выпадают. Затем доски (с накле­енным номером) складывают одна на другую и отправляют в Лондон. Это будет пол в банке. Доску опрокинут, из отдельных номерованных квадратов составится рисунок…

Подруга моя говорит:

— Я скоро так наловчусь, что потом пойду мостовую булыжником мо­стить. Подумайте, какая удача!

Красота

Париж — город контрастов, блеска и фабричных труб. Однако и на улице, и в мастерской редко увидишь серое женское лицо. Самая бедная француженка непременно подмажется, а приходящая служанка, обсуждая свой бюджет, высчитывала, что один поход к парикмахеру обходится ей свыше тридцати франков «avec la friction» ¹².

В первые годы эмиграции многие русские изучали массаж, косметику и парикмахерское дело. Курсы дороги. Надо считать около трёх тысяч на обучение, да потерянное время — от трёх до шести месяцев, в продолже­ние которых надо на что-то жить. Но есть и другие трудности. Диплом от­нюдь не даёт уверенности в том, что найдётся работа. Для парикмахерской надо иметь звание и право на поступление на службу — а его не получишь без удостоверения от работодателя. Получается заколдованный круг. Мно­гие махнули рукой и переменили ремесло.

Первый этап — хождение по домам. Заработок неровный, неверный, работа утомительная. Не говорю уже о массаже, который требует большо­го здоровья, — да и крепким женщинам после сезона на курорте и общего массажа случалось наживать болезнь сердца. Но зато постепенно создаётся клиентура, и если потом удастся начать своё дело, какие-то первые месяцы можно продержаться уже знакомыми дамами. Путешествует парикмахер­ша с чемоданчиком, торгует косметикой. В большинстве случаев — продук­тами той школы, где она обучалась. На это и рассчитывают большие дома. Ученица сама по себе интересует их мало. Приходится самой выспраши­вать, добиваться звания. Но зато в дальнейшей своей практике женщина поневоле обратится к своему же институту красоты. Составов она не зна­ет, но помнит, что при жирной коже надо употреблять крем № 25, при су­хой — № 32. Институт даёт ей проценты с проданного.

Парикмахерши

Дама с высшим образованием, а ныне владелица парикмахерской в Пасси*, открыла дверь и сказала десятилетней дочери:

— Кажется, рис горит.

Маленькая хозяйка ответила:

— Давно горит, да я не знаю, что с ним делать.

Парикмахерская прилегает к квартире. Сейчас тихо — обеденный перерыв. Но всё-таки забегает какая-то особа и просит принять её сегод­ня вечером. Над нами нависает аппарат Eugène*. Вещь довольно жуткая. Когда женщина прикреплена к нему и неподвижно ожидает, пока нужное количество пара пройдёт через сашетку* и увековечит её кудри, она напо­минает не то жертву инквизиции, не то буддийское божество.

Вечная завивка только начинала входить в употребление, когда О. И. изучала своё ремесло. Предварительно же прошла обычный курс. Учатся на живых людях. Какие-нибудь прислуги после операций «позируют». Тер­пение надо немалое. Ученица причёсывает — затем другая размачивает, сушит и снова завивает. После нескольких месяцев случается, что модель непригодна: пересушены волосы, ломаются, секутся. Для дипломирован­ных парикмахеров существует высшая академия — там усовершенствуется техника, вырабатываются моды.

Особое искусство — окрашивание волос. Я долго думала: удобно ли спросить, что такое пресловутое henné¹³. Оказалось, что это растительная краска, первоначально рыжая, а впоследствии разработанная чуть ли не в тридцать оттенков. Она прокрашивает волос насквозь. Возобновлять её надо ежемесячно — за этот срок волос отрастает на сантиметр, и показы­вается наружу неокрашенная часть корня.

— Никаких точных правил ни для чего нет. Надо самой следить и уга­дывать, — говорит хозяйка. — Так же и для индефризабля¹⁴. Иной раз про­буешь сначала одну прядь, особенно если волосы крашеные. Это вроде пи­рога — надо угадать и вынуть вовремя… Клиентура у меня главным образом буржуазная французская и частью русская. По моему району следовало бы обставить дело гораздо наряднее. Пока что приходится отсутствие эсте­тики заменять чистотою и добросовестностью. Я всё перевела на электри­чество. Гораздо чище — а то ведь по вечерам приходится ещё и убирать все эти зеркала, флаконы, никель. Чужого человека и не пустишь. А о расхо­де на правку уж и не говорю. Рабочий-то день выходит долгий, без всяких норм. А там и в праздник забежит по соседству дама — не откажешь.

Можете себе представить, я опять на курсы записалась! Только не по волосам, а по уходу за красотой — по прикладной химии. Езжу в Народ­ный Университет*. Пока я в гимназии была, ещё и радий не был открыт* — совсем новую науку изучаю. Интересно, только уж очень мало времени.

Испуганное детское лицо показалось в дверях:

— Мама, я этот рис пересыпала… Наши часы не отстают? Как бы мне в лицей не опоздать…

Победители

— Американской системы мы избегаем, — сказала красивая женщина с молодым лицом и седыми волосами. — Не в рекламе дело, а в добром имени.

Когда-то ездила я в Париж и бегала сама по всяким инститю-де-боте¹⁵. А когда пришлось в эмиграции самой выбирать ремесло — об этом вспом­нила. Училась, приглядывалась, пробовала на себе. Но мне никак не хоте­лось ограничиться беганьем по чужим домам. Кроме того, неприятно рабо­тать с чужими продуктами. Что-то втираешь — а разве можешь поручиться за результат? Тут в Париже такие фирмы, как Буржуа* и Лескандрие, про­дают без своей марки кому угодно. Многие дома делают потом свою упа­ковку и фирму, продают вдвое дороже. Но ведь это не решение вопроса.

Конечно то, что у меня сегодня, создано постепенно. Сейчас у меня не только уход за красотой, но и собственные продукты. Тут уж я знаю, что всё это — на съедобных маслах, а краски те самые, которые употребляет «Мар­киз де Севинье»* для конфет и тортов. Это уж дело моего дядюшки. Сколь­ко было трудов, опытов, разочарований! Первый руж для губ¹⁶ оставлял жир на губах, а краски никакой. Это наиболее трудная вещь. А конкуренция наша — лучшие французские фирмы. Мы налаживали экспорт, а здешний кабинет должен был служить главным образом для демонстрации. Но сей­час многие страны запретили ввоз предметов роскоши или обложили их непосильными налогами. Так что приходится опять изменить метод и уве­личить работу с дамами. Во всяком деле требуется гибкость.

— А разве на дамах кризис не отразился?

— Нет. Конечно, жмутся немного. Но какая же француженка, и даже молодая, обойдётся без soins des beauté¹⁷? Она хоть гадость какую-нибудь, но втирать непременно будет. Пожалуй, это и лучше. Всё-таки парижская гарь меньше разрушает запудренное лицо. А русских клиенток у меня, к со­жалению, мало.

Я спросила о новых методах ухода за кожей.

Паровые ванны, бывшие некогда в таком фаворе, вышли из обраще­ния. Вредным для сосудов считается накладывание горячей салфетки, сме­няемое куском льда. Не применяется и введение под кожу парафина, то, что когда-то называлось эмалью. Красота рассматривается как проявление здоровья, и уход за ней очень часто ведётся под наблюдением врача.

Новый нос знаменитой Сесиль Сорель* достаточно заставил о себе говорить. Эстетическая хирургия всё более распространяется. Операция производится под местной анестезией. Кожу отворачивают, подтягивают мускулы, вынимают излишние жиры на веке. Край кожи подрезается, при­гоняется вровень с другими. Шов совершенно незаметен.

Существовала в Париже чрезвычайно дорогая и роскошная лечебница. Там приходилось жить подолгу, на диете, на строгом режиме. Одна русская дама служила моделью. Ей «омолаживали» половину лица, другая же оста­валась без изменения. Тот же опыт производился и над телом.

Дама, с которой я беседую, придерживается другой системы. Она по­казывает своим клиенткам основные приёмы, чтобы они и дома могли не запускать себя. Это и обходится им гораздо дешевле — франков сорок в месяц, особенно потому, что она советует не чистить лица лосьонами, а просто мыть с мылом.

— Нельзя же стирать белую блузку раз в месяц — так и кожу вредно за­пускать. Разница получается очень большая. Да послушайте, ведь если са­пог почистить, то и он совсем иначе заблестит. Я начинаю сеанс чисткой.

Это берёт минут двадцать. Затем делаю массаж для питания мускулов. По­сле него — нечто вроде душа, пульверизация с озонированным воздухом. Потом уже — грим. Приходится искать каждому лицу его стиль и краски. Иногда убеждаешь даму не выпалывать бровей — такая гадость, особенно если потом наводится рисунок, не соответствующий мускулам. Одна бога­тая женщина принесла остатки красок и просит сделать ей точно такие же. Я ей говорю, что цвета не красивы. А она отвечает:

— Да, но на другой день они выглядят прекрасно!

Подумайте — с вечера мажется, спит, а утром и не моется…

— А капризничают ваши барыни?

— Нет, француженки очень корректны и милы. Некоторые болтушки ужасные, все свои тайны выложат. А другие просто дремлют в кресле — это ведь очень успокаивает нервы.

В это время из салона в гостиную кто-то проходит, и за синей портье­рой продолжают начатый разговор:

— Так я вам непременно позвоню, чтобы выяснить, хорош ли утренний грим. Как я вам благодарна, какя рада! Никакого вазелина я теперь на ночь не употребляю. Лицо не жирное. Муж в полном восторге.

Шаги удаляются. Ксения Николаевна сумной улыбкой говорит:

— Ну, кто бы думал, что русская женщина будет в Париже создавать за­коны красоты, да ещё восстанавливать семейное счастье…

КОММЕНТАРИИ

Все очерки публиковались в газете «Возрождение» ( Париж). Под общим загла­вием «Русская женщина в Париже» было напечатано семь очерков, снабжённых также своими заголовками и порядковыми номерами. Первый и второй называ­лись одинаково — «Портнихи», далее следовали: «3. Манекены», «4. Кельнерши», «5. Без ремесла», «6. Красота», «7. Фигурантки». Последующие очерки («Русская женщина в кино» и др.) уже не имели общего заголовка. В настоящей публикации общее заглавие «Русская женщина в Париже» распространено составителем на все очерки; для удобства восприятия порядковые номера сняты, часть вторая очерка «Портнихи» отделена от первой звёздочками. Пунктуация и орфография приведе­ны в соответствие с современными нормами, опечатки исправлены.

Все очерки публикуются в России впервые.

Портнихи

С. 36. Портнихи – впервые к теме женских профессий в эмиграции обратилась Н. Тэффи, создав образы русских портних в Париже в рассказах, впоследствии во­шедших в книгу «Городок» (1927); первое упоминание о русских портнихах встре­чается в рассказе «Городок (Хроника)», давшем название книге: «Женщины шили друг другу платья и делали шляпки /…/ Из них вышли недурные /…/ вышивальщицы для наших увруаров» // Тэффи Н. Собр. соч.: в 5 т. М., 2008. Т. 3. С. 187, 188; ув- руары (от франц. l’ouvrière — работница) — артели, дававшие работу на дом; см. также рассказы «Анна Степановна», «Гедда Габлер», «Дэзи и я» и др.; впослед­ствии во многих произведениях эмигрантской литературы появились героини, за­нимающиеся шитьём, вязанием, вышиванием одежды и аксессуаров, изготовлени­ем куколи одежды для них, абажуров, раскраской тканей, низанием бус и т. п., см., напр., «Эмигрантский уезд» Саши Чёрного («Парижскиечастушки», «Деловая ода в честь русской эмигрантки», «Гостиница в Пасси (№ 13)»), «Тело» Е. Бакуниной, «Последние и первые» и «Биянкурские праздники» Н. Берберовой; кроме того, многие женщины-литераторы вынуждены были для заработка прибегать к этим занятиям, что нашло отражение в дневниках и мемуаристике, см., напр.: Берберо­ва H. Н. Курсив мой. М., 1996. С. 259, 261; Кнорринг И. Н. Повесть из собственной жизни. Дневник. T. 1. М., 2009. С. 495, 497, 503, 505, 509, 530, 532, 534, 542, 544; Т. 2. М., 2013. С. 16, 17,18, 25, 31, 39, 56, 60, 63,108, 152,161,195, 231,403.

«Пражане» — актёры Пражской группы, в 1920-х неоднократно гастролиро­вавшей в Париже; см. в: Мнухин Л., Авриль М., Лосская В. Российское зарубежье во Франции 1919-2000. М., 2008 (по указат.); группа образовалась в 1921 из т. наз. «Качаловской группы», в которую входили актёры Московского Художественного театра, в годы Гражданской войны отправившиеся в Киев «подкормиться» и оказав­шиеся отрезанными от Москвы из-за военных действий; группа гастролировала по Югу России и Кавказу, в Тифлисе получила предложение от одной из итальянских киностудий снять фильм с их участием — киностудия готова была оплатить морское путешествие из России; в 1919 «Качаловская группа» отплыла из Тифлиса в Кон­стантинополь, откуда направилась в Софию, где оставалась до 1921; в 1921 во время гастролей в Берлине Качалов и некоторые из членов группы получили от советского правительства предложение вернуться на родину, часть группы приняла предложе­ние, другая часть, в которую вошли те, кто предложения не получил или решил не возвращаться в советскую Россию, переехала в Прагу и получила название «Праж­ской группы МХТ»; в состав группы вошли В. М. Греч, М. Н. Германова, М. А. Кры- жановская, Н. О. Массалитинов, П. А. Павлов и др.; с 1922 режиссерами группы вы­ступали Германова и Массалитинов; в 1928 группа переехала в Париж, в 1935 рас­палась; подробнее см. в: Германова М. Н. Мой ларец с драгоценностями. Дневники. М., 2012 (препринт: Германова М. Н. Мой ларец // Диаспора: Новые материалы. Вып. 1. Париж; СПб., 2001. С. 31-94); отзывы о гастролях группы в Париже см., напр., в: Кнорринг И. Н. Указ. соч. С. 52, 53 (гастроли зимы 1927, спектакли «Вишнёвый сад» и «На дне»); «Напишите мне в альбом…». Беседы с Н. Б. Соллогуб в Бюсси- ан-От. М., 2004. С. 33 (воспоминания дочери Б. Зайцева о гастролях группы в 1924).

Батик (от индонезийского — ba — хлопчатобумажная ткань, lik — капля) — ручная роспись ткани (чаще всего шёлка), при которой рисунок наносится на ткань несмываемыми красками особым способом: краска закрепляется в течение полу­часа, растекаясь по волокнам и образуя эффект размытости; на те участки, которые должны остаться неокрашенными, наносится специальный состав, не пропускаю­щий краску, — этот процесс называется резервированием; для резервирования ис­пользуются парафин, резиновый клей или некоторые смолы и лаки; роспись батик традиционно использовалась в Индии, Индонезии, древнем Шумере, Японии, Шри-Ланке; родиной батика считается о-в Ява; роспись по шёлку и другим тканям сделалась весьма распространённым занятием русских эмигрантов, открывавших в Париже в 1920-е — 1930-е годы многочисленные ателье; одним из самых извест­ных было дело Лутовиновых, открытое бывшим морским офицером И. Н. Лутови- новым и его женой В. А. Лутовиновой; подробнее см. в: Васильев А. Красота в из­гнании. Творчество русских эмигрантов первой волны: искусство и мода. Изд. 2-е, дополненное. СПб., 1999. С. 144-148; некоторые из литераторов младшего поко­ления также работали в подобных ателье или держали их, см., напр., воспоминания В. Яновского о работе в ателье Л. Проценко и В. Дряхлова, где изготавливались рас­писные шёлковые шарфы и галстуки, и о мастерской по раскраске материй, при­надлежавшей поэту Д. Кнуту // Яновский В. С. Поля Елисейские: Книга памяти. Нью-Йорк, 1983. С. 102,105; ср. с утверждением самого Кнута: «За 13 лет эмигрант­ской жизни переменил много профессий (был чернорабочим, кухонным мужиком в ресторане, сортировальщиком объедков, инженером<- >химиком (французский диплом), имел декоративную мастерскую, был директором предприятия по хими­ческой окраске кожи т. д., и т. д.)» // Меч. Варшава. 1934. № 3/4. С. 19 (цит. по: Ха- зан В. Довид Кнут: Судьба и творчество. Lyon: Université Jean-Moulin, 2000. С. 169).

Боте (от фарси boteh) — узор в виде языка пламени, груши, пучка листьев, со­сновой шишки, слезы или восточного ( «турецкого» ) огурца; обычно использовался для окраски кашемира и др. тканей, шалей из этих тканей, а также при изготовле­нии ковров.

Первые руки вовсе отпустила — «первыми руками» в модных домах называ­лись главные закройщицы.

Тип русской курсистки — курсистками называли слушательниц Высших жен­ских курсов в императорской России; первые курсы были открыты в 1869 в Петер­бурге (Аларчинские) и в Москве (Лубянские); самыми известными в истории жен­ского образования стали Бестужевские курсы в Петербурге (откр. в 1878) и курсы проф. В. И. Герье в Москве (откр. в 1872); курсы давали медицинское и педагогиче­ское образование.

В тяжёлое экономическое время — имеется в виду мировой экономический кризис, начавшийся в США с обвального падения курса акций на Нью-Йоркской бирже 24 октября 1929 и продолжавшийся до 1933.

С американками работали … лопнули! … Исчезли дома … с благотворитель­ными учреждениями — американки составляли значительную часть постоянной

клиентуры больших русских модных домов «Поль Каре» (1919-1929, принадлежал леди Ольге Николаевне Эджертон, урожд. княжне Лобановой-Ростовской), «ТАО» (1921-1928, принадлежалкняг. М. С. Трубецкой, княг. Л. П. Оболенской и М. М. Ан­ненковой), «Ирфе» (1924-1931, принадлежал кн. Ф. Юсупову и кн. И. Юсуповой), «Итеб» (1922-1933, принадлежал Б. Буззард, урожд. бар. Е. Б. Гойнинген-Гюне), «Имеди» (1924-?, принадлежал А. И. Воронцовой-Дашковой, урожд. кн. Чавчавад- зе), дома вышивки «Китмир» (1921-1928, принадлежал Великой Княгине Марии Павловне); сотрудницами в этих домах были, в основном, русские, и владельцы рас­сматривали помощь соотечественникам как свой долг; подробнее см. в: Васильев А. Указ. соч. (по указателю имен и названий); ср. несколько противоречащие этой версии воспоминания Даманской: «Русские дамы открывали модные дома, и па­рижские большие модные дома даже не удостаивали видеть в них конкурентов. Эти русские дома обычно скоро прогорали, да и клиентура была у них преимуществен­но русская» // ДаманскаяА. Ф. Указ. соч. С. 236.

«Кутюр» (от франц. couture — шитьё, сшивание) — здесь: швейное дело, швей­ное ателье или дом мод (maison de couture).

Наиболее устойчивая область … понимающая и работящая женщина — по свидетельству М. Горбовой, на которое ссылается А. Васильев, к 1931 до 42% рус­ских парижанок были вовлечены в сферу модного производства: русские женщи­ны «занимались шитьём, вязанием, шляпным делом, росписью по шёлку, изготов­лением белья, работали художницами и приказчицами русских домов моды»; по воспоминаниям известной манекенщицы дома «О’Россен» и хозяйки шляпного дела И. С. Мищенко, в начале 1920-х в Париже «несколько русских аристократок открыли так называемые увруары /…/ Первыми, кто начал работать в эмиграции, были русские женщины. Они первыми взялись за дело — шитьё, живя в ужасных третьесортных отелях» // Васильев А. Указ. соч. С. 192, 139, 140; портнихами ста­новились представительницы всех российских сословий (члены императорской фамилии, аристократки, жёны известных политических и общественных деятелей, женщины среднего класса, прислуга, бывшие работницы и крестьянки) и многих профессий (врачи, акушерки, педагоги, актрисы, литераторы и профессиональные портнихи); о популярности и востребованности «кутюра» в русском Париже сви­детельствует обилие домов мод, ателье, артелей и мастерских — кроме перечислен­ных выше больших домов, Васильевым учтены: артель г-жи Гальпериной; маленький дом белья «Анек», принадлежавший А. И. Новиковой и м-м Каменской; дом моды княгини О. Урусовой; дом моды «Карие»; русский дом «Мод»; шляпное дело княг. М. И. Путятиной «Шапка»; модное дело Анны Сергеевой; портновское дело мо­сковской профессиональной портнихи Никитиной; дом «Мария Новицкая»; дом моды «Бери» (1924-1936, владелица княгиня А. Р. Романовская-Стрельнинская, жена Великого Князя Гавриила Константиновича); дом «Эльмис» (1928-1932), принадлежавший бывшей манекенщице Г. Баженовой; дом моды «Анели» H. Н. Ла­заревой; дома белья «Хитрово» и «Адлерберг»; шляпные мастерские H. Е. Тржецяк и возлюбленной Маяковского Т. Яковлевой и др. // Там же. С. 139, 144, 194, 165, 196-197,195-196, 207-211, 284-293, 212-213,197-199, 143; куказанным Васильевым заведениям можно добавить упоминаемые в дневнике И. Кнорринг мастерскую вышивки по коже г-жи Галаниной; швейную мастерскую модного платья, которой заведовала Е. Ю. Демидова; кукольную мастерскую супругов Н. А. и Н. И. Капра­новых; ателье женской одежды супругов Б. К. и Н. С. Краевичей; мастерскую по вышивке одежды Моравских; мастерскую художественной вышивки г-жи Старико­вой; кукольную мастерскую «Фавор» Е. И. Фаусек (Кнорринг И. Н. Указ. соч. Ан­нотированный указатель имён).

С мужчиной — судя по контексту, автор воспринимает мужчин в русском «ку- тюре» Парижа как явление исключительное, что не вполне соответствовало дей­ствительности: наряду с т. наз. семейными предприятиями («Ирфе»» «Адлерберг» и др.) в Париже существовал ряд модных домов, ателье и мастерских, владельцами которых были мужчины ( «Анар», ателье П. Питоева, ателье Я. Мятлина и др.); кро­ме того, мужчины нередко были администраторами и/или директорами принад­лежавших женщинам заведений или их филиалов (барон Герст — администратор «Китмира», Ю. Л. Дондуков-Изъеденов — руководитель отделения дома «Мод» гр. Орловой-Давыдовой), бухгалтерами (В. С. Хитрово заведовал бухгалтерией в доме белья своей жены О. А. Хитрово), художниками (дом «Эли» — художник Асланов, дом «Итеб» — художник бар. Г. Гойнинген-Гюне, брат владелицы дома Бетти Буззард, урожд. бар. Е. Б. Гойнинген-Гюне); в доме «Ирфе» служил родной брат И. Юсуповой кн. Н. А. Романов, организационными вопросами занимались супруги М. и Н. Калашниковы, а управление светскими связями было поручено чи­лийскому маркизу Жоржу де Куэвасу.

С. 37. Иные дамы потеряли привычку платить — во многих домах клиенту­ре предоставлялся кредит, однако с началом кризиса владельцы были вынуждены просить клиенток оплачивать заказы по получении, что нередко вызывало недо­вольство и отказ, поскольку, по воспоминаниям Ф. Юсупова, дамы к этому «не при­выкли»; нелёгкая задача получения денег была поручена дворецкому Юсуповых англичанину Булю, который в случае отказа оплатить счёт «становился на колени со счётом в руке и простодушно молил: “Фирма гибнет, помогите батюшке-кня­зю!”» // Youssoupoff F. Mèmoirs. Paris, 1990. P. 345 (рус. изд.: Юсупов Ф. Ф. (князь). Мемуары: в двух книгах. М., 1998; Юсупов Ф. Ф. Мемуары. М., 2011; цит. по Интер­нет-версии рус. изд. Гл. 13. 1931).

Сильфиды (от греч. silphe — моль, мотылёк) — в переносном смысле слова так называли женщин с изящной стройной фигурой.

Даже и в мирное время … спрос на русских мастеров — о влиянии русской куль­туры на французскую моду и о русских мастерах во французских модных домах в первые десятилетия двадцатого века см. в: Васильев А. Указ. соч. С. 9-35.

Прэнтан – престижный универмаг в Париже.

Дочь богатых москвичей … подушки стиля модерн — одним из самых зани­мательных представляется вопрос о прототипах героинь очерков; некоторые из имеющихся в тексте деталей позволяют предположить, что, опираясь на встречи и беседы с реальными людьми, Городецкая не столько воссоздаёт их действительный облик и жизненную историю, сколько создаёт некий обобщённый типический об­раз, тип русской парижской портнихи и/или хозяйки модного дома, контаминируя достаточно широко известные в эмигрантском сообществе жизненные реалии и стилизуя образ под вполне сложившийся литературный тип, введённый в обиход Тэффи; так, описываемый в тексте интерьер представляет собой двойную культур­ную цитату: подушки как деталь интерьерного декора надолго вошли в моду после парижской премьеры балета «Шехерезада» (1909, пост. М. Фокина, худ. Л. Бакст), тогда как сиреневый цвет явно отсылает к известному дому «Арданс» (1924-1946, принадлежал бар. К. Н. Аккурти фон Кенигсфельс), фирменным цветом которо­го, использованным в том числе и в интерьере, до 1928 был бледно-фиолетовый; однако детали биографии героини не имеют ничего общего с биографией владе­лицы «Арданса» и сопоставимы скорее с биографией Л. П. Оболенской, одной из основательниц дома «ТАО»; манекенщиц не было у дома «Бери», а подчёркнуто сниженная, приближающаяся к просторечию, речь героини явно перекликается с говором персонажей Тэффи.

Но это не легенда — помощь предоставлялась американцами не как благотво­рительность, а в виде крупных заказов, см., наир., историю о заказе м-ра Курмана дому вышивки «Китмир» // Васильев А. Указ. соч. С. 168-170.

Были русские в моде в начале эмиграции — о послевоенной моде на русских ма­стеров см. в: Васильев А. Указ. соч. С. 135-147,172,189-191 (Гл. «Кустарные работы русских эмигрантов» и «Возникновение русских домов моды»).

Вышивала крестиком для заработка — ср. воспоминания Берберовой о том, как в парижские годы она вышивала крестиком «длинные полосы, которые мери­лись на метры, и в час выходило сантимов на 60 заработку», и низала бусы, что было «несколько выгодней, чем вышивать крестом» // Берберова H. Н. Курсив мой. С. 259, 261.

С. 38. Ламе — вид парчовой ткани с тонкими металлическими нитями.

С. 39. Нервюра (фр. nervure) — здесь: ребро для поддержки формы одежды.

«Следуйте за мною» … «Спальный вагон» — возможно, пародия на существо­вавшую в известных домах мод традицию давать коллекциям и моделям псевдо­исторические, чрезмерно изысканные, а нередко и вычурные названия; см., наир.: модели «1811 год», «Жозефина», «Евгения» (ПольПуаре), «Летучаямышь», «Кув­шинки» (дом моды «Ирфе»), коллекция «День парижанки», модели «Амуретт», «Сестра Тереза», «Моя первая кукла», «Рандеву», «Севрский бисквит», «Дым опиума», «Мой второй брак», «День парижанки», «Фантазия Арданса» (дом моды «Арданс» ) и ми. др.

Пату Жан (1880-1936) — французский кутюрье, основатель брэнда «Жан Пату»; родился в Нормандии, работал в семейном меховом деле, в 1910 переехал в Париж, где в 1912 открыл небольшой швейный салон «Maison Parry» («Дом Пар­ри»); в 1914 вся коллекция дома была скуплена одной американской клиенткой; в августе 1914 был призван в армию, участвовал в Первой мировой войне, в 1919 возобновил свой салон; Пату стремился сделать одежду естественной и удобной, он ввёл в женский гардероб спортивную одежду, вязаные купальники и теннисные костюмы с короткой юбкой, кардиганы; в 1920 — designer ties для мужчин; в 1925

занялся парфюмерным делом, в 1928 создал первый лосьон для загара; поскольку основу клиентуры Пату составляли богатые американки, после начала Великой де­прессии рухнул рынок сбыта его моделей, однако дом устоял благодаря парфюме­рии, до сих пор пользующейся популярностью и ставшей источником многих со­временных духов; после смерти Пату дело перешло к его сестре Мадлен и её мужу Раймону Барба.

Вы следите за моделями больших домов? — Это необходимое условие … Там и полицейские преследования бывают … громадные штрафы — с одной сторо­ны, все модные дома держали свои модели в тайне (манекенщице дома «Итеб» Н. фон Гоейр, например, лишь однажды с трудом удалось одолжить на одну ночь старую выкройку, по которой она сшила своё первое платье), с другой — не чура­лись своего рода промышленного шпионажа (владелица дома «Бери» кн. А. Р. Ро- мановская-Стрельнинская для улучшения качества продукции покупала модели, украденные из больших домов моды, и заказывала с них копии); в результате между домами существовала основанная на конкуренции атмосфера взаимного недове­рия, о чём вспоминают многие бывшие манекенщицы и владелицы домов: напри­мер, когда известная в 1930-е «манекен ведетт», «звезда» дома «Ланвен» Тея Бо­брикова в 1936 открыла собственный дом «Катрин Парель», Жанна Ланвен при­слала к ней «с проверкой свою портниху», чтобы узнать, не копирует ли Бобрикова модели дома «Ланвен»; владелица дома «Китмир» великая княгиня Мария Павлов­на, получив предложение о сотрудничестве от нескольких крупных французских домов, в том числе от Жана Пату, решила посоветоваться со своей покровитель­ницей Г. Шанель, с домом которой у неё был заключён эксклюзивный контракт, и Шанель предъявила Марии Павловне список домов-конкурентов, категорически запретив «Китмиру» с ними работать; в шляпном ателье Мищенко, продававшем выкройки шляп в Афины, во избежание копирования моделей разрезали выкрой­ки пополам и отправляли их по почте в двух разных конвертах; леди Абди, урожд. И. Г. Ге, вспоминала о том, как в доме «Шанель» «присвоили» сумки-мешки, кото­рые она делала для дома своей матери А. И. Новиковой и г-жи Каменской «Анек», зная, что едва ли маленький русский дом решится затеять судебный процесс против «Шанель» // Васильев А. Указ. соч. С. 262, 292, 425,171,143,144.

Ягурт … много лет существует — родиной йогурта (от турецк. yogurt — сгу­щённый) считается Фракия; по одной версии, первым народом, научившимся его готовить, были древние фракийцы, по другой — древние булгары; первое упомина­ние о йогурте встречается в «Естественной истории» Плиния Старшего, который пишет, что «скифы умеют сгущать молоко, превращая его в кислый и весьма вкус­ный напиток»; в Европе йогурт получил известность в эпоху Людовика Одиннад­цатого, страдавшего болезнью живота: некий константинопольский врач принёс королю балканский йогур (так! — О. Д. ), и монарх полностью исцелился; широкую популярность йогурт приобрёл в первой половине двадцатого века благодаря ком­пании «Данон».

«Сатирикон» (третий «Сатирикон») — сатирический еженедельный журнал, выходил в Париже с 4 апреля по 15 октября 1931 г., всего вышло 28 номеров; из­датель-редактор — М. Г. Корнфельд; журнал создавался как продолжение петер­бургских еженедельников «Сатирикон» (1908-1913, изд.-ред. М. Г. Корнфельд) и «Новый Сатирикон» (1914-1918), о чём редакция заявляла в предисловии к перво­му номеру: «Я, Божьей Милостью „Сатирикон“ Первый, сын Кая Петрония и внук Минервы, рождённый в Древнем Риме ещё при старом режиме, но изгнанный, как обычно, и возникший вторично — на Неве, на Фонтанке, недалеко от Охранки, не­смотря на каковую, лил струю живую, но не думайте дурного, а в лучшем смысле слова, пока не был изгнан снова! По декрету Владимира Ильича в припадке про­грессивного паралича. И ныне на рубеже столетий я, Первый, Второй и Третий, меж молний, как гром весенний, возникаю опять на Сене»; на первой странице но­мера, посвящённой памяти А. Аверченко и П. Потёмкина, было опубликовано сти­хотворение Саши Чёрного 1925 г. «Сатирикон», переработанное специально для третьего «Сатирикона» (текст и список разночтений см. в: Чёрный Саша. Собр. соч.: В 5 т. Т. 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932. М., 1996. С. 253-255, 474); в парижском еженедельнике публиковались «старые сатирикон- цы» В. Азов, В. Горянский и Саша Чёрный, сотрудничали представители старшего поколения литераторов М. Алданов, А. Амфитеатров, Г. Адамович, Дон-Аминадо, А. Ремизов, Н. Тэффи и мн. др.; из младшего поколения эмиграции — Н. Бербе­рова, И. Одоевцева, А. Ладинский, хотя их участие ограничивалось одной-двумя публикациями; во втором номере журнала опубликованы «Мемуары эмигрантской бабушки» Н. Городецкой; постоянным художником «Сатирикона» стал А. Шарый (псевд. Ю. Анненкова), рисовали для «Сатирикона» И. Билибин, М. Добужинский, А. Яковлев и др.; начиная со второго номера, в журнале печатался «Альбом паро­дий» г-на Тощенко (псевд. В. Горянского); кроме того, постоянными рубриками сделались «Литературный альбом» Л. Энденаи «Симфонический альбом» А. Ша­рою; подробнее о журнале см. в: Спиридонова Л. А. «Сатирикон» //Литературная энциклопедия русского зарубежья 1918-1940. Т. 2. Периодика и литературные цен­тры. М., 2000. С. 414-419; Иванов А. Парижский «Сатирикон» // Евреи в культуре русского зарубежья. Т. 4. Иерусалим, 1995. С. 208-219; Демидова О. Р. К истории третьего «Сатирикона» // Вестник Удмуртского университета. 1999. Специаль­ный выпуск; см. также: Дон-Аминадо. Поезд на третьем пути. М., 1991. С. 310-314.

Жена работает в кутюре … — двустишие было опубликовано во втором но­мере «Сатирикона» и почти сразу приобрело в русском Париже популярность, ср., напр., воспоминания Р. Гуля о молодых поэтах и прозаиках русского Монпарнаса (с которыми автор себя не отождествлял): «Счастливчиками считались те, у кого жёны хорошо зарабатывали в „модных домах“ (как портнихи или манекены). О их мужьях по Монпарнасу даже ходило некое двустишие: „Жена работает в ‘кутюре’, / А он, мятежный, ищет бури!“» // Гуль Р. Б. Я унёс Россию: Апология эмиграции. В 3 т. Т. 2. Россия во Франции. М., 2001. С. 174.

Американская легенда — вероятно, имеется в виду т. наз. «американская меч­та» (American dream), в которой воплощён идеал жизни среднего жителя Америки как страны равных возможностей; фраза восходит к сочинению Дж. Адамса « Эпос Америки» (1931 ), в котором американская мечта определяется как «мечта о стране, где жизнь каждого человека будет лучше, богаче и полнее, где у каждого будет воз­можность получить то, чего он заслуживает»; к основным составляющим концепта американской мечты относится идеал равенства всех перед законом, независимо от этнической или социальной принадлежности; понятие американской мечты тес­но связано с понятием „self-made man“, т. е. человека, самостоятельно благодаря упорному труду добившегося успеха в жизни; кроме того, представление об амери­канской мечте принято связывать с иммигрантами, с 1880-х прибывавшими в США из Европы в поисках лучшей жизни.

С. 40. Курсы и мастерская при женском объединении — возможно, имеется в виду Комитет русских мастерских «Увруары», основанный княгиней В. К. Мещёр­ской в рамках Русского Красного Креста; поначалу комитет располагался по адресу: 81, rue de la Faisanderie, 16е, впоследствии — 1-bis, bd Flandrin, 16e.

41. Своей иглою кормила всех — см., напр., воспоминания главной портнихи в доме белья «Адлерберг» Н. П. Болотовской, а также рассказ Мищенко о выши­вавших ночами русских эмигрантках // Васильев А. Указ. соч. С. 337-339, 141; ср. утверждение героини рассказа Тэффи «Анна Степановна» : « Иголкой я всегда себя пропитаю» // Тэффи Н. Указ. изд. Т. 3. С. 220; см. также «Деловую оду в честь рус­ской эмигрантки» Саши Чёрного // Чёрный Саша. Указ. изд. С. 158-160.

Афганская королева — Сорайя (Soraya Tarzi; 1899-1968) . В 1928 г. вместе с се­мьёй посетила Россию и Европу, при этом была без чадры и в европейском платье.

Амманулла-хан (1892-1960) — эмир и король Афганистана с 1919по 1929гг.

По рисункам Билибина — Иван Яковлевич Билибин (1876-1942), график, теа­тральный художник и педагог; создатель т. наз. «билибинского» стиля, основанного на стилизации элементов народного декоративно-прикладного и древнерусского искусства с использованием мотивов устного народного творчества (сказок и бы­лин) и на мягкой и тёплой колористической гамме; с 1900 входил в круг художников «Мира искусства»; в 1904-1913 оформлял спектакли для петербургских и москов­ских театров, в 1908-1909 — для антрепризы С. П. Дягилева в Париже; в эмиграции с февраля 1919, жил в Каире, в 1923 женился на своей бывшей ученице А. В. Щека- тихиной-Потоцкой, осенью 1924 переехал в Александрию, летом 1925 — в Париж; много работал по заказам русских и французских издательств, оформлял спектакли русских оперных сезонов в Театре Елисейских полей, участвовал в выставках рус­ского искусствав Париже, Брюсселе, Белграде, Берлине и др., европейских городах; в 1934 познакомился с советским послом во Франции В. М. Потёмкиным и в 1935 принял советское гражданство; в сентябре 1936 вернулся в СССР; поселился в Ле­нинграде, служил профессором графической мастерской Института живописи, скульптуры и архитектуры Всероссийской Академии художеств, оформил ряд спек­таклей для театра оперы и балета им. С. М. Кирова ( 1936-1937) и Государственного театра драмы им. А. С. Пушкина (1939), сотрудничал с Гослитом; умер в блокадном Ленинграде; подробнее о нём см. в: Лейкинд О. Л., Махров К. В., Северюхин Д. Я. Художники русского зарубежья: Биографический словарь. СПб., 1999. С. 149-152.

Театр «Одеон» — один из шести парижских национальных театров, располо­жен в 6-м округе Парижа, рядом с Люксембургским садом; постройка здания на­чата в 1779 по проекту Ш. де Велли и М.-Ж. Пейра, выполненному в подражание «Комеди Франсез»; театр открыла королева Мария-Антуанетта 9 апреля 1782; в 1784 в нём состоялась премьера спектакля по пьесе Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро»; название «Одеон» театр получил в годы Великой фран­цузской революции.

С. 42. Сен-Поль — улица и квартал в 4-м округе Парижа, на правом берегу Сены.

С. 43. Пластрон – туго накрахмаленная нагрудная часть мужской верхней со­рочки, надеваемой под открытый жилет при фраке или смокинге.

Манекены

С. 43. Один из хороших заработков — служба манекена — см. воспоминания Даманской: «Светские дамы — обладательницы достойной наружности и хороших манер — ещё легко получали места в больших модных домах — Maisons de Haute Couture — в „институтах красоты“, в парфюмерных магазинах»; «Для красивых, из­ящных русских девушек, молодых женщин известнейшие „Maisons de Haute Cou­ture“ охотно открывали малодоступные двери своих храмин. И многие русские ма­некенщицы, и первые продавщицы преуспевали на этом поприще» // Дам анская А. Указ. соч. С. 202, 236; ср. мнение Васильева о русских «титулованных и просто эле­гантных дамах первой волны», которые «стали первыми знаменитыми манекенщи­цами /…/ открыли ещё в начале 20-х годов дорогу к этой профессии и подняли её престиж» / / Васильев А. Указ. соч. С. 192; русские манекенщицы служили в крупней­ших французских и русских парижских домах мод: «Шанель» (Мэри Эристова, Гали Баженова), «Карие» (Катюша Ионина, Вера и Соня Гучковы, дочери московского городского головы Н. И. Гучкова и племянницы известного политика А. И. Гучкова), «Дам де Франс» и «Сёстры Калло» (К. Ионина), «Шанталь» и «Молинё» (Елизаве­та Граббе, сёстры Нина и Мия Оболенские), «Ланвен» (Тея Бобрикова), «Поль Пу- арэ» (леди Абди» ) и мн. др.; подробнее см. в: Васильев А. Указ. соч. Главы «Русские красавицы 20-х годов» (С. 387-418) и «Русские красавицы 30-40-х годов (С. 421- 471); жалованье манекенщицы составляло от 450 до 2000 франков в месяц и более, в зависимости от статуса дома и места манекенщицы в его иерархии.

С. 44. Есть среди манекенов «ведетты» — в 1920-1930-е все манекенщицы па­рижских модных домов подразделялись на несколько категорий: «манекен де ка­бин» — работавшие на постоянной основе, и «манекен ведетт» ( «звёзды» ) — при­глашаемые специально для дефиле; кроме того, существовали «манекен волант» ( «летучие» ), которых нанимали для показа моделей за границей, и «манекен мон- ден» ( «светские» ), к которым относились обладательницы высоких титулов и неза­урядной внешности; в 1930-е появились «манекен дублюр» — дублерши, чьи фигу­ры были примерно такими же, как у «ведетт»; дублерш использовали для примерок; подробнее см. в: Васильев А. Там же.

День манекена — см. исполненное грустного юмора описание службы манекена в стихотворении В. Горянского «Манекен Наташа» // Васильев А. Указ. соч. С. 419.

Абиийез (фр. habilleuse) — костюмерша.

С. 45. Попадает в журналы, его снимают чуть ли не в сотнях видов — многие манекенщицы становились участницами конкурса красоты «Мисс Россия», а по­бедительницы — конкурса «Мисс Европа»; портреты победительниц и их замести­тельниц печатались в эмигрантских и французских журналах; нередко манекенщи­цы становились профессиональными фотомоделями и киноактрисами; подробнее см. в: Васильев А. Указ. соч. С. 414-418, 440, 443, 450-470.

В здании Большой Оперы — здание парижской Большой оперы (Гран Опера) строилось в 1860-1875 годах по проекту Ш. Гарнье в самом центре Парижа, недалеко от Вандомской площади; здание построено в стиле Второй Империи, центральная лестница — в стиле барокко, аркады со сдвоенными колоннами — в стиле «неоре­нессанс» ; здание является памятником архитектуры второй половины XIX в., пред­ставляя собой один из самых ярких образцов архитектурной эклектики.

Походке своей … научаются постепенно … необходимые приёмы … Примерки в мастерской … не шелохнувшись … опухают ноги — о службе манекенщиц см., напр., в воспоминаниях К. Куприной, дочери А. Куприна: «В первый же день во время перерыва все манекенщицы собрались в огромной гостиной. Меня стали учить медленно ходить с гордым видом, поворачиваться, с быстротой молнии пере­одеваться /…/ Приходилось часами стоять на помосте, и модельеры драпировали на нас ткани, кружева, ленты, кроили, закалывали, как на деревянных манекенах. Часто от усталости девушки падали в обморок» // Куприна К. А. Куприн — мой отец. М., 1971. С. 191,192.

С. 46. Журнал «Детектив» — журнал криминальной хроники, выходит в Пари­же до сих пор.

Кельнерши

С. 47. Падение фунта — в соответствии с золотым стандартом, в течение де­вятнадцатого и в начале двадцатого веков английский фунт стерлингов равнялся 4.886 доллара США, однако с началом Первой мировой войны следование стан­дарту было приостановлено, и казначейские билеты стали законным платёжным средством; к концу Первой мировой войны Великобритания задолжала странам- союзницам, главным образом США, 850 млн. фунтов стерлингов, и в послевоенные годы на выплату долга уходило 40% годового бюджета страны; в 1919-1920 стра­на отказалась от золотого стандарта, в результате чего значительно возрос выпуск бумажных денег и, соответственно, инфляции; в 1925 правительство предприняло попытку стабилизации, для чего была введена вариация на золотой стандарт, по ко­торой валюта равнялась довоенной ценности золота, но обменять валюту можно было лишь на золотые слитки; в 1931, в период Великой депрессии, от этого отказа­лись, что привело к девальвации фунта на 25%.

С. 49. Кто не помнит множества лопнувших русских столовых — см. опи­сание одной из таких столовых в 1925 и 1930 в воспоминаниях А. Даманской «На экране моей памяти» // Даманская А. На экране моей памяти. Таубе-Аничкова С. Вечера поэтов в годы бедствий. СПб., 2006. С. 202-206.

С. 50. Известный поэт, ныне покойный — вероятно, имеется в виду В. Маяков­ский, совершивший свою последнюю поездку в Европу (Берлин, Париж) в 1928 1929, после чего власти несколько раз отказывали ему в выезде за границу, а в СССР РАППовская критика подвергала поэта травле; воспринимая ситуацию как жиз­ненный и творческий тупик, 14 апреля 1930 Маяковский застрелился.

Без ремесла

С. 51. Куклы — после благотворительной выставки русских кустарных изделий, устроенной великой княгиней Марией Павловной в 1921, изготовление тряпичных кукол в национальных костюмах или шитьё кукольной одежды сделалось одним из самых распространённых способов заработка русских парижанок; большинство из них брали работу на дом, однако многие служили в кукольных мастерских, самыми большими из которых были мастерские г-жи Лазаревой и М. Васильевой. Лазаре­ва — сведений о ней обнаружить не удалось. Васильева Мария Ивановна (по другим данным — Васильевна; 1884-1957) — живописец и художница прикладного искус­ства; с 1905 с незначительными перерывами жила в Париже, куда поехала учиться на стипендию вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны; в 1900-1910-х уча- ствовала в выставках современного французского и русского искусства; в 1910 стала одним из организаторов Русского литературно-художественного общества в Па­риже, в 1912 в собственной мастерской основала «Свободную Академию» (другое название — «Академия Марии Васильевой»); в годы Первой мировой войны была медсестрой Красного Креста; в 1916 начала создавать гротескные куклы-портреты («А. Матисс», «П. Пуаре», «П. Пикассо» и мн. др.), используя для них папье-ма­ше, ткань, кожу, проволоку и клеёнку; в том же году впервые показала свои куклы на специальной выставке, устроенной А. Сальмоном на средства П. Пуаре; после окончания войны была интернирована в Фонтенбло как российская подданная, после возвращения в 1919 по заказу Пуаре продолжила серию кукол-портретов; в 1920-х работала для театра; в 1930 создала графическую серию «Кукольные пор­треты людей, которые заслуживают лучшего»; в 1922-1924 участвовала в организа­ции и оформлении благотворительных балов Союза русских художников во Фран­ции; в 1924 открыла в своей мастерской дешёвую столовую для друзей-художников; до начала Второй мировой войны продолжала работать для театра и участвовать в художественных выставках; годы оккупации провела на юге Франции, в 1946 вер­нулась в Париж; с 1953 жила в старческом доме художников и артистов в Ножан- сюр-Марн; в конце 1950-х и в 1960-1970-х прошли посмертные выставки работа Ва­сильевой в Париже, в 1995 — в Берлине; самое крупное собрание её кукол находит­ся в коллекции Билли Боя в Лозанне; подробнее см. в: Лейкинд О. Л., Махров К. Б., Северюхин Д. Я. Указ. изд. С. 192-194.

С. 52. Апаш (фр. apache) — этим словом, происходящим от названия индейцев племени апачей, на парижском сленге назывались бандиты, местные гангстеры. Н. Городецкая имеет в виду их тряпичные куклы, популярные в то время.

Кто пустил в ход крашеные кружева? — по мнению А. Васильева, первенство принадлежит баронессе Н. В. фон Медем (урожд. Шлиттер).

Полю Пуарэ! — Пуаре Поль (1879-1944), один из создателей «высокой моды» (haute couture), произведший революцию в женской моде XX в.; с 1896 служил уЖака Дусе, в лучшем парижском салоне того времени, где одевал С. Бернар, Г. Ре- жан, Мистангетт; в1901 1903 — в доме Уорта, обслуживавшем императрицу Алек­сандру Фёдоровну и её фрейлин, русских великих княгинь и высшую аристократию; в 1903 открыл собственный салон, в 1912 основал «Газетт дю бонтон» — самый эпа­тажный из довоенных модных журналов; перенёс стиль модерн в искусство моды; в 1906 в модели «Лола Монтез» освободил женщину от корсета, с 1907 предложил платья в стиле Директории, Консульства и Империи, весной 1910 ввёл в женский гардероб шаровары и юбку-шаровары; заменил привычную пастельную цветовую гамму яркими алыми, синими, зелёными, оранжевыми, лимонными тонами, ввёл в одежду восточные, русские, украинские мотивы; создал т. наз. «Пуаре-оби» по мотивам японского кимоно; стиль Пуаре был господствующим до начала Первой мировой войны, однако в послевоенный период его модели стали представляться слишком вычурными, популярность Пуаре пошла на убыль, и в 1927 предприятие пришлось закрыть, после чего до конца жизни Пуаре писал воспоминания, кули­нарные книги, работал для театра; в 1930 вышла в свет его книга «Одевая эпоху» (русский перевод: М.: Этерна, 2011 ); см. также в: Васильев А. Указ. соч. С. 24-28.

Погиуар (фр. pochoir) — здесь: техника ручной раскраски ткани через трафарет.

Разрисованные платочки, шали, шарфы … занимался этим делом — см. прим, к с. 36 (Батик).

Пуховка – здесь: подушечка для пудрения.

Вздержка — продёрнутая тесёмка, шнурок.

Линдберг Чарльз (1902-1974) — американский лётчик, в мае 1927 первым в оди­ночку перелетевший через Атлантический океан (по маршруту Нью- Йорк-Париж).

С. 53. Колониальная выставка — б мая 1931 г. в Париже открылась Междуна­родная Колониальная выставка, действовавшая полгода. Десятки музеев и экспо­зиций, разместившихся в специально выстроенных зданиях, представляли колонии европейских стран.

Его заменили геометрические фигуры — модерн — намеренный или неволь­ный анахронизм: модерн (другие названия: ар нуво, неостиль, югендштиль, сецес- сион) — стиль конца XIX — начала XX вв., созданный живописцами и графиками; стилистической основой модерна стал мотив вьющегося растения; на рубеже 1910- 1920-х сложился новый интернациональный стиль ар деко (Art Déco, по названию выставки «Art Décoration» — Выставки современного декоративного и промыш­ленного искусства, прошедшей в Париже в 1925); в поздних формах стиль ар деко сближался с геометрическим конструктивизмом.

Пласъе (фр. placier) — посредник, коммивояжер.

В кафе при Лютеции — имеется в виду отель «Лютеция», построенный в стиле ар деко на левом берегу Сены в 6-м округе Парижа; отель был открыт в 1910; в годы Первой мировой войны функционировал как госпиталь; в 1920-1930-х в залах отеля Союзом русских писателей и журналистов в Париже ежегодно 13 января устраива­лись новогодние благотворительные балы («Балы прессы»), готовилась концерт­ная программа, проводились лотереи, для которых писатели жертвовали свои кни­ги с автографами, а художники — свои картины; собранные средства распределя­лись среди неимущих членов Союза; о новогодних балах см. в: Яновский В. С. Указ, соч. С. 231-234; Кнорринг И. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 315; «Напишите мне в альбом…» беседы с Н. Б. Соллогуб в Бюсси-ан-От. М., 2004. С. 86.

Пол

С. 54. Аспидная доска — пластина, изготовленная из твёрдого чёрного сланца (аспида). Употреблялась для писания грифелем и для изготовления столешниц.

Работает у известного русского художника А. — вероятно, речь идёт о мо­заичисте, живописце, поэте Борисе Васильевиче фон Анрепе (1883-1969); с 1908 Анреп учился живописи в Париже в академии Р. Жюльена, посещал свободные академии Ла Палетт и Гранд Шомьер; в 1910 изучал мозаику в Греции и Турции, в том же году переехал в Англию и поступил в Эдинбургский Колледж искусств, в 1911 поселился в Лондоне, где имел собственную мастерскую и был знаком со многими английскими художниками и литераторами; в 1912-1914 публиковал ху­дожественные статьи в петербургском журнале «Аполлон»; писал стихи по-русски и по-английски, в 1913 издал в Лондоне первую книгу своих сочинений; после на­чала Первой мировой войны вернулся в Россию, был призван в армию; в 1915 в доме Н. Недоброво познакомился с А. Ахматовой, впоследствии стал адресатом более тридцати её стихотворений, вошедших в кн. «Белая стая» и «Подорожник» (в 1965 вновь встречался с Ахматовой и написал о ней воспоминания, опубликованные по­сле его смерти); в 1915 вновь уехал в Лондон; последний раз посетил Россию не­задолго до октябрьского переворота 1917; в 1918-1926 жил в Лондоне, в 1916-1940 в Париже, с начала немецкой оккупации Франции до 1945 в Лондоне; в 1928-1952 создал своё главное произведение — напольные мозаики для вестибюля лондон­ской Национальной галереи; подробнее о нём см. в: Лейкинд О. Л., Махров К. В., Северюхин Д. Я. Художники русского зарубежья. Биографический словарь. СПб., 1999. С. 93-95; Фарджен А. Приключения русского художника. Биография Бориса Анрепа. СПб., 2003.

Красота

С. 55. Пасси — район Парижа на правом берегу Сены, прилегающий к Булон­скому лесу; стал частью города 1 января 1860 и дал название 16-му округу; в Пасси («в Пассях») жили И. Бунин, Б. Зайцев, Н. Тэффи, И. Шмелев и мн. др. русские писатели.

Аппарат Eugène — устройство для укладки волос, разработанное компанией «Eugène Perma», ведущей французской фирмой по производству средств для ухода за волосами.

Сашетка, саше (фр. sèche-cheveux) — аппарат для сушки волос.

С. 56. Езжу в Народный Университет — имеется в виду Русский (или Сво­бодный) Народный университет в Париже, открытый в 1921 под эгидой Русской академической группы в Париже и ориентированный на скорейшую социальную интеграцию эмигрантов; при университете работали факультет общественных наук, где преподавались общеобразовательные дисциплины (история, философия, литература, право); прикладное отделение, на котором преподавали техническое черчение, автомобильное дело и т. п.; курсы иностранных языков; лекции читались по вечерам или в нерабочие дни, чтобы их могли посещать те, кто днём был занят на службе; лекторами выступали известные учёные, которым преподавание в универ­ситете давало возможность представить результаты своих исследований максималь­но широкой аудитории; кроме того, по четвергам (свободный от школьных занятий день) и субботам проводились специальные лекции для молодёжи и подростков; подробнее см. в: Раев М. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции 1919-1939. М., 1994. С. 87; Ипполитов С. С. Российская эмиграция и Европа: несо- стоявшийся альянс. М., 2004. С. 309-310.

Ещё и радий не был открыт — первое сообщение об открытии радия (в виде смеси с барием) было сделано П. и М. Кюри 26 декабря 1898 на заседании Француз­ской Академии наук; в 1910 Кюри и А. Дебьерн выделили чистый радий.

Буржуа — известная французская косметическая компания, основана в 1863 актёром Ж.-А. Понсеном, сумевшим впервые в истории косметических средств изготовить сухие румяна; в 1868 Понсен передал свою продукцию другу, актёру А. Н. Буржу, по фамилии которого была названа компания.

С. 57. Маркиз де Севинье («Marquise de Sévigné») — французская кондитерская компания, основана в 1898 г.

Сесиль Сорель (Сесиль Эмилия Сюррее; 1873-1966) — популярная комедийная актриса, звезда театра «Комеди Франсез». Отличалась элегантностью, изяществом, экстравагантностью костюмов. Однако её выступающий «орлиный» нос не раз ста­новился предметом шуток и карикатур. В 1929 Сорель провела три недели в частном госпитале, где сделала пластическую операцию, хирург удалил несколько хрящей и придал носу правильную форму. Появление актрисы на сцене «Комеди Франсез» в роли Сафо (в одноименной пьесе А. Доде и А. Бело; актриса играла в этом спек­такле с 1912 года) «с новым носом» стало сенсацией, бурно обсуждавшейся пари­жанами.

Подготовка публикации А. М. Любомудрова; комментарии О. Р. Демидовой и А. М. Любомудрова

Выражаем благодарность Александру Васильеву, историку моды, коллекционеру, почетному члену Российской Академии художеств, за помощь в подготовке данных комментариев и иллюстрации, лю­безно предоставленные им из собственной коллекции.

Надежда Городецкая. Русская женщина в Париже. // «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 8, страницы 32-72

Цветные вкладки к статье Надежды Городецкой «Русская женщина в Париже»(материалы из архива Александра Васильева. © Александр Васильев), прилагаемые в печатном издании альманаха

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

Скачать текст

 

 

Примечания

 

1. Род глади (Примеч. автора).
2. C’est raisonnable — это разумно, подходит.
3. Un grand ruisseau — большой ручей.
4. Рубец (Примеч. автора).
5. Княгиня, княжна.
6. Carte d’identité — удостоверение личности.
7. Кельнерша.
8. Официантка.
9. Служанка.
10. На русский лад.
11. Парижские изделия (Примеч. автора).
12. С растиранием.
13. Хна.
14. Indéfrisable — перманент (завивка).
15. Institut de beauté — институт красоты; косметический кабинет.
16. Rouge à lèvres — губная помада.
17. Косметика.