Джон Мьюр. По предгорьям с овечьим стадом.

3,344 просмотров всего, 7 просмотров сегодня

Цветные вкладки к публикации Джона Мьюра «По предгорьям с овечьим стадом». Виды долины Йосемити на снимках американского фотографа Карлтона Уоткинса (Carleton Watkins, 1829 –1916), 1865 –1866 гг., (альбуминовая печать, Библиотека Конгресса США)

ПО ПРЕДГОРЬЯМ С ОВЕЧЬИМ СТАДОМ

В Большой Центральной долине Калифорнии всего два времени года — весна и лето. Весна начинается с первого ливня, который обычно случается в ноябре. Пора цветения продолжается несколько месяцев, с конца же мая всё становится мёртвым, сухим и ломким, словно каждое растение побыва­ло в духовке.

Тогда-то стада задыхающихся от жары овец начинают перегонять на прохладные высокогорные зелёные пастбища Сьерры. Отправиться в это время в горы хотелось и мне, однако у меня не доставало средств, что – бы обеспечить себя продовольствием. Я напряжённо раздумывал над этой столь мучительной для путешественников проблемой, пытаясь взять в толк, смогу ли я, подобно диким животным, ограничиться найденным на месте пропитанием вроде семян или ягод, что позволило бы мне странствовать и ходить по горам, не беспокоясь ни о деньгах, ни о поклаже, как тут вла­делец овцеводческой фермы господин Делейни, у которого я прорабо­тал сколько-то недель, предложил мне отправиться вместе с его пастухом и стадом именно туда, куда я более всего и хотел попасть, — к верховьям рек Мерсед и Туоломни. Меня устраивала любая работа, что позволила бы оказаться в горах, сокровищница которых открылась предо мною преды­дущим летом в Йосемити. Господин Делейни объяснил, что по мере таяния снега стадо постепенно поднимается всё выше и выше, от перелеска к пе­релеску, а в самых лучших местах оно пасётся по нескольку недель кряду. Места эти можно было использовать в качестве опорных баз, от которых я совершал бы небольшие — на расстояние восьми-десяти миль — походы, занимаясь изучением местных растений, животных и минералов, что не вы­зывало у него ни малейшего возражения. Тем не менее, понимая, что ему нужен совершенно иной человек, я поделился с ним своими сомнениями и признался, что совершенно не знаком с высокогорьем, никогда не пере­ходил вброд горных рек и ничего не знаю о питающихся овцами хищниках; иными словами, со мною он мог лишиться доброй половины своего ста­да, которому угрожали медведи, койоты, горные потоки, каньоны и колю­чий непроходимый чапараль. К счастью, моя некомпетентность нисколько не смутила господина Делейни. Главное, заметил он, чтобы в лагере нахо­дился человек, которому он мог бы доверить наблюдение за тем, как ис­полняет свои обязанности пастух, трудности же, которые на расстоянии представляются непреодолимыми, исчезнут, как только мы отправимся в путь; пасти овец будет именно пастух и ничто не помешает мне занимать­ся изучением растений, минералов и ландшафта; сам же господин Делейни собирался сопроводить нас до первой базовой стоянки и планировал наве­щать нас на других, более высоких стоянках, чтобы пополнить запасы наше­го продовольствия и убедиться, что с нами всё в порядке. Соответственно, я решил принять предложение, хотя былые страхи вернулись, стоило мне увидеть глупых овечек, выскакивавших одна за одной из узких ворот фермы: скольким из них — а насчитали их две тысячи пятьдесят голов — суждено будет вернуться домой?

На счастье, у меня появился компаньон — замечательный сенбер­нар. Прослышав о том, что я собираюсь провести лето в Сьерре, охотник, с которым я был едва знаком, попросил меня взять с собой его любимую собаку по кличке Карло, — он боялся, что внизу животное может погиб­нуть от нестерпимого летнего зноя. «Надеюсь на вашу доброту, — сказал он, — ну а слушаться вас он будет. О горных животных он знает всё. Умный и преданный, он будет охранять лагерь и поможет пасти овец…» Сразу по­няв, что речь идёт о нём, Карло посмотрел на нас и весь обратился в слух, словно понимал человеческий язык. Я окликнул его по имени и спросил, пойдёт ли он со мною. Он заглянул мне в лицо своими необычайно умными глазами, после чего перевел взгляд на хозяина и, получив разрешение, вы­ражавшееся в направленном в мою сторону лёгком взмахе руки и ласковом похлопывании по холке, спокойно последовал за мною, будто понял всё сказанное и знал меня всегда.

3 июня,1869

Утром провиант, походные котелки, одеяла, гербарный пресс и прочее были навьючены на двух лошадей; стадо направилось к порыжевшим пред­горьям, а вслед за ним в облаках пыли выступили и мы: высокий и сухоща­вый господин Делейни с характерным профилем Дон Кихота вёл вьючных лошадок, за ним следовали гордый пастух, китаец с индейцем-диггером¹, призванные помочь нам в преодолении поросших кустарником предгорий, и я — с пристёгнутой к поясу записной книжкой.

Оставленное нами ранчо находится на южном берегу Туоломни возле Французской жилы, где предгорья, сложенные из метаморфных золотонос­ных сланцев, уходят под стратифицированные отложения Центральной до­лины. Не успели мы одолеть и мили, как старые вожаки, вспомнив горные выпасы прошлого лета, забегали заметно бодрее и принялись вглядываться вдаль. Оживление передалось всему стаду: матери стали кликать своих яг­нят, те же отвечали им дрожащими голосами, удивительно похожими на че­ловечьи; они ласково призывали друг друга, замолкая время от времени, чтобы ухватить очередной клок жухлой травы. Стадо перетекало через хол­мы, оглашая их дружным блеянием, но каждая мать и каждое дитя узнавали друг друга по голосу. Если изнемогший, обомлевший от удушливой пыли ягнёнок замолкал, мать спешила вернуться на то самое место, где слышала его в последний раз, и не успокаивалась, пока не находила своё дитя, одно из тысячи, пусть нашему зрению и слуху все овцы казались одинаковыми.

Стадо передвигалось со скоростью около мили в час, образуя при этом неправильный треугольник шириною примерно в сто и длиною в сто пять­десят ярдов с загнутой, постоянно меняющей своё положение вершиной, в которой находились самые крепкие фуражиры, именуемые «вожака­ми»; вместе с наиболее активными овцами, разбредшимися по прихотливо очерченным сторонам «основного стада», они рыскали среди скал и кустов в поисках травы и листьев; ягнята же и немощные старые мамаши плелись позади и прозывались, естественно, «хвостом».

К полудню жара стала нестерпимой; несчастные овечки тяжело дыша­ли и пытались спрятаться от солнца в тени каждого деревца, мы же тщет­но силились разглядеть за пылающим маревом снежные вершины и гор­ные потоки. Со всех сторон нас окружали пологие холмы, то тут, то там ощетинившиеся кустарником, деревьями и выходами сланца. Редкие дере­вья — по большей части дуб Дугласа (Quercus Douglasii) — с бледными го­лубовато-зелёными листьями и светлой корой имели в высоту от тридцати до сорока футов и росли на самых тощих почвах или в расщелинах скал, куда не могли добраться низовые пожары. Во многих местах из пожелтевшей травы торчали похожие на могильные памятники поросшие лишайником сланцевые плиты. Если не брать во внимание дубы и четыре или пять видов манзаниты² и цеанотуса³, растительность предгорий мало чем отличается от равнинной. Мне доводилось видеть эту зону ранней весной, — то был прекрасный ландшафтный сад, изобилующий птицами, пчёлами и цветами. Зной изменил его до неузнаваемости. Земля растрескалась; по скалам пол­зали ящерицы; неимоверные количества подрагивающих от своей неисто­щимой энергии муравьёв, чьи крошечные искорки жизни от жары только разгорались, спешили бесконечными тропами — кто воевать, кто добывать пропитание. Примечательно, что прямые лучи палящего солнца, которые казалось, должны были испепелить их в считанные мгновенья, нисколько им не вредили. В укромных местах изредка можно было встретить свер­нувшихся в клубок гремучих змей. Смешанные стаи обычно шумных сорок и ворон с широко раскрытыми клювами и опущенными крылами молча си­дели в тени деревьев; перепела пытались скрываться от солнца по тенистым берегам щелочных источников; американские кролики сновали меж куста­ми цеанотуса; я увидел и несколько длинноухих зайцев, грациозно пере­бегавших через широкие прогалины.

После недолгого полуденного отдыха в рощице несчастное задыхаю­щееся от пыли стадо вновь покорно побрело по поросшим кустарником склонам, однако в самый неподходящий момент мы окончательно потеря­ли из виду свою и без того еле приметную дорогу и вновь вынуждены были остановиться, чтобы получше осмотреться и сориентироваться. Решив, что мы заплутали в чапарале, китаец принялся повторять на своём ломаном ан­глийском что-то вроде «малька-палька», индеец же тем временем молча разглядывал окрестные холмы и ущелья, пытаясь отыскать проход. В кон­це концов, буквально проломившись сквозь колючие заросли, мы вышли на дорогу, ведущую в направлении Колтервилла, и остаток дня следовали по ней, а примерно за час до захода добрались до выжженного солнцем ранчо, где и остановились на ночлег.

Ночевать в предгорьях со стадом овец легко и просто, пусть и не очень комфортно. Овцы, за которыми присматривал пастух, паслись неподалёку до самого захода солнца, мы же собирали дрова, разжигали костёр, гото­вили ужин, развьючивали и кормили наших лошадок и так далее. С насту­плением сумерек усталых овец согнали на открытую возвышенность, нахо­дившуюся рядом с лагерем, где они охотно сбились в кучу, а после того, как матери отыскали своих ягнят и накормили их молоком, дружно улеглись наземь и до самого утра уже не требовали внимания.

«Еда!» — позвали нас на ужин. Свои оловянные миски мы наполняли сами, зачерпывая еду прямо из котелков и сковородок, разговоры же, как и подобало, шли о пастбищах, приисках, койотах, медведях и о приключе­ниях в памятные всем и каждому дни золотой лихорадки. Индеец, сидевший немного в сторонке, за всё это время не проронил ни слова, словно принад­лежал к другому виду. Отужинав и покормив собак, курильщики со своими трубками сели вкруг костра; ощущение сытости и табак исполнили их та­кого умиротворения, какое можно увидеть разве что на портретах святых. Внезапно, словно очнувшись от сна, они — один за другим — вздыхая или ворча, принимались выбивать из трубок пепел, зевали, несколько мгнове­ний смотрели на пламя и со словами «Пойду-ка я спать» тут же исчеза­ли под одеялом. Костёр тлел ещё час или два; звёзды становились всё ярче;

время от времени слышались крики енотов, койотов и сов; нескончаемое чарующее пение сверчков и древесных лягушек, столь естественное и столь наполненное, казалось голосом самой ночи. Единственным диссонансом звучал человеческий храп и покашливание наглотавшихся пыли овец. При свете звёзд их стадо походило на большое серое одеяло.

4 июня

Лагерь ожил, как только стало светать; мы позавтракали кофе, беконом и бобами, поспешно вымыли посуду и уложили вещи. На восходе солнца овцы дружно заблеяли. Не успели матери проснуться, как ягнята уже при­нялись толкать и бодать их, требуя молока; и только после того как тысяча малышей насытилась, стадо пришло в движение. Первыми шли беспокой­ные, вечно голодные валухи, которые, впрочем, побаивались отдаляться от основного стада. Билли, индеец и китаец гнали овец по унылой доро­ге, вынуждая их довольствоваться тою малостью, какая оставалась на про­странстве шириною около четверти мили после прошедших перед нами овечьих стад, где животные радовались каждому зелёному или сухому ли­сточку, потому-то мы так спешили перегнать голодное стадо с голых рас­калённых холмов на ближайшие зелёные выпасы, от которых нас отделяло расстояние в двадцать или тридцать миль.

Вьючных животных вёл Дон Кихот, на плече которого висела тяжёлая винтовка, необходимая для защиты от медведей и волков. День выдался таким же жарким и пыльным, как и накануне, да и растительность на этих бурых пологих холмах оставалась прежней, если не считать имевших пре­странный вид сосен Сабина (Pinus sabiniana), которые образовывали не­большие рощицы или росли между дубами Дугласа. Их ствол на высоте пятнадцати-двадцати футов разделяется на несколько стволов, что могут отходить в сторону или оставаться почти вертикальными, со множеством беспорядочно расположенных покрытых длинной серовато-зелёной хво­ей ветвей, которые почти не дают тени. Своим видом эти деревья походят скорее не на сосну, а на пальму. Их шишки длиною шесть или семь дюймов и диаметром около пяти дюймов очень тяжелы и долго не распадаются, от­чего вся земля под деревьями буквально усыпана ими. Шишки эти — пре­красное смолистое топливо для походных костров, которое даёт яркое пламя и уступает, на мой взгляд, только кукурузным початкам. Дон сказал мне, что индейцы-диггеры занимаются сбором семян этой сосны, которые они употребляют в пищу. Размерами и твёрдостью скорлупы семена эти приближаются к лесным орехам. Одно дерево даёт разом и пищу и беспо­добное топливо.

5 июня

Утром наше овечье стадо вновь поползло по склонам, и уже через не­сколько часов в Пино-Бланко мы поднялись на первый горный уступ. Воз­душные сосны Сабина, что так похожи на пальмы, по-прежнему не давали мне покоя. Мне очень хотелось зарисовать их, но, признаться, у меня ни­чего не вышло. Однако мне удалось выкроить время, чтобы сделать вполне сносную зарисовку вершины Пино-Бланко с юго-западной стороны, где находится небольшое поле и виноградник, которые орошаются водами ручья, образующего возле дороги красивый водопад.

В приподнятом настроении, которое объяснялось постепенным набо­ром высоты, составившим уже около тысячи футов, и нетерпеливыми ожи­даниями, мы добрались до верхнего края первого уступа и увидели перед со­бою величественную панораму долины реки Мерсед, точнее, её излучины, называемой Подковой, — достойную изумления картину дикой природы, что на тысячу ладов звала нас к себе. Впереди круто уходящие вниз склоны, с их соснами и зарослями манзаниты, с залитыми солнцем открытыми про­странствами между ними; в средней же части и на заднем плане — складка за складкой — идеально вылепленные холмы и хребты, что становятся всё выше и выше, постепенно превращаясь в горы, густо поросшие чапаралем, — в основном, аденосгомой⁴, образующей столь плотные и однородные зарос­ли, будто склоны сплошь покрыты мягким роскошным плюшем — ни тебе деревца, ни полянки. Насколько хватает глаз простирается волнистое зелё­ное море, такое же однотонное и бескрайнее, как шотландские пустоши. Пластика ландшафта поражает не только основными линиями, но и богат­ством деталей этого величественного собрания горных исполинов с поблё­скивающей меж ними рекою и с их идеально выглаженными — без единого скального излома — изысканными складками метаморфических сланцев. Как в лучших творениях ваятелей, всё в этом ландшафте подчинено едино­му замыслу. Какая в его красоте заключена мощь! Ради неё я, изумлённый созерцатель, оставил бы всё и отдался радостной нескончаемой работе, следуя за силами, породившими её черты — камни, растения, животных, удивительную погоду. Всюду, всюду красота, превосходящая мысль, внизу и вверху, сотворённая и вечно творимая. Так бы и смотрел на неё, и стре­мился к ней, и восхищался ею, когда бы не пыльные овечки и вьюки; я сделал наспех несколько заметок и зарисовку, хотя ни в том, ни в другом не было ни малейшей надобности, ибо сама эта картина, её цвета и линии так пора­зили мои ум и сердце, что вряд ли когда-либо могут поблёкнуть.

Вечер этого замечательного дня выдался прохладным, безветрен­ным, ясным и отмеченным никогда не виденными мною прежде свето­выми явлениями — между деревьями и кустами время от времени появля­лись небольшие светящиеся облачка, больше похожие не на блуждающие огни, а на помигивающих светлячков откуда-нибудь с лугов Висконсина. О наэлектризованности воздуха можно было судить по распушившимся хвостам лошадей и искрам, пробегавшим по нашим одеялам.

6 июня

После серии небольших спусков и подъёмов мы оставили позади хол­мистые предгорья и добрались до второго уступа или второго плато Гряды. Характер растительности изменился. На открытых местах ещё встреча­ются характерные для низин растения семейства сложноцветных, а также калохортусы⁵ и другие привлекающие к себе внимание представители се­мейства лилейных, однако место обычных для предгорий дубов Дугласа за­няли мощные листопадные калифорнийские дубы (Quercus Californica)⁶ с глубоко дольчатыми листьями, живописно разветвляющимся стволом и красивой раскидистой кроной — плотной и округлой. Здесь же, на вы­соте около двух с половиной тысяч футов, мы достигли границы большого хвойного леса, состоящего преимущественно из жёлтой сосны ⁷ с виднею­щимися кое-где одинокими сахарными соснами⁸. Теперь мы уже в горах, а горы в нас — воодушевляя, отзываясь в каждом нерве, наполняя собою каждую клеточку и каждую пору. Скудельный сосуд наш, кости и плоть, словно стекло прозрачен для окружающей нас красоты, он — её неотъем­лемая часть, что трепетно внемлет волнам солнечного света вместе с воз­духом и деревьями, потоками и скалами, часть всей природы, не старой и не молодой, не здоровой и не больной, но — бессмертной. Подобно зем­ле или небу ты не озабочен ничем, будь то питание или дыханье. Припо­миная дни неволи, поражаешься чудесному превращению, столь полному и благотворному. И в этой новизне жизни чувствуешь, что иным ты не был никогда.

Мы оказались возле прогалины, откуда открывался вид на снежные пики в верховьях реки Мерсед. Какими близкими они кажутся, и насколько чётки их очертания на фоне голубого неба или, пожалуй, на самом небе! Кто устоит пред их зовом? Дозволено ли мне будет взойти на них, пусть даже денно и нощно я буду молиться об этом? Туда отправится достойный, тот, кто способен к Божественной работе, я же в меру своих сил должен пасти овец на склонах гор, этих твердынь любви, радостно прислуживая слугам в святилище дикой природы.

Неподалёку от Колтервилла в тенистых зарослях аденостомы нашёл красивую лилию (Calochortus albus) в компании с Adiantum Chilense³. По­разительный белый цветок с пурпурным оттенком у основания лепестков, чистый, как снежный кристалл, одно из тех растений-святых, которое лю­бимо всеми и делает чище каждого, кто с ним встретится. Наставник грубых горцев. Воистину, мир богат уже им одним. Но не так-то просто следовать за стадом, когда при дороге стоят такие проповедники из народа растений.

Днём мы миновали прекрасный луг, окаймлённый величавыми деревья­ми, — в основном, похожими на стрелы жёлтыми соснами, между которыми то тут, то там высились совершенно отличные от них благородные сахар­ные сосны, раскинувшие пушистые лапы над верхушками своих соседей: удивительные деревья с живописными свисающими словно кисти шишка­ми длиною пятнадцать-двадцать дюймов на концах ветвей. Мне доводи­лось видеть брёвна из сахарной сосны в Грилиз-Милл. Они были такими круглыми и ровными, будто их обточили на токарном станке, только у ком­ля виднелись наросты, а приятный аромат сладкой смолы наполнял собою всю лесопилку. Земля под такими соснами усыпана нежной хвоей и огром­ными шишками; возле ствола нередко можно увидеть и места беличьего пиршества — горы чешуек, крылаток и скорлупок. Белки последовательно откусывают расположенные по спирали чешуйки у самого их основания, где находится пара семян, которых в каждой шишке сто или двести — впол­не достаточно для хорошего обеда. Белка Дугласа разворачивает упавшие шишки (не только жёлтой сосны, но и большинства других видов и родов семейства сосновых) толстым концом вверх и, поворачивая вокруг оси, полностью обгрызает их, сидя при этом для безопасности спиной к дереву. При этом вы никогда не заметите даже на её лапках или усах ни пятнышка смолы; кучки же беличьего помёта, как бы странно это ни звучало, поража­ют своей аккуратностью и красивым цветом.

Мы приближаемся к стране облаков и студёных потоков. Около полу­дня над Йосемити появились величественные кучевые облака, — несущие свежесть летучие моря, небесные горы, с жемчужных склонов и долин ко­торых берут начало все реки, — благословляющие землю прохладою тени и дождём. Ни один горный пейзаж не сравнится с небесным ни многообра­зием форм, ни тонкостью работы; могучие облачные своды с взметающими­ся ввысь пиками чётко очерчены и белы, каклучший мрамор. Поразительная ⁹картина устроения мира. Каждое — даже самое маленькое — дождевое об­лако оставляет свой след не только на деревьях и цветах, сердца которых начинают биться чаще, в реках и озёрах, которые становятся полноводнее, но и на скалах, — и совершенно не важно, видим мы или нет высеченные им отметины.

Я занялся изучением весьма необычного и важного растения Adenostoma fasciculata, впервые замеченного мною возле Подковы. Оно широко распространено на нижних склонах второго плато в районе Колтервилла, где образует плотные, почти непроходимые заросли, кажущиеся издали тёмными. Для аденостомы, растения семейства розоцветных, достигающего в высоту шести-восьми футов, характерны маленькие белые цветы на ки­стях длиною от восьми до двенадцати дюймов, игловидные листья и красно­ватая кора, которая у старых растений начинает отслаиваться. Этот кустар­ник растёт на выжженных солнцем склонах и — так же как и трава — часто страдает от низовых пожаров, однако благодаря своей развитой корневой системе быстро восстанавливается. Прочие же растения в конце концов погибают от огня, и именно этим объясняется удивительное однообразие обширных зарослей аденостомы. Впрочем, здесь изредка встречаются манзаниты, которые также обладают способностью восстанавливаться за счёт корневой поросли, кустарники семейства сложноцветных — бакхарис и линосирис, а также некоторые виды лилейных — в основном, калохортус и бродиэя, луковицы которых находятся на большой глубине. В гуще за­рослей селится великое множество птиц и «зверьков проворных, юрких, гладких»¹⁰; поляны же и тропки, идущие вдоль края основного массива чапараля, дают пристанище и пищу оленям в ту пору, когда снежные бури за­ставляют их покинуть высокогорные пастбища. Поразительное растение! Сейчас оно в цвету, и мне хотелось бы вставить в петлицу его благоухающие соцветия.

Azalea occidentalis, ещё один замечательный кустарник, растущий по берегам холодных ручьёв как здесь, так и куда выше — в районе Йосемити. Мы остановились на ночлег в нескольких милях от Грилиз-Миллз и увидели неподалёку кусты цветущей азалии. Она находится в близком родстве с рододендронами и поражает своей броской красотой и арома­том. Мы любим азалию и за то, что она ассоциируется у нас с тенистым ольшаником и ивняком, поросшими папоротником полянами и живитель­ной влагой.

Сегодня нам встретилось новое хвойное растение — ладанный или речной кедр (Libocedrus decurrens), крупное дерево с тёплой желтовато­зелёной чешуевидной хвоей на плоских, как у туи, веерных лапах и с корой цвета корицы; стволы старых ладанных кедров лишены ветвей и походят — особенно когда их золотит солнце — на сказочные колонны. Достойные спутники царственных сахарных и жёлтых сосен. Это дерево нравится мне необычайно. Коричневатая древесина с мелковолокнистой структурой и мелкая чешуевидная хвоя источают приятный аромат, а плоские, частично перекрывающие друг друга лапы образуют красивые ярусы, которые долж­ны хорошо защищать от дождя. Прятаться от непогоды под одним из таких благородных и гостеприимных деревьев одно удовольствие: сидишь под широким зелёным шатром возле благоухающего костра из упавших наземь сухих сучьев и слушаешь, как в вышине завывает ветер. Но сегодня над ове­чьим становищем тихо. Мы находимся возле северного рукава реки Мер­сед. Ночной ветерок рассказывает о чудесах высоких гор, их снежных садах и фонтанах, лесах и рощах, и в тихом пении его нам явственно слышатся голоса вершин. А звёзды, эти бессмертные небесные лилии, сколь ярки они теперь, когда пыльные низины остались позади! Горизонт окаймлён и украшен зубчатою стеною сосен, где для каждого дерева находится своё особое место — отчетливые знаки, божественные иероглифы, начертан­ные солнечными лучами. Когда бы понять их! Ручей, бегущий мимо лагеря меж папоротниками, лилиями и кустами ольхи, ласкает слух, но для глаз му­зыка ещё сладостнее — сосны, выстроившиеся краем неба. Божественная красота во всём. Жил бы здесь вечность, были бы хлеб и вода; близкие же и друзья всегда рядом, ибо любовью питаемое сердце не знает ни преград ни расстояний.

7 июня

Вечером овцы занемогли, многие не могут прийти в себя до сих пор, бредут с трудом, кашляют, стонут, выглядят несчастными и жалкими, и всё потому, что поели листьев благословенной азалии. Во всяком случае, па­стух и Дон¹¹ в этом абсолютно уверены. Овцы наголодались за эти дни так, что сметают всю зелень, какая только попадётся им на пути. Заводчики называют азалию «овечьей отравой» и поражаются, зачем только Творец создал её, ведь и без того дела у них идут совсем не так, как в старое доброе время. Калифорнийские овцеводы спешат разбогатеть и многим из них это удаётся, поскольку выпас им вообще ничего не стоит, климат же здесь настолько благоприятен, что можно обходиться без зимнего запаса кор­мов, крытых навесов и овчарен. Таким образом, ничто не мешает заводчи­ку держать большое стадо и, соответственно, получать большую прибыль; считается, что вложенные деньги удваиваются уже через год. Аппетит же, как известно, приходит во время еды. Шерсть — а, вернее, деньги — застят глаза бедолаге, который попросту не замечает ничего иного.

Пастуху тоже не позавидуешь — особенно зимой, когда он живёт в своей хижине один-одинешенек. Хотя его и греет надежда обзавестись в один прекрасный день собственным стадом и стать таким же богатым, как босс, условия его жизни таковы, что он скорее опустится, чем обретёт желанную собственность, а с нею и достоинство — или недостоинство — собственни­ка. Понять причины его деградации несложно. Он проводит в полном оди­ночестве едва ли не круглый год, что способны вынести очень немногие. Умственная деятельность или отдых, связанные с чтением книг, для пастуха большая редкость. Целый день он будет бродить вслед за стадом, а поздним вечером смертельно усталым вернётся в свою жалкую хижину. Он вряд ли станет готовить себе ужин и утолит голод чем придётся. Заварит щепот­ку чая, а вместо того чтобы испечь хлеб, поджарит на грязной сковородке пару лепёшек и, возможно, несколько полосок старого пожелтевшего бе­кона. Обычно в хижине имеется запас сушёных яблок и персиков,но на них пастух даже не взглянет. Проглотит лепёшки с беконом, выкурит трубку и, не раздеваясь, уляжется спать. Разумеется, здоровья пастуху это не при­бавит; вдобавок к этому, долгие недели и месяцы, проведённые в полней­шем одиночестве, вполне могут вызвать у него и умственное расстройство.

В Шотландии же пастуху и в голову не придёт искать себе какое-то иное занятие. Предки его, скорее всего, тоже были пастухами, от которых он — подобно колли — унаследовал знание своего дела и любовь к нему. Он пасёт совсем небольшое стадо, постоянно видится со своими домаш­ними и соседями, любит читать на свежем воздухе и нередко берёт с со­бою на пастбища книги, которые сделали бы честь и королю. Мы читаем, что на Востоке пастухи звали своих овец по имени; животные же узнавали их по голосу и послушно следовали за ними. Справиться с небольшим ста­дом несложно и ничто не помешает пастуху играть на дудочке, читать или предаваться раздумьям. Впрочем, несмотря на все радости пастушеской жизни в другие времена и в других краях, калифорнийский пастух, на мой взгляд, не может долго оставаться в здравом уме. Из великого множества голосов Природы он слышит только один — блеянье. Сердцу того, кто уме­ет слушать, милы даже вой и повизгивание койотов, но что может услышать тот, кого заботят лишь мясо и шерсть?

Овцы вновь чувствуют себя нормально; пастух рассказал о незримых опасностях, которые подстерегают их на здешних пастбищах: о щёлочи и о ядовитых азалии и кальмии. После переправы через северный рукав мы пошли налево, к Пайлот-Пик, и поднялись по скалистому, поросшему ку­старником гребню на Брауне-Флэт, где овечки наконец-то смогут вволю попастись на зелёных пажитях. Господин Делении планирует остановиться в этих местах на несколько недель.

Около полудня мы миновали пещеру, называемую Беседкой. Оказа­лось, что это вовсе не мрачное подземелье, со сводов которого капает вода, а поразительный мраморный дворец, залитый солнечным светом, прони­кающим внутрь через обращённый к югу широкий вход. Под её сводами находится глубокое озерцо с идеально чистой водой и с поросшими мхом берегами, на которых растёт несколько крупнолистных клёнов. Ничего, подобного Бауэр-Кэйв, мне не доводилось видеть даже в Кентукки, где пещер как сот в улье. Этот удивительный памятник природы находится в мраморных залежах, которые, говорят, тянутся с северного края Гряды до её южной оконечности. Пещер здесь немало, но нет среди них таких, где красота кристаллов подземного мира сочеталась бы с живою зеленью и ярким светом солнца. Некий француз, заявивший свои права на это ме­сто, огородил его, устроил под клёнами скамейки, завёл на озере лодочку и стал продавать входные билеты ценою в доллар. Считающаяся здешней достопримечательностью пещера находится возле одной из троп, ведущих в долину Йосемити, и в летние месяцы её посещает множество туристов.

Встречающиеся до высоты около трёх тысяч футов над уровнем моря ядовитый дуб (сумах) и ядовитый плющ (Rhus diversiloba), кустарник и лиана, цепляющаяся за деревья и скалы, — характерные представители флоры предгорной зоны, которые доставляют немало неприятностей пу­тешественникам, поскольку могут вызывать у некоторых людей ожог кожи и глаз, но прекрасно ладят с другими растениями — к ним доверчиво льнёт множество прекрасных цветов, нуждающихся в защите и тени. Так, я не­редко встречал бесстрашно взбирающуюся по ветвям сумаха изысканную дихелостемму вьющуюся (Stropholirion Californicum). Овцы поедают на­званные растения без видимого вреда для себя, а вот лошади не очень-то их жалуют. Подобно большинству предметов, польза от которых представ­ляется неочевидной, растения эти не ценятся никем и вызывают обычный в таких случаях абсурдный вопрос: «Для чего они созданы?», словно кому-то невдомёк, что созданы они, прежде всего, для того, чтобы быть самими собой…

© Предисловие и перевод Александра Чеха.

Джон Мьюр. По предгорьям с овечьим стадом. // «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры». Мiръ животных. Тематический выпуск , страницы 259-270

Цветные вкладки к публикации Джона Мьюра «По предгорьям с овечьим стадом». Виды долины Йосемити на снимках американского фотографа Карлтона Уоткинса (Carleton Watkins, 1829 –1916), 1865 –1866 гг., (альбуминовая печать, Библиотека Конгресса США)

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

Скачать текст

 

Примечания

1. Так или иначе связанные с шошонами вымершие племена индейцев Калифорнии и Невады, питавшиеся преимущественно кореньями и вследствие этого получив­шие прозвище «диггеров» («копателей» или «корчевателей»).
2. Калифорнийские кустарники и деревья (прежде всего, Arctostaphylos pungens) рода Arctostaphylos (толокнянка) семейства вересковых (Еriсасеа).
3. Цеанотус ( Ceanothus) или краснокоренник — род древовидных и кустарниковых растений семейства крушиновых (Rhamnaceae).
4. Adenostotma fasciculatum — вечнозелёное кустарниковое растение семейства розоцветных.
5. Калохортус (лилия-бабочка) — многолетнее травянистое растения семейства лиейныхе
6. Калифорнийский чёрный дуб (Quercus Kelloggii).
7. Другое название — сосна тяжёлая (Pinus ponderosa).
8. Сахарная сосна или сосна Ламберта (Pinus lambertiana).
9. Адиантум (Adiantum Chilense)— род папоротников.
10. См. Роберт Бёрнс, «Полевой мыши, гнездо которой разорено моим плугом» / в пер. С. Я. Маршака.
11. Господин (исп.); в данном случае, владелец стада.