Алексей Грякалов. Сон при ясном свете

1,176 просмотров всего, 2 просмотров сегодня

Алексей Грякалов. Философ, поэт, прозаик

 

 

 

 

 

 

Ангел-садовник

В сумерки спилить сухую ветку,
Будто бы невидимо для всех —
Ангел выговаривает ветру:
Сливы цвет летит
на жгучий вех,
Диких стеблей ток —
природный смех
Суетно придуман и услышан,
Воробьём озябшим с мёрзлой крыши
Катится навстречу в горсть тепла,
А встречает серая зола.
Бог никем невидим и не ведом —
Некому глядеть и называть,
Лоб перекрестить перед обедом,
Застелить широкую кровать:
Ангелу за что тут воевать?
Среди сухостоя и бурьяна
Одинокий воин — без изъяна,
Без малейшей черноты в крылах,
Бережно врачует древу рану
И не знает, что такое страх.

Вера

Из этого мира в тот — ползком,
Колени-полозья в крови,
Из того — заячьим кувырком
В этот, а ждал любви.
Были же сродники — верили мне,
Моим словам — сухостой,
Кто с ртом открытым, а кто на коне,
Как Георгий святой,
Двигались порознь друг другу вслед,
Рады былке сухой,
Что у дороги: «Где он — тот свет?»
«Не обманул святой?»
Если же светом назван тот мир,
Значит, там навсегда —
Всем устремлённым безгрешный пир
И в родниках вода,
Там нет ни голода, ни падежа,
Мир медоносных пчёл,
Можно ухаживать — нет дележа,
Каждый домой пришёл.
Встречен желанно — любви благодать,
Счастье в тихом дому,
Каждый оттуда спешит рассказать,
Но я ничего не пойму.

Вестник

Среди неприбранных
проводов,
Среди среды — посреди недель,
Среди проводов на войну, в армию, на целину —
Среди всех годов, когда на чужбину
Не среди чужаков, а посреди своих,
Когда даже ветер-нетель стих,
И камыш уронил листву
в омертвевающую траву
Зимы, что настигла всех:
У одних горести,
а у других смех,
А у третьих сон, как камыш во льду,
Сейчас по тонкому побреду,
По прозрачному, как письмо,
по острому, как веретено,
Где закраина — острие,
родничок младенца на голове
Дышит с ангелом — доверяет всем,
А я по ломкому льду, как по весне,
Путник в мокром наряде — остановился,
сил нет,
В сенях переводит дух, в овраге тающий снег
Забрал спутника и коней —
как явиться теперь пред ней,
К кому друга вёз — коням дал овёс,
Волю дал слезам, пропадая сам,
А теперь в сенях
мокрый сват-враг
Утопил жениха — свалил в овраг,
И стоит в полутьме с мёрзлой душой —
И она не знает, кто к ней пришёл.

Вечер

Молодо шёл под гору за хлебом и молоком —
В немыслимый над всей Азией петушиный крик,
Не надо пред встречным слёзы скрывать тайком:
Тебе никто не поможет, старик.
Рядом ручей-бедняк с ледяной струёй,
Люди без лиц навстречу — вечер украл,
Две юных плоти слились бездомной семьёй,
Где-то в ночи берег теснит Арал.
И потом в гору,
в гору, горбясь в зимней ночи,
Заплетаясь в шагах — звуки без слов,
Всё должно измениться? — кричи не кричи,
Уже изменилось от бессловных послов:
Ни лиц у них, ни шагов, ни сердец —
У судьбы немые гонцы — только с чужих
Голосов сообщают, что высох колодец
До капли — даже эха голос притих.
Безликие голоса, а так орут — ночь рвут,
Воют природно — не дождаться вестника-петуха,
Из ночи в рассвет, как враг на врага,
Озеро впервые за сорок лет двинулось на берега.
Готово всю сушу в плен, да взять нелегко,
Хрустит под шагами сухой лёд,
Поднимаюсь — шуршит льдинками молоко,
Хлеб замерзает —
камнем колено бьёт.

Вещи

Вещи, что служат другим,
В своей невинности
невыносимы
Для памяти — дарохранительницы,
Только природа нагим
Равнодушьем зелёным и синим
Играет роль
утешительницы.
Вот в травах шмели,
Вот в небе звезда,
Метели мели,
Прозрачна вода.
А вздохи и взгляды на вещи
Рождают то, чего нет —
Нет приближений вещих,
Только разящий след,
Только единый завет,
Взгляда из вещи на волю,
Где по бескрайнему полю
Шествуют те, кого нет.

Вода и огонь

Мы носим воду во рту и не пойдём ко дну,
Рыбы нам слуги, а мы — господа воды:
Всемирный потоп гордыне грозит — одну
Правду на всех, а мы не знаем беды,
Нигде не исчезнет след
мотыги и колеса:
Где упадёт в себя небо, сверзаясь вниз?
Нет таких мест земли — небеса
Не для воды — для небесного родились,
Голый пристигнет день,
Дождь, за дождём — дожди,
В воду упала тень
Лица, а следы нашли
Сами себя в воде,
В край налитой собой:
Кто знал, что быть беде,
Ставшей одной судьбой?
Твёрдый корабль плывёт
Дар от земли воде —
Голубь листок несёт,
Где отразилась твердь,
Сникнул паруса жгут,
Поднятое весло:
Люди огня живут —
Огненное ремесло.

Возвращение

Уехал богатым, вернулся бедным,
Дон пересёк вброд,
Глянул окрест — в обозримой вселенной
Разный струит народ.
Тот, кто на торг спешит к перевозу,
Цену узнать хотел,
А кто к Иоанну-Воину грозну,
Всюду уже успел.
У сторговавших земных достоинств
Вырос короб и горб,
У преклонённых — небесных воинств
Вырос небесный полк,
Я среди всех — мне Дон по колено,
Страх покоряет свет,
Я посреди неразменной вселенной,
Где переправы нет.
Туча спустилась — давит на плечи,
Но не слепит глаза,
Вижу видение недалече,
Тот стоит, кто позвал.
Вот он воочию в средостении
Брани и торга стоит,
В тёплом животном и близком растении,
В каждом спешащем бдит,
Ангел, а брань ведёт по-солдатски,
Местный воитель рад,
Но на меня не взглянул по-братски
В чём я виноват?
И в средостении Храма и рынка,
Где запружен причал,
Белая лужа… разбитая крынка —
Смотрит, чтоб я отвечал.

Гости-птицы

Пара отлётная
посетила
мой бедный кров:
Ветер выбил стекло — заострённый зов,
Пролёт на скатерть — маковый луг,
Пристанище для озябших двух,
Помнящих лето — оно придёт?
Уже вернулось тёплым на чердаке
Столбом кирпичным — не дымоход,
А май житейский, собранный налегке,
От земли до неба в дымном стволе —
Уходит верхом в самую твердь,
И если жить на красном столе —
До тепла дожить и не умереть,
Но утром хмурый стекло несёт,
Смахнул со стола точки белил,
Если бы мастер знал — пара живёт,
Он бы окно разбитое не стеклил,
И хозяин пёрышком между книг,
Сам бы лёг в историях без конца —
Крыльями к переплётам приник
И печаль бы сошла с лица —
В бесконечность перетекающих строк
Он бы вжился, как в смутный сон,
Где рассвет неминуем, но след, как срок,
Алмаз оставил,
приучен
и обречён.

Гроза

Будто природе ведом
прорвавшийся плач,
Долго синела темневшая майская туча,
Вспомнился голос — на град присмиревший Калач
Предвестия двинулись почти незаметно, летуче
Встретились вдруг голоса, друг друга не знавшие ране,
Перед грозой, памятуя о предсказанье,
Заговорили согласно — лица кивали в ответ:
Нет, не минует гроза, сосед,
не пройдёт мимо,
нет!
Но отстоявший от плеч и ступней поспешавших
Дождь выжидал примиренья — обкладывал день,
Чтобы оставить сомненья, накапливал тень,
Взгляды точил, чтоб увидеть стыдливо бежавших:
Думали — знают, что будет в растущей грозе
И подверстают её под расправленный ворот,
Душу в тепле сохранят, а рассветной росе
Место укажут, как будто прирученный ворог
Диких нашествий вдруг станет домашним котом,
Не перекрутятся стебли растущей пшеницы,
Травы не лягут побитые градом — и после потом
Плача прощального будет не слышно синицы.

Дикие среди всех

Два чёрных пса-недопёска,
Порскнуть — набег и побег,
В зиму выжили — вёсны
Им неведомы — вслед
Крики, бой по железу,
Ржавый край бороны,
Тень куниц, хвост лисицы
У саманной стены:
Вам средь диких не место
Ожерелок — в ремни,
Цепь на шею — невесту
В белом платье храни,
Улыбайся хозяйке,
Руки деткам лижи…
Куда пара незнаек
В диком страхе бежит?

Из ночного молчания

И мы о том не можем говорить —
о том,
Что неприступно в разговоре,
А в говоре свидетелем ночным
Преступно ждёт —
смирившимся скотом
Мычит или молчит —
морочит среди полдня,
Немотствует в речах — уже зачах
проклюнувшийся отзвук,
Неговоримое вдруг обретает голос,
смещённо не имеющее места,
Толмачит ад на лад — язвительно в лицо
одно на двух,
В одном на двух, казалось, разговоре:
Вот солнце в утреннем окне — оно одно,
Метель одна и в полднях
кроткой тенью
одно на всех таится
бытие,
И в этом неделимом неприступном
набрали силу демоны молчаний —
Сейчас им вольный бег — бесовский скок
Лишь потому, что ночью им не дали
ни слов, ни чувств, ни воли в забытье,
А если бы им ночью дать причалить —
не приручить,
а лишь признать молчанье,
Дать место на качелях первых встреч,
Им показать, что их хотят сберечь:
Есть место для ночлега и сомнений,
ведь даже у бездомности есть дом,
Тогда они не стали бы по следу
С ухватками
нечистой силы красться,
Дать им слова — привиться, не болеть
Боязнью отдаленья в тёплой близи, в дыханьи,
В воркованьи на карнизе —
К голубке голубь
чрез крылатый миг,
И нет у пары — вечно юной пары,
Скрывающих любовность воркований,
Если бы им сказаться среди слов —
среди всех сред
И всех дней календарных,
Преобразились бы среди любви,
Так бы в ночи всё переворковать —
перевести в слова, уйти от тайн
Полночных иль полдневных —
всё высказать и не скрываться
в страсти —
Поверх всего, где покрывало — ночь…
В рассвете бледном — день уже гудит
То небом,
то машиной на земле,
То сам собой звенит в ушах оглохших,
Коснуться шёпотом и приголубить плечи —
Невысказанный призрак говоренья
Ненужным гостем навестил меня,
Единством понимания маня,
пришёл напомнить полночь,
Наполнить полдень бледным вспоминаньем —
Двойник при зраке —
всех дней постоялец,
Посланец будущей невысказанной ночи,
Свидетель-страж единственной из тайн:
Что остается —
навсегда осталось?
Зачем в рассветном утре мысль о слёзной
Молитве в Храме? —
вечность до беды,
В следы голубки голубь на карнизе
вплетает зов,
И хоть не видно солнца,
но посолонь узорные следы,
И вслед всему — до слуха и до зренья,
Где призрак к зраку в полутьме приник,
Преобразить в сближенье отдаленье,
Наполнить чашу, где живёт родник.

Исход

С войны никто из мужчин не вернулся.
Тогда женщины взяли детей и скарб
и переехали жить на другое место.

Тяжесть времени на руке,
Тяжесть яблока с ветки вниз —
Косноязычие на языке,
Столпотворение нищих крыс —

Вслед обозу вдоль всех борозд
Не остаются одни в степи,
Обеспокоенно спит погост
Ступка не смазанная скрипит.

Новое жительство — нет мужчин,
Ни один не вернулся домой,
В новое место, где жив зачин,
От кого зачать — один домовой

По ночам давит, хоть кричи… —
А на заре никого нет,
Но вдруг кто вернётся к родной печи —
Надо оставить след.

Книга

Человек идёт вдоль погоста,
Кажется, это священник,
Ряска треплется просто,
Совсем молодой священник:
Вы священник? — Священник…
Зайдите к нам на минуту,
Как зовут? — Володимер!
Он написал книгу.
Ветра упорная лига,
Осень… падевый мёд:
Как называется книга? —
«Почему плачет дитё…».

Несказанное

Tolle, lege!

Возьми моё сердце — читай письмена,
Несказанных слов голубые облатки
Под цвет высоты, где притихла война
И воины тверди в прекрасном порядке.
Стремят друг за другом — теряю следы,
Стараясь догнать прозвучавшее ране,
И каждое слово, как признак беды
Несёт немоту невозможных признаний,
И голос — мой голос без эха в твоём
Спешит, чтоб не стать немотой без подмоги,
Себя самого уронив в водоём
Беззвучных высот поднебесной дороги.
И медлить нельзя, и спешить невпопад,
И страшно, что кончится странствие эха,
И только полночный густой звездопад
Загадкой желанья
ответит,
как смехом.

Один

Он жил почти в одиночку —
Тень на иконе пропала
— птице не по дороге,
Некому вышить сорочку?
А ведь любили многе!
Среди ярых свеч,
будто гонят тьму,
И поникших плеч — в грусть-печаль тюрьму,
Готовь в дорогу суму!
И одиноко вдоль слов-сетей,
Мимо своей не пройти —
Опоздал ангел
утренний из гостей —
Заплутал спасающий на пути,
И теперь вестник всегда в слезах
Возвращает свой взгляд и вздох,
И не доскачет до милой казак,
Что словцами цыганочки пренебрёг:
Тебе, казак, изменила она,
Другому сердце она отдала,
Но ты не веришь — дрожит струна
И в труде два любовных крыла.

Среди всех

Зачем шило в мешке таить,
Если истлел мешок,
Зачем воду горшком ловить,
Если дыряв горшок:
Выпало шило на рыжий дёрн,
Водица вслед пролилась —
Вырастет шкворень, тяжёл и чёрн,
Выпил водицы всласть,
Льётся и льётся из дырок в дне
Водица из родника,
Вот уж растут на железном пне
Четыре жёлтых цветка:
Один в апреле первым на свет,
Другой летом — в луга,
Третий осени серой в ответ,
Четвёртый сухой — в снега.
Вот и живут в одной судьбе
Железо, вода и цвет —
Встретились вместе: куда голытьбе? —
И попутчиков нет.

Охота

Аист крылья раскинул —
Злой охотник убил…
Я бы тебя покинул,
Если бы не любил.
Капли кровь на крыльях,
Мелкой дроби следы,
Аист в осенних быльях
Не ожидал беды.
Охотник, смерти работник —
Грубая тень меж крыл —
Зачем живую заботу
Кучей дроби накрыл?
Леса редеют сети —
Август спешит успеть,
Охотник, на белом свете
Зачем тебе птичья смерть?
Молча вдыхает запах —
Порох и падевый мёд —
Влажно роса на лапах,
Может, он оживёт?
Всем чужой однорукий,
Брошенный всеми в лад
Выстрелил в птицу от скуки —
Сам пред собой виноват.
И я бы от такой скуки
Аиста-друга убил
И на себя поднял руки,
Если бы не любил.

Полдень

Затеплить лампаду за левым плечом
И в полдень-припадок упасть — горячо
Слова догоняют под ветер с берёз,
Невидимый ангел слёзы принёс.

Не выплакал слёзы вчерашней грозы —
Обломанных веток следы на дороге
И острые рожки глазастой козы
Следят за прохожими — эти тревоги

Природы громовой и тёплых сосцов
В траве придорожной ужонком свернулись
И тучею тёмной полночно вернулись,
Чтоб с луга прогнать огорчённых косцов.

Идут, на плечах косовицы следы,
Темнеющих пятен разводы на крыльях,
Косы лезвиё, как предвестье беды,
Сверкнёт, отражаясь в росинках на быльях.

И отблески все — и косы, и росы,
И след молока на сухом молочае,
И поступь неровную близкой грозы
Лампада в мерцающем свете встречает.

Разносчик книг

Сухая тяжесть книг —
угрюмый судьбонос
грешит познаньем света
На войне — она до сих пор в полдне иль в окне,
Книга конца времён войной раздета,
С ременной сумкой, полной корешков,
стремит вдоль борозд
Однорук и холост,
названья в ряд — солдаты без штыков,
Где даже мёртвый жив и вечно молод:
Мнут кожи, бороздят, вздымают молот
над наковальней,
В яром молоке
купаются,
чтоб на живой руке
Заснула тихо барышня-крестьянка —
Исцелена живой водой сквозная ранка.
Вдоль окон,
вдоль пустующих перин,
пустых судеб —
В подполе рыжей сумки
убогие, как заплесневший хлеб,
Кочуют по страницам недоумки,
Не ведают, кто был до них в вестях,
Где без вести давало горсть надежды,
Даже волшебник — истукан невежды,
У правды, припозднившейся в гостях:
Калинов мост, разбойник-соловей,
спелёнутой дороги перекрестье,
Богатырём расколота труна,
Кричит, завидев вестника, жена —
Бумага сообщает о безвестном.
Загонщик дней — он всех загнал в загон,
Презрел венчание, присяги, будни — службу,
Разносчик книг признал один закон,
Где в строчках жизнь без смерти и без нужды.
Химический слюнявя карандаш,
На спинке скрыни имена и даты
Записывает в век как Отченаш —
В лиловых строчках выжили солдаты.
Зачиненным навек карандашом,
Как в ангельских белеющих сорочках,
Сподобились остаться в синих строчках,
Где губы прикоснулись нагишом.

Сон при ясном свете

Посыпь краюху
солью,
Стряхни с плеча
пыльцу
И с утренней юдолью
Сойдись лицом к лицу.
Ни говоренье птицы,
Ни зайчик на стене
Не заменяют лица,
Позвавшие во сне,
Как к пристани желанье:
Паромщик где? — кричи!
Явились на свиданье —
Яснейшие в ночи.
И в день кричи надрывно,
Не веруя в слова,
Молитва над обрывом
Виднеется едва.
В горючем пробужденье
Глаза горят слезой…
А шмель в трудах-боренье,
И крыльца с бирюзой.

Строка

А как же мне: «Избави от скорбей…» —
И с чем останусь, скорбию покинут?
Стынет изба — в прощелья мох забей,
До срока в марте плод коровий скинут,

Но можно жить: где плотник, там и мох,
Пора придёт, дубовый сруб устроен —
Если б не клин, не мох — и плотник сдох
В житейском слове мир природно скроен.

А в пламени лампады за спиной
Огонь другой, что случая не знает,
И всё равно — со мной иль не со мной
Живёт и светит, не сгорая, тает.

Чучело

Ветер качает шкуру убитой
лисицы —
Бес гладкоствольный хитрую перехитрил —
Встреча двуногих — согласно качаются лица:
Повествованье охотника: ловко следил и убил.
Хочешь в подарок? — чучельник выстроит тело,
Тело не плоть — не рвётся из мышцы и жил,
Странноприимное срамно свершается дело,
Странно поддельное, будто чтоб мёртвый ожил:
И из угла, изукрашенный злым постаментом —
Дерево молча противится и молчит —
Схвачено клеем — пристроено вечным моментом
Чучело смотрит —
и угол мерцает в ночи.

Я с тобой

Ты не закрываешь глаза
При моём прикосновении,
Будто схвачены во мгновении —
Они смотрят назад.
И там всё видимо-ведомо,
Петух, и собака, и кот,
И даже житейская ведьма
Признанья полуночно ждёт,
Там кони по степи кочуют
И пёс безымянный скулит,
Природную названность чуя,
Бесок закружился в пыли.
А без твоего разговора
И без потрясенья в строке —
Ни гостя, ни жертвы, ни вора
Следов на прибрежном песке.
И пойманных грозно любовно,
Ты бережно держишь в словах,
Вживая в словесное лоно,
Пыльцу сохраняя в крылах.

Алексей Грякалов. Сон при ясном свете // «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 10, страница 398-414

Скачать текст