Юрий Казарин. Стихи

8,871 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

Поэт, филолог. Родился в Екатеринбурге в 1955 году. Окончил филфак УрГУ. Автор нескольких книг стихотворений и прозы, а также монографий и учебников, посвящённых исследованию феномена поэзии. Стихи публиковались в России и за рубежом. Доктор филологических наук, профессор УрФУ. Живёт в деревне Каменка на реке Чусовой.

 

 

***

Звякнула в небе кружка.
Это береговушка,
ласточка, бросит грош
в воду — с воды возьмёшь
всё, что в ней отразится:
облако, ангел, птица,
око небес, ресница,
верхнего века дрожь…

***

Иду-бреду обутый в глину,
мальчишка, выросший из глины,
и узнают меня осины
как перехожую осину.
Я вышел босиком из дома —
вода стояла гуще дыма,
дождь занимался, как солома,
огнём невидимым хранима.
Деревьям здесь везде дорога,
и каждой дрожью смотрит в оба
неведомый создатель бога,
до слёз исполненный озноба.

***

Где вязнут в воздухе дрозды
и август трогает в дремоте
страницы неба и воды
с тиснёной глиной в переплёте,
где призраки стрекоз и птиц
и узелки на роговице —
там голод неба без ресниц
и Бог, уснувший на реснице:
и не умрёшь, и не уснёшь,
и, не моргнув, не дочитаешь —
но, погружая землю в дрожь,
землёю в дерево врастаешь.

***

Корочка хлеба и крова
и одиночества соль.
Ты моё главное слово —
я его сладкая боль.
Ходишь, одетый в погоду,
с ласточками в бороде —
и превращаешься в воду,
весь отражаясь в воде.
Выпью тебя и умоюсь
заледенелый тобой.
Лягу в тебя — и накроюсь
бездной твоей голубой.

***

Всё, кроме смерти, случилось
и разлучилось — с тобой.
Жизнь умирать научилась,
стала судьбой.
Кошка слезами умылась,
вспыхнув двойною звездой.
Птица во мне растворилась.
Всё, что в воде отразилось,
стало холодной водой…

***

Кожа воды состоит из лица
отражённого в ней Творца.
Нет светлей и нежнее кожи,
но это когда без дрожи —
ещё до озноба, до ветра, до
волны, шевелящейся, вьющей гнездо
у бездны почти во рту:
так вытягивают высоту —
от рая до ада —
вечности золотую версту
сквозь соломинку взгляда…

***

Когда на лодке три погоды,
как жизнь и смерть, переживёшь,
и боль божественной свободы
всей кровью гибельно вдохнёшь, —
шепни себе: я не исчезну,
пока Орфей несёт во рту
всю глубину, всю высоту —
и выдыхает бездну в бездну…

***

Когда б не засуха, тогда
не стала б сивой борода,
но спишь и знаешь: ветер южный,
и в небесах болит вода,
и просыпаешься, когда
с дождями вечность льёт сюда,
и умирать уже не нужно.

***

Северной стороной,
медленной, ледяной,
темя моё ласкает
небо: идёт со мной —
не отпускает.
Зимняя муха. Не
кажется ли: в окне
это не муха — птица
тенью её во мне
в темя моё струится.
Это закат такой.
Это его малина.
Вечностью и тоской
волю мою, покой
держит живая глина.
Время легло сюда
инеем мягче хлеба.
Всюду болит вода.
И с появленьем льда —
мёртвый, живой — всегда
я под рукой у неба.

***

Осень. Печальная стройка зимы.
Грязно и пусто. И над котлованом,
копанным в небо, слоняемся мы
вместе с последним дроздом деревянным.
Неопалимый и в инее весь —
сивый, смекнул, что леса невесомы, —
бьётся в незримые куполы: здесь
Божьего духа и стужи хоромы.
Здесь разливанное зренье. Оно
сразу и небо себе, и окно,
ветер стоячий и пьяный
дымом. И дрозд деревянный.

***

Море приходит сразу
во множественном и единственном числе.
Больно глазу —
и он между капель каплей дрожит на весле,
отделившись от тела,
как душа: к душе
потекла, полетела —
неупиваемая, потому что уже
море ушло, и некому сказать «здравствуй», и на
дне остаётся соль, её седина,
камушки, раковинки и голыши
размером с душу, когда она
умирает без другой души…
Камень подыми и на него подыши.

***

Понимают дети: вот дождь, вот снег,
вот Господь молчит — себя созерцает
в зеркале жизни. Вот человек —
за спиною смерть, и она мерцает,
отражаясь в нём, затекая в рот.
Только дети знают, простившись с речью,
как в толпе одна тётка-смерть идёт —
одинёшенька и себе навстречу.

***

Дым осиновый
возвращает глаза
на место, в горечь.
Это слеза.
На место — в ветер,
потом в огонь.
Сотрёшь горячую —
жжёт ладонь.
Сотрёшь, как море,
как тень, как дым,
как свет осиновый,
как зимний Крым.
Сотрёшь испарину,
и вспыхнет соль.
Как Бог, всю землю
обнимет боль.

***

Кто в золотом наклоне,
выпивший высоты,
плачет в твои ладони,
выхолодив персты…
Это чужие капли —
разве что боль одна.
Звёзды стоят, как цапли,
если смотреть со дна.
Так лучезарны пясти:
лапка, в воде дупло.
Счастье моё — ненастье,
выплакавшись, прошло.
Здравствуй, уже без речи
солью сверкнувший звук.
Здравствуй. Мои невстречи
горше твоих разлук.

***

Чем больше неба, тем меньше птиц,
тем больше белого, речных гробниц.
И пчёл, и золота внутри ресниц.
Накинешь небо — в снегу платок —
на плечи старые, чтоб не продрог.
Страну огромную — на свой роток.
Страну огромную не обойти —
обнимешь, бедную, Господь прости.
И снег, как сердце, несёшь в горсти.

***

Между белым и белым белеет
чёрной Библии каменный снег.
Белым опытом Неба болеет
с побелевшей башкой человек.
И метельное белое поле
прижимает страницу к окну —
и струится, как письменность боли,
голубая тропа в глубину —
до земли, до нетронутой глины,
до соснового в глине ребра…
До янтарной её сердцевины,
до морского её серебра.
Всё становится небом, и крылья
не нужны никому, оттого
что мы небо глазами открыли
и вросли, умирая, в него.

Юрий Казарин. Стихи. // «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 9, страницы 450-455

Скачать текст