Елена Кондратьева-Сальгеро. Легенды после боя

7,132 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

Елена Кондратьева-Сальгеро (Франция). Журналист. Родилась в Москве. С 1990 года живёт во Франции. Публикуется на русском, фран­цузском и английском языках. Статьи, очерки, публицистика печатаются в газетах «Русский очевидец», «Взгляд», «Глаголь», на портале «RussîeNet», стихи — в аль­манахе «Славянские встречи», «Северная Аврора». Лауреат Кубка мира по рус­ской поэзии 2012 года. Главный редактор парижского литературного альманаха «Глаголь».

ЛЕГЕНДЫ ПОСЛЕ БОЯ

В хрониках страстей и событий разной степени достоверности есть одна пограничная зона, недоступная оппонентам, — ни серьёзным исследователям, ни дотошным любителям, ни оголтелым критиканам. Зона эта неуязвима и невосприимчива к скепсису и иронии всех сортов. Даже мет­кие стрелы изощрённых уличений в несоответствии действительности отлетают от неё, как от стенки горох, нисколько не умаляя её дурманящего притяжения. Потому что тайна всегда сильнее фактов. Тайна манит обещаниями, которых не нарушит никогда, пока она тайна. Действительность, отредактированная фактами, суха и скучна, как отчётная ведомость или товарный прейскурант. Действительность заслуживает уважения. «Пограничная зона», апологию которой я собираюсь здесь расплести — восхищения, жалости и любви, как неразумное и нелепое, но самое желанное и дорогое дитя.

Зона эта — семейные предания. Семейным преданиям не страшны презрение учёных и нападки неучей. Вредно им только забвение родных и близких имени и духу. Правда, когда речь идёт о слишком старых и слиш­ком громких именах, потерять, мне кажется, могут все — носители фами­лий и лично не заинтересованные, но каким-либо образом причастные к истории государства Российского. Поэтому лучше лишний раз запечат­леть и там и тут, может статься, чьи-нибудь потомки всё-таки разберутся.

«Род мой один из самых старинных дворянских. Мы происходим от прусского выходца Радши или Рачи, человека знатного… приехавше­го в Россию во время княжения святого Александра Ярославича Невского. От него произошли Пушкины, Мусины-Пушкины, Вобрищевы-Пушки­ны, Бутурлины, Мятлевы, Поводовы и другие».

Это говорит самый знаменитый из рода, просто Пушкин, Александр Сергеевич. И, между прочим, ошибается. Потомки — народ дотошный. Ан­дрей Андреевич Мусин-Пушкин, ныне несущий славную фамилию из глу­бин застарелых споров, домыслов и хлестающих фактами утверждений, тактично замечает, что сам «Ратша» (встречается несколько написаний этого имени) никак не мог приехать в Россию при Александре Невском (1236-1263), поскольку служил в своё время «тиуном» (сборщиком нало­гов) у великого князя Всеволода II (до 1146 года). При Александре, следова­тельно, ему было бы около 130 лет, что даже по тем героическим временам кажется эпическим просчётом.

Александру Невскому служил не сам Ратша, а правнук его, Таврило Олексич (или Алексии), положивший начало сразу нескольким дворянским фамилиям, в ажурном обрамлении феерических легенд. Это его персонаж вдохновил С. Эйзенштейна и актёра А. Абрикосова на романтическую вер­сию в знаменитом фильме с эффектным, хоть и немного гротескным эпи­зодом въезда на коне на вражеский корабль прямо по сходням вслед за уди­рающим королевичем. И бесконечные споры о том, сам ли он шмякнулся, потеряв равновесие, или противники постарались, опрокинули, а сверху ещё и коня подтолкнули. Как бы то ни было, спаслись оба. Что, собственно, единственно и важно, потому что и славные фамилии, и легенды после боя продолжились вместе с ними. Бои, кстати, идут до сих пор — уже за легенды. Легенд будет много. Как и громких представителей всех последующих фами­лий (Мусиных-Пушкиных, Бобрищевых-Пушкиных, Бутурлиных, Мятлевых, Поводовых…), каждая из которых при умелом подходе ещё сможет «про­кормить» несколько поколений дотошных исследователей и их оппонентов.

Более прочих предоставит материала для боёв и легенд Алексей Ива­нович Мусин-Пушкин (1744-1817), со своими знаменитыми коллекциями. Там и Тьмутараканский камень, и «Слово о полку Игореве», и исчезнув­шие архивы, и потайные комнаты в особняке на Разгуляе, и (может быть!) не сгоревшие в 1812 году рукописи, и вечные сомнения о канувших поддел­ках… или подлинниках.

Менее прочих озвучен мало известный широкой публике персонаж, среди «узких специалистов» вызывающий самую горячую полемику. Пер­сонаж этот — женщина. У-ди-ви-тельная.

Назад, читатель мой, назад! В ту смутную, смятую противоречивыми свидетельствами эпоху, когда русский трон принял на свои жёсткие под­локотники второго представителя рода Романовых, Алексея Михайловича, царя Тишайшего. А род Мусиных-Пушкиных вышел на самую неожидан­ную развилку, споры о которой дымятся по сей день. Ирина (Арина) Ми­хайловна, по некоторым сведениям, урождённая Еропкина, по другим – Луговская, по всем сохранившимся свидетельствам была женщиной весьма образованной. Кем конкретно она состояла при дворе до женитьбы госуда­ря на М. И. Милославской, с точностью сказать нельзя. В списках «нянек» и «мамок» она не упоминается, хотя роль её в качестве воспитательницы при царских детях подтверждена многими источниками.

Гораздо менее признаваема связь её с государем, откуда последующие виражи карьеры и личной жизни. Была она замужем за царским стольни­ком, Алексеем Богдановичем Мусиным-Пушкиным, который и признал рождённого младенца Ивана своим сыном. А вот дату рождения этого мальчика до сих пор страстно оспаривают все заинтересованные и просто любопытствующие лица. По понятным причинам.

Семейство Мусиных-Пушкиных оказалось при дворе в тяжкую для го­сударя пору: его первая супруга М. И. Милославская скончалась в марте 1669 года. В июне того же года в возрасте шести лет умер маленький сын, ца­ревич Симеон. Траур затемнил придворную суету и продлился всё лето. В па­мять супруги, которую, по всем свидетельствам, он сильно любил, Алексей Михайлович написал новую редакцию «Сказания об Успении Богородицы» и даже сочинил свой собственный распев религиозного гимна. Но жизнь при дворе, как и на задворье, берёт своё, сквозь скорбь и боль, на едва заруб­цевавшихся ранах. И через восемь месяцев после кончины первой супруги государь занялся подбором новой невесты, согласно принятому протоколу.

Все серьёзные исследователи единодушно утверждают, что по тем временам интимных царских отношений вне официального брака быть не могло, потому что не могло быть никогда! Блюли честь смолоду, ничего лишнего себе не позволяли. Сразу несколько версий намекают, что госу­дарь в своё время серьёзно подумывал взять в жёны Ирину, урождённую Еропкину (или Луговскую), но что знатность её рода посчитали недоста­точной и к престолу не допустили.

Поэтому те источники, которые фиксируют рождение мальчика Ива­на в семье Ирины и Алексея Богдановича Мусиных-Пушкиных 1671 годом, скорее всего, деликатно пытаются вписать это событие в царское одино­чество междубрачья: после кончины Милославской и перед женитьбой на Нарышкиной.

На самом деле дата эта из рук вон плоха во всех от­ношениях. Во-первых, если следовать этой дате, маль­чика назначат стольником в 6 (!) лет, воеводой в 18 (!!) и окольничим в 22 (!!!). Во- вторых, отыскалось пись­мо А. Б. Мусина-Пушкина 1655 года из Польши, где он тогда воевал (и где скоро скончался). Пишет он жене и отдельно сыну. А это под­разумевает, что мальчик уже умеет читать, и значит, лет ему как минимум 6 или 7.

Следовательно, настоящая дата его рождения скорее всего скрывается в 1648-1649 годах, что более правдоподобно расставляет по местам последующие возрастные достиже­ния: стольник в 29, воевода в 41 и боярин в 62.

Но, как и дыма без огня, секрета полишинеля без изначального, извест­ного всем события в человеческих страстях по сей день не наблюдалось. И, хотя ни один из непосредственных протагонистов этой истории не оста­вил никакого публичного признания или зацепа, позволяющего утверждать крамольное отцовство, косвенные свидетельства находятся в изобилии.

Пётр I в своих письмах к сыну Ирины, Ивану Алексеевичу, использует обращение «любезный брат мой». А к сыну Ивана Алексеевича, Платону — «племянник». Кстати, Иван Алексеевич Мусин-Пушкин стал единственным и последним, кому Пётр даровал высший чин в служебной карьере: он был возведён в бояре в 1698 году.

В записках шведского офицера Иоганна Филиппа Страленберга, соз­данных в первой половине XVIII века, открыто говорится об особом по­ложении при дворе Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина как тайного сына государя. По письмам Ирины Михайловны также можно судить об её особом положении при дворе. Но в самой семье Мусиных-Пушкиных по­добные толки никогда не «муссировались», а, наоборот, с большим тактом хранились в тени молчания. Сама Ирина, по всем без исключения свиде­тельствам, ни положением своим, ни другими достоинствами не кичилась.

Об интеллектуальных качествах этой женщины свидетельствует пре­жде всего её сын, обучала и воспитывала которого она сама. Граф Иван Алексеевич Мусин-Пушкин считался одним из образованнейших людей своего времени. Кроме русского, немецкого и французского, прекрасно владел латынью. Был известен незаурядной эрудицией, серьёзно занимал­ся историей и археографией, коллекционировал старинные манускрипты и редкие книги. (Потомки его, вплоть до наших дней, так и не расстаются с вышеперечисленными фамильными увлечениями). Заведовал книгопе­чатней в Санкт-Петербурге. Сделал блестящую карьеру при дворе, за что и получил при Петре Великом первый в истории семьи графский титул (16 февраля 1710 года). Год спустя стал первым сенатором и посланником Петра I к регенту французского двора с целью сближения двух держав. Много занимался финансами и юстицией. Был частным советником при дворе и окончательно отошёл от мира и дел его при Петре II.

Достижения первого из графов Мусиных-Пушкиных в разных источ­никах, а тем паче в известных энциклопедиях, упоминаются в изобилии. А вот матерью его интересуются мало и упоминают о ней вскользь. Жаль. Потому что, по всем добредшим до нас свидетельствам, женщиной она была очень незаурядной. Предания перешёптываются, что красавица, но государя заинтересовала более умом своим, нежели внешностью. Потому и к царским детям впоследствии приставили, потому и своего собственно­го сына выучила не хуже, чем целый университет.

Всё потому же достаточно скоро отдалили её от двора: состояла она в обширной переписке с учёными иностранцами. Бог их знает, чего пона­пишут, зачем и чем кончится. Царская милость часто коротка, а жизнь куда длиннее любой истории.

Уехала она в своё имение, купленное у родственника, боярина Ильи Алексеевича Луговского в селе Угодичи Ростовского уезда, откуда ей было велено отправиться в ссылку в Вологду под охраной целого отряда стрель­цов. Из Вологды её вскоре отозвали указом государя и велели прибыть в Москву на очную ставку с сёстрами, «для великого государя тайного дела и для сыска»; «…роспроситъ Алексеевскую жену Му сына-Пушкина Арину и велено пытать ее накрепко».

Ни одна протокольная запись того времени (они назывались «разря­ды») не упоминает сущности «тайного дела». А речь шла о её обширной переписке с иностранными учёными (среди которых много поляков, вы­зывавших в то время, как легко догадаться, подозрение и предубеждение со стороны властей). Переписка эта целью своей имела самое серьёзное научное собирание редких и ценных сведений о начале христианства и ро­мано-славянских властителях. Сведения она добывала и записывала для уникальнейшей книги, речь о которой далее.

Переписка перлюстрировалась ростовскими воеводами, имена кото­рых сохранились в «деле» (Елецкий, Пусташкин, Боков, Татищев…), по­считавшими некоторые из её отзывов о московской знати недостойными и нелицеприятными. Близкий к государю боярин, Артемон Сергеевич Матвеев, лично приезжалв Ростов разбираться, никакой «измены» в писа­ниях Ирины Мусиной-Пушкиной не нашёл, однако критику московских княжеских и боярских родов не оценил, приезжать в Москву и продол­жать переписку запретил. После московского «вызова» Ирину Мусину- Пушкину (к тому времени, кстати, уже вдову) вновь выслали в Угодичи, а остальные имения (её и сестёр её) конфисковали. В Ростове и продолжит­ся её легенда, насытив не только семейные, но и многие местные предания.

На берегу озера Неро (оно же Ростовское) в пасмурные дни сливается с оловянным небом свинцовыми куполами, а в солнечную погоду — купо­лами серебряными Спасо-Песоцкий монастырь. Всё, что осталось от него сейчас, — одна соборная церковь, а когда-то славу этих мест несли из слу­хов влетописи сразу несколько женских имён. Основательница монастыря, княгиня Мария, жена ростовского князя Василька, замученного татарами в 1238 году, оставила истории интереснейшие письменные свидетельства о смерти русских князей во времена ига великого и ужасного. Княжны Да­рья Ростовская и Антонина Пужбольская, переодетые в мужские одежды, лично сражались среди дружины князя Андрея Федоровича Ростовского в страшном лязге Куликовской битвы.

И вот уже в веке XVII заговорили о той, кого называли «учёной бо­ярыней», слава о которой почтовыми волнами докатилась до Лондона и Амстердама (переписка и последовавшие из-за неё неприятности!). Та же обширная переписка сохранила отдельные частные свидетельства об общении сумной женщиной, говорить с которой почитали за честь луч­шие умы эпохи. Местные ростовские версии, возвращаясь к таинственной и бурной молодости боярыни, рассказывают: чтобы избежать замужества с каким-то великовозрастным претендентом, Ирина Луговская (или Ероп­кина?) написала возлюбленному своему Алексею Мусину-Пушкину запи­ску романтического содержания: «Если любишь меня, спаси».

Говорят, что познакомились Ирина и Алексей в праздничный день По­крова Пресвятой Богородицы в ростовской церкви за обедней. Полюбили друг друга с первого взгляда и молвы не побоялись: зимней ночью похи­тил Ирину боярин Алексей прямо из светлицы, прихватив, кстати, и нянь­ку её, Прохоровну, помогавшую советами. Увёз обеих в родовую вотчину, село Иломну, где молодых обвенчал местный священник, и где Прохоровна продолжила своё безбедное существование при чете.

«Безбедно» всегда длится недолго, и вскоре пришла суровая весть: царь Алексей Иванович собирает поход на крымских татар и мятежную Литву, созывает войско, хочет освобождать старый русский город Смоленск, захваченный литовцами ещё с XV века. Супруги Мусины-Пушкины в свя­той борьбе решили не расставаться: переоделась Ирина в мужское платье, надела доспехи ратные и выступила в поход с мужем под именем брата его Ивана. В походе сдружились «братья» с казацким воеводой, вместе с ко­торым совершили подвиг неслыханный: на глазах самого царя-батюш- ки напали на главный литовский полк и сокрушили его в щепки, в пыль. За что были награждены «боевым оружием, дарами и дружбой царскою». Да ещё и окутаны всеобщим восхищением при раскрытии личности млад­шего из «братьев»… Последовало приглашение в Москву, «по царскому слову». И уже упомянутая, нашумевшая и отхлынувшая история. Но исто­рия не вся.

Супруги Мусины-Пушкины в те самые первые, ещё счастливые мо­сковские годы их пребывания при дворе занялись поисками и приобре­тением старинных рукописей и редких книг, в основном исторического и фольклорного содержания. Тексты эти пополнялись новыми сведениями (отсюда и знаменитая переписка с польскими и многими другими учёны­ми умами), на основе которых оба супруга составляли уникальный сбор­ник сказаний и преданий о славянах, о русском народе, о Вандале и Слове- не, Владимире, основателе Ростова Великого, и о многих, многих других, от Ноя до Рюрика Новгородского.

Добытую в Москве информацию пополняли в селе Дмитриановское Зверинцевской волости, куда ездили специально с целью собирания уст­ных преданий, особо приветствуя все те, что так или иначе упомнали рус­ских богатырей, князей и волшебников земель Ростово-Ярославских. Все собранные материалы редактировались обоими супругами, дополнялись «картинками и заставками весьма искусной руки» и составили в результате рукописную книгу «почтенной толщины» (более 500 страниц, «в дестевую меру листа, на грубой желтоватой бумаге», всего 120 текстов), найденную и описанную крестьянином села Угодичи А. Я. Артыновым (1813-1896).

«Книга о великих князьях русских, отколе произыде корень их» пи­салась долгие годы и хранила на шероховатых листах своих автографы трёх представителей семьи Мусиных-Пушкиных: Алексея Богдановича, жены его Ирины и сына их Ивана Алексеевича (того самого, кого Пётр Великий в письмах своих называл «любезнейший брат мой»). Молодой Иван Алек­сеевич, говорят, печатал в Москве малым тиражом часть этой книги под за­головком «Родословная от Ноя до Рюрика», но до наших дней ни одного экземпляра не дошло. А у самого оригинала — грустная судьба.

Семейный архив и родовую библиотеку граф Иван Алексеевич хранил в селе Угодичи в «кладовой палатке» под колокольней Николаевской церк­ви, им же построенной в 1707 году. После смерти его всё имущество пере­шло сыну, Платону Ивановичу (тому, кого Пётр I называл «племянником»), который как-то неудачно «нашалил» (по выражению одного из тогдашних летописцев) в деле о попытке государственного переустройства, затеянного Артемием Петровичем Волынским. По указу императрицы Елизаветы Пе­тровны за «шалости» графа Платона в 1740 году село Угодичи было кон­фисковано в казну, позже императрицей Екатериной II подарено княгине Е. А. Голицыной, затем перешло к её брату Ф. Карру, который по примеру графа С. Орлова освободил своих крепостных 19 февраля 1809 года.

Весь архив и библиотека Мусиных-Пушкиных оказались, таким обра­зом, собственностью крестьянской обгцины «свободных хлебопашцев», которые, как нетрудно догадаться, подобными реликвиями не заинте­ресовались. Летом 1842 года трое жителей села Угодичи, писарь Озеров, бурмистр Тихонов и крестьянин Артынов («лубочный литератор и соби­ратель древностей») нашли плесневеющие сокровища под Николаевской колокольней. Артынов, по достоинству оценивший находку, сделал свое­го рода копию первой части сильно повреждённой от сырости рукописи. Своего рода копию, потому что содержание он не переписал досконально, а пересказал своими словами, переводя неудобный для понимания текст на современный язык. О чём впоследствии сам сильно жалел: «…с горестию вспоминаю теперь о том… я по неопытности исправлял языки слог, кото­рый считал тяжёлым и неудобным… и много раз переписывая не сохранил… и малейших остатков слога рукописи…».

Оригинал единственный раз увидит в сельском архиве села Угодичи приезжавший из Санкт-Петербурга учёный секретарь Императорского Русского археологического общества И. П. Сахаров, восторженный от­зыв которого («Это Илиада русского народа!») таки канет в бездействии. Никто не попытается издать уникальные тексты. А в октябре 1856 года чи­новник Ярославской палаты государственных имуществ Я. А. Надёжин, явившийся с ревизией в Угодичи, вывезет на нескольких телегах весь сель­ский архив в эту самую палату. Ещё через несколько лет эта самая палата бу­дет ликвидирована, её собственное имущество свалено на дворе и продано с аукциона Ярославской бумажной фабрике на переработку…

Так исчезла из литературного коловращения времён «Книга о вели­ких князьях русских, отколе произыде корень их», известная ныне только по цитатам, сохранённым Артыновым в его вымощенном лучшими наме­рениями, трогательно неумелом пересказе. Кто знает, всё ли имущество Ярославской палаты скопом ушло на переработку, или может быть… может быть, в один прекрасный день, нежданно-негаданно кому-нибудь ещё по­везёт отыскать легендарный оригинал.

Как бы то ни было, главное и нестираемое остаётся, а Ирина век свой доживала в Ростовском имении очень активно, вовсе не нежась в ностальгии по смутному прошлому. Лично участвовала в строительстве Ростовского кремля совместно с Ионой Сысоевичем, митрополитом Ростовским и Ярославским. Это она предоставила митрополиту экземпляр Библии с иллюстрациями знаменитого Николаса Иоанниса Пискатора, которые послужили образца­ми множеству фресок в ростовских церквях.

Кмоменту её окончательного поселения в Ростовских владениях собрала она уникальную по тем временам библиотеку, особо почитая исторические хроники и редкие книги. Весь ею начатый род, с первого графа, Ивана Алексеевича, и далее, далее, через славные судьбы и громкие имена понесёт эту страсть к познанию и сохранению истории в хрупких бумажных источниках. И в устных традициях. Потому что все, следующие за ней при жизни слухи и пересказы продолжатся вместе с именем. Не волею семьи, а только лю­бопытством ненасытных исследователей. Тайны, пересуды, неумирающие предания обладают всепроникающей способностью, уникальной живуче­стью и абсолютным иммунитетом к официальным опровержениям. Сколько ни опровергай, а всегда найдётся щёлочка, через которую вновь утечёт.

Сын, Иван Алексеевич, первый граф Мусин-Пушкин — страшно ска­зать — последний из Романовых? Поговаривали же, что сам Пётр Великий был сыном вовсе не государя Алексея Михайловича, а не то Салтыкова, не то самого Патриарха Никона. И более того понарассказывали: де в самый разгар многослойной трапезы хватал Пётр за грудки Салтыкова и допрашивал буйно при всех. Указывал на рядом сидящего Ивана Алексеевича (Мусина-Пушки­на) и кричал: он, де, знает, кто его отец. А кто мой?! И Салтыков, душа в пят­ках, смиренно отвечал: не знаю, государь, не могу знать, было нас несколько…

Так оно вышло или как-то иначе, ныне трудно с уверенностью утверж­дать. Но предание осталось и переписывается из источника в источник, останавливается неукротимыми сомнениями и льётся дальше, как ручей че­рез каскады. И не столь важно, где было ровно столько, а где меньше, или даже совсем наоборот. Пусть далёкая правда сохранит мягкую подсветку смешавшихся цветами и отзвуками легенд. Потому что самое-самое глав­ное — это совсем не праздное и даже не научное любопытство. Самое глав­ное просто и хорошо, как все мысли и чувства свои, высказал один из них, Пушкиных, Мусиных-Пушкиных, Бобрищевых-Пушкиных, Бутурлиных, Мятлевых, Поводовых и других, дай Бог, не последних:

«…Но от кого бы я ни происходил — от разночинцев, вышедших во дворяне, или от одного из самых старинных русских родов, от пред­ков, коих имя встречается почти на каждой странице истории нашей, образ мнений моих от этого никак бы не зависел; и хоть нигде доны­не я его не обнаруживал и никому до него нужды нет, но отказываться от него я ничуть не намерен…» (Александр Сергеевич Пушкин).

Елена Кондратьева-Сальгеро. Легенды после боя.// «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 9, страницы 322-330

Скачать тексты