Владислав Краснов. От размышлений к выводам. Заокеанский отклик на статью А.И. Солженицына о Февральской революции

1,244 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

 

 

Владислав Краснов, доктор философии (Вашингтонский университет, Сиэтл), славист, выпускник исторического факультета МГУ (1960), живет в США, возглавляет общество российско-американской дружбы «Добрая воля»

 

Нынешний общественный резонанс для статьи был обеспечен ее публикацией, к 90-й годовщине Февральской революции, в «Российской газете» с участием в презентации именитых людей. Страна как бы вдруг созрела для оценки как статьи, так и своей новейшей истории. Отрадно, что эссе Солженицына «Размышления над Февральской революцией» вызвало, наконец, общественный резонанс. Хотя по возвращении опального писателя на родину статья эта уже дважды печаталась, до общественного сознания она как-то не доходила. Наверное в смуте 90-х читателям было не до размышлений. А жаль. Ее своевременное внедрение в общественное сознание, вероятно, помогло бы в немалой степени предотвратить и рассеять эту смуту.

Все презентанты подчеркнули актуальность уроков Февраля для нынешней политики. Не разобравшись в том, как благие порывы либерального Февраля обернулись суровой диктатурой большевистского Октября, в годы перестройки «мы повторили целый ряд ошибок», сказала Наталья Солженицына. И выразила надежду, что статья поможет россиянам «учиться на собственных ошибках».

Для Владимира Лукина, как и для Солженицына, перерождение Февраля в Октябрь — «серьезный трагический срыв». «Как сделать так, чтобы в России не произошло срыва в XXI веке?» — заострил Лукин злободневность статьи.

Историк Андрей Николаевич Сахаров оспаривает тезис Солженицына, что «грязный» цвет Февраля неизбежно влек за собой «мерзостный» цвет Октября. Он видит злободневность статьи в том, что «в 90-е годы практически мы вернулись к февралю 1917-го и от него начали движение», причем многие идеалы Февраля «у нас до сих пор еще не проведены в жизнь».

Андрей Кончаловский не согласен с писателем, что «царь Николай II предал Россию». Но и для него Февраль актуален, ибо «до сих пор, к сожалению, наши выборы не могут быть абсолютно справедливыми в силу того, что в России не сформировалось правосознание».

Презентанты, однако, почти не откликнулись на оценку писателем значения Февраля для всего мира: «российская революция оказалась событием не российского масштаба, но открыла собою всю историю мира ХХ века — как французская открыла ХІХ век Европы…».

«Теперь мы видим, что весь ХХ век есть растянутая на мир та же революция. Это должно было грянуть над всем обезбожившим человечеством». Солженицын цитирует отца Сергия Булгакова, что в XX веке Россия взвалила на себя «бремя грехов европейского мира».

Если Солженицын прав, то его статья должна быть релевантной и за пределами России, в особенности в строительстве Русского Міра.

По ту сторону

По ту сторону океана мне не раз случалось слышать сравнения революций в России с «западными» революциями, особенно французской 1789 г. и американской 1776 г. На бытовом уровне преобладающее в Америке мнение таково: при всех крайностях и издержках любая революция — благо или, по крайней мере, прогрессивное явление.

Видимо, национальный опыт и даже язык довлеют над мыслью: раз нынешние процветающие США родились в буре революционной войны, то и само слово «революция» для американского обывателя овеяно ореолом славы.

Если американская революция была хороша для нас, рассуждают американцы, то и «русская» хороша для «русских». Даже пытались меня переубедить: «Как мы, американцы, избавились от иноземной короны, так и Россия — от самодержавия и еврейских погромов. Революция уничтожила безработицу, социальное неравенство, национальную рознь, и СССР обогнал нас, запустив свой спутник».

Дескать, если и были издержки, как сталинский террор и ГУЛАГ, так в этом виноваты сами «русские», привыкшие к «твердой руке». «В СССР нет ни забастовок, ни восстаний и все голосуют за Советскую власть. А диссиденты, не находя поддержки, эмигрируют за границу».

Примерно так же рассуждал о «прогрессивности» русской революции и французский обыватель. Может быть, он был «лучше» осведомлен об СССР, но это «лучше» чаще всего подавалось под марксистским соусом. Чуть ли не до «перестройки» во Франции нелегко было сделать университетскую карьеру, не будучи марксистом.

Эта увлеченность Запада «прогрессивными» революциями заставляет согласиться с писателем, что Февраль есть на «весь ХХ век растянутая на мир та же революция», то есть сдача либеральных, демократических и гуманных позиций в угоду экстремистам. Увлечение началось до Маркса. Оно уходит своими корнями в атеизм эпохи просвещения. Маркс только вооружил атеиста «научной теорией» о революционном насилии как непременном условии прогресса. Именно из-за марксистского влияния, вплоть до развала СССР, иммунитет «прогрессивной» западной общественности против заболевания революцией и террором был очень опасно занижен.

Эдмунд Берк: революция революции рознь

Однако опыт разных стран показывает, что революция революции рознь. Не только по степени радикальности и жестокости, но и по эффективности, то есть способности разрешить насущные проблемы общества и оздоровить его на длительный срок.

Никакая типология революций не обойдется без имени английского мыслителя, который в России не получил должного признания. Это Эдмунд Берк/Edmund Burke (1729-1797), автор знаменитых «Размышлений о революции во Франции» ¹. Один из идейных столпов современного консерватизма, Берк больше всего хвалил ту самую Славную Английскую революцию 1688 года, которую Маркс учил нас презирать. А вот Французскую революцию он сразу же невзлюбил, едва она началась и еще не достигла апогея мерзостей.

Зато Берк был одним из немногих «диссидентов», кто приветствовал Американскую революцию. Как член Палаты представителей, он смело отстаивал право американских колоний на независимость от Лондона. Рискуя прослыть «изменником», он порицал свое правительство за тщеславие имперской амбиции.

Предтеча славянофилов

Оценка Берка Французской революции удивительно совпадает с оценкой Солженицына Февральской. Солженицын видит главное духовное родство этих двух революций в атеистическом фанатизме².В отличие от Солженицына, Берк писал по свежим следам. Его книга вышла в 1790-м году, на ранней стадии революции, когда та не успела еще ужаснуть цивилизованный мир якобинским террором, Робеспьером, казнью монархов, диктатурой Наполеона. Берк был провидец. Берк сразу услышал в либеральном краснобайстве «софистов» рык зверя массового террора.

У Берка нет заносчивости перед Францией. Он охотно признает ее одним из истоков европейской цивилизации. Но: «когда ваш исток загажен», — пишет он своему юному другу, — ручей принесет только муть и для нас, и для других народов. Именно это создает во всей Европе острую озабоченность тем, что сейчас происходит во Франции»³.

Главное противоядие против французской «заразы» Берк видит в национальном характере английского народа, его преданности заветам предков: «…благодаря хладнокровию и медлительности нашего национального характера, мы гордо несем на себе печать предков. Мы унаследовали от них щедрость и достоинство в восприятии мира. Мы еще не докатились до „тонкости“ софистов, превратившей их в дикарей. Мы не обратились в веру Руссо, не стали учениками Вольтера и Гельвеция. Наши проповедники не проповедуют атеизм, наши законодатели не спятили с ума… Нас еще не набили, как чучела в музее, всякой макулатурой о правах человека. Мы сохраняем целомудрие восприятия и здравый смысл»⁴.

«Общественному договору» Жан-Жака Руссо, вдохновившему революционеров на создание тиранического государства «общей воли», Берк противопоставляет свою концепцию. Да, отвечал Берк, государство в самом деле зиждется на общественном договоре. Только это не торговый контракт, который стороны могут расторгнуть. На государство надо смотреть с гораздо большим почтением. Это неписаный вечный договор на «содружество во всех науках и искусствах, всех достоинствах и всех совершенствах». И цели его не могут быть достигнуты одним поколением. Ибо это договор не только «между гражданами страны, живущими в данный момент, но и ушедшими поколениями, и теми, кто еще не родился» ⁵.

Книга Берка вызвала огромный резонанс. В течение года ее переиздавали десять раз. Король простил Берку «измену» и советовал каждому «джентльмену» прочесть его книгу. Произвела она впечатление и во Франции, где Людовик XVI сам перевел ее на французский. Но, под тенью гильотины и при полной монополии «софистов» на печать, во Франции книга уже не могла сделать погоду.

Зато в Англии книга укрепила иммунитет страны к французской «заразе», подняла патриотизм и национальное самосознание. Берк скончался в 1797 году, но его идеи вдохновили Англию к вступлению в коалицию против Наполеона, подняли ее боевой дух. Тем самым Берк внес свой вклад в победу России над Наполеоном, исчадием той самой революции, плачевные последствия которой для Европы он предвидел.

Диагноз, который Берк ставит Французской «болезни», совпадает с Солженицынским. Это самовлюбленное зазнайство «просвещенцев» своим разумом. Начав с провозглашения «свободы, равенства и братства», они кончают диктатурой во имя народа, ограничением свободы для несогласных, братоубийством и военной экспансией. «Их свобода не либеральна. Их наука плод самонадеянного невежества. Их гуманность дика и жестока»⁶. Зазнайство толкает их не просто к отрицанию религию, но к отождествлению своего разума с Богом. Восстав против церковного догматизма, они создают свой собственный.

Либеральный консерватор

Берк являет собой прекрасный пример либерального консерватора. Он гордится революцией 1688 года, ибо она дала всем гражданам «Билль о правах» и установила компромисс между представительной и наследственной властями. Эта революция не отвергала английской истории, а развивала заложенные в ней свободолюбивые традиции, начиная с «Великой хартии вольностей» 1215 года. Войдя в историю под именем «славной» и «бескровной», она установила гражданский мир и равновесие между разными общественными слоями.

Берк был также сострадающим консерватором. Он неустанно боролся за права униженных и обездоленных, обличал произвол британских властей как против ирландских католиков, так и покоренных индусов. Когда возникли трения с колониями в Америке, Берк пытался умерить имперские амбиции метрополии. Когда его примирительная попытка не удалась и разразилась война, он твердо встал на защиту мятежников.

Решающим в симпатиях Берка к американской революции было то, что ее руководители не покушались ни на религию, ни на частную собственность, ни даже на традиционное право английской короны собирать налог с колоний. Их исходное требование посылать своих выборных представителей в английский парламент он считал вполне обоснованным английской же традицией.

В отличие от Французской, Американская революция была не теоретической и абстрактной, а прагматической. Во главе ее стояли не фанатичные догматики, а люди умеренные и способные пойти на компромисс. Да, многие из них были вольнодумцы, масоны и деисты. Но, даже отвергая Божественное начало монаршьей власти, они не отвергали всего прошлого, как это делали французы. И не навязывали свою «религию» другим.

Итак, главный критерий Берка для типологии революций: способна ли революция разрешить назревшие общественные проблемы, залечить раны и установить гражданский мир на длительный срок? Или, как он сам выразился: является ли революция «матерью урегулирования или рассадником будущих революций»?⁷.

А вот французам и русским не повезло. Великая Французская 1789 года выродилась в массовый террор, гражданскую войну, диктатуру. И подорвала общественный порядок во всей Европе. Она поистине стала рассадником будущих революций, как во Франции (восстановление Бурбонов в 1815, революция 1830, 1848, Парижская коммуна 1871), так и вне нее. Как показывают события в Париже 1968 года, этот революционный процесс, может быть, еще и до сих пор не завершился.

Революционный сериал в России

В России революция тоже стала многосерийной. В 1905 году началась первая серия. Манифест Николая, ограничивший власть самодержца законодательной Думой, казалось, положил начало компромиссу. Но левые экстремисты никакого компромисса не хотели и продолжали устраивать погромы поместий и теракты. А вот царский премьер Петр Столыпин от компромисса не отказался. В борьбе с терактами он встал на путь аграрных реформ для улучшения жизни самых широких слоев.

Однако левые заклеймили Столыпина. Ведь их лозунгом было: «чем хуже, тем лучше». Естественно, когда Столыпин пал жертвой теракта, левые возликовали. Но и правые не особенно горевали. Увы, в окружении Николая не нашлось государственного мужа, чтобы продолжить дело Столыпина. Придворная челядь так и не поняла, что жить по старинке уже нельзя. Реформ не продолжили, но, вопреки стратегии развития Столыпина, ввязали страну в войну. Когда больной России был больше всего нужен гомеостаз, ее потащили на «закалку» в горнило Первой мировой войны.

Большевики опять не преминули открыть внутренний фронт: «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую». Думские либералы под этот лозунг не встали, но стали требовать перемены государственного строя в самый неподходящий момент. Затеяли менять лошадей в стремнине войны. Увы, частой сменой министров царь сам подавал этому повод. Вот и вышла на исторический экран вторая серия, революция Февральская.

Медлительность царского правительства в первые дни беспорядков привела к их эскалации. Положение усугубилось мятежом военных частей, расквартированных в Петрограде. Уже через пару дней уличного самосуда стало ясно, что это – революция. И подавить ее можно было только армией, рискуя развязать гражданскую войну. На такой риск царь Николай не мог пойти, будь то в силу своих убеждений или осознания потери авторитета среди военачальников. Поэтому и отрекся от престола в пользу младшего брата Михаила, чей авторитет в армии был гораздо выше. Николай явно рассчитывал на решительные военные меры со стороны Михаила.

Но плохо знал царь своего брата. Михаил был не менее совестлив. Неизбежное пролитие русской крови претило ему не меньше, чем Николаю.

К тому же, принимая шапку Мономаха из рук брата, он знал, что время упущено, что теперь не только самодержавие, но и конституционная монархия не могут быть спасены. Он понимал, что одолеть внешнего врага можно только примирением с теми, кто вчера требовал отмены самодержавия, а сегодня и монархии вообще. И поставил интересы страны выше интересов династических.

Единственную надежду для династии Романовых он видел в добровольном возвращении их суверенной власти к ее источнику. В 1613-м они были избраны на престол народной волей Земского собора. Сейчас они должны были вернуть свою власть снова на суд народной воли, выраженной через Учредительное собрание. Приняв шапку Мономаха из рук самодержца, Михаил не увенчал ею свою главу. Он вернул ее к своему источнику ⁸.

Шанс победоносного компромисса упущен

Подписав «манифест о невосприятии верховной власти» до решения Учредительного собрания, Михаил дал Временному правительству законную основу для существования, а стране — шанс победы над внешним врагом. Не его вина, что политические элиты не использовали передышку, чтоб покончить смуту гражданским миром. В случае победы на фронте монархия имела бы неплохой шанс в Учредительном собрании сохраниться в конституционной форме. Тогда Февральская революция вошла бы в историю как Славная Русская.

Но были силы в обществе, которые никакого компромисса не хотели. Это относится и к Керенскому, игравшему ведущую роль во Временном правительстве. То ли под натиском Петроградского Совета, то ли по своей инициативе он подорвал всякую надежду на скорую победу преследованием монархически настроенных генералов. Сам Михаил был снят с поста инспектора кавалерии и лишен воинского звания. Эскалация революции возобновилась. Тут и приказ номер один, и аресты членов Императорского дома. Провозглашение Керенским республики в сентябре было нарушением конкордата с Михаилом о непредрешенчестве до созыва Учредительного собрания. Это был откат Февраля от демократических принципов.

Объединившись с большевиками в подавлении «мятежа» Корнилова, Керенский сам загнал себя в левый угол. И дал зеленый свет для революции Третьей. Как и Февральская, Октябрьская стала не «матерью урегулирования», а рассадником революций как внутри страны, так и на экспорт. Процесс растянулся на 74 года. От предательского Брестского мира революция покатилась безудержно по «французскому» пути: к террору против «контрреволюции», гражданской войне, крестьянской Вандее, якобинству Троцкого, термидору НЭПа, чисткам «Ленинской гвардии», ГУЛАГу и бонапартизму Сталина. В отличие от Великой Французской, Великая Октябрьская захлебнулась в болоте бюрократического застоя.

Революция четвертая и т. д.

Осознание правящей элитой при Горбачеве, что страна зашла в тупик, не привело к общественному согласию. О консенсусе говорить было модно, но вектор выхода из тупика был близок нулю. Раздрай в партийных рядах привел к путчу ГКЧП, падению Горбачева, развалу СССР и мировой коммунистической системы. Эта четвертая за век революция символически завершилась приездом к власти Ельцина верхом на броневике Ленина. Но вотчиной Ельцина стал не СССР, а только обрубленная Российская Федерация.

Началась пятая серия государственных спазм, включавшая шоковую терапию, ваучеризацию и «прихватизацию» народного достояния в невиданных доселе масштабах. Объявление вседозволенности этнических суверенитетов поставило страну на грань гражданской войны. Но не благоразумие элит уберегло страну от гражданской войны, а их жадность. Ибо они поняли, что наворовать можно больше в мирных условиях, под лозунгами демократизации и интеграции в «глобальную экономику». «Демократизация» дала им правовой беспредел. И свободу найма «частных» боевиков как в «бизнесе», так и в правительственных структурах, даже и в парламенте.

Революция пятая: от демократии к олигархии

Вот тогда-то и произошла пятая, или вторая Октябрьская, революция, начавшаяся обстрелом парламента войсками Ельцина в октябре 1993-го. Запад, только что учивший россиян разделению властей по рецепту Монтескье, этого обстрела одной ветви власти другой не «расслышал», но «восстановлению порядка» рукоплескал, «дабы коммунисты не взяли реванш».

Первая Октябрьская разграбила страну национализацией и конфискацией частной собственности. Тогда это назвали переходом от капитализма к социализму. Вторая Октябрьская узаконила начавшееся с 1991 года разграбление страны произвольной приватизацией национальных богатств. Отпрыски тех, кто когда-то делал первую Октябрьскую, назвали это «шоковой терапией» для отката назад к капитализму. Естественно, они опирались на рецепты «спецов» по капитализму, чаще всего из США, при поощрении и попустительстве западных правительств и СМИ.

Это была не просто реставрация капитализма, каким он был до первой Октябрьской. Это было создание самой антидемократической экономической формации в новейшей истории. Такой колоссальной концентрации капитала в столь немногих руках история еще не знала. Во всяком случае, такой концентрации нет ни в Америке, ни в Западной Европе. В то время как в США 1% населения получает 22 % собственных доходов страны, по подсчетам академика РАН Дмитрия Львова у одной сотой населения России 92 % всех доходов⁹.

Свобода рынка для России обернулась свободой создавать капитал с помощью общественных потрясений и передела собственности. Причем не важно, в каком направлении идет передел: к народу, как это случилось в 1917-м, или от народа, как в 1990-х. И в том, и в другом случае народ проигрывал. Делался бизнес на прогонке отдельно взятой страны от революции к революции, не важно, под какими лозунгами. Переизбрание Ельцина президентом в 1996-м показало, что никакая «демократизация» не гарантирует честности выборов, пока главные рычаги политтехнологии и СМИ остаются в руках богачей. А дефолт 1998-го показал, что никакие «реформы» при финансовой зависимости страны от Запада к добру не приведут.

Революция шестая: гомеостаз

Отречение Ельцина «от престола» в пользу Путина положило начало шестой революции, бескровной в столицах, но не на периферии. При Путине удалось затормозить сползание страны к новому «срыву», к новым потрясениям. В его окружении появились государственники, мыслящие своим, а не заемным умом. С помощью возросших цен на энергоносители удалось расплатиться с внешним долгом, а заодно распрощаться с иносоветниками. «Борьба с терроризмом» если не подружила Россию с США и Европейским Союзом, то хотя бы смягчила их «прессинг» на реформы в России.

Несмотря на изнурительную и досадную войну в Чечне, правление Путина обеспечило период стабильности и экономического роста, который был необходим для России, как гомеостаз для больного. К тому же Путин проявил способность расти на посту и показал себя государственным мужем во внешней и внутренней политике. Все это обеспечило ему высокий рейтинг популярности.

К Славной Русской

Итак, задача вытаскивания страны из цикла разрушительных революций и выведения ее на орбиту устойчивого эволюционного развития остается нерешенной. Не будем говорить, что для ее решения нужна еще одна революция, чтоб покончить со всеми революциями. (Думаю, само слово «революция» народу России оскомину набило.) Поверим Зюганову, что Россия уже исчерпала свой лимит на революции (да только не от нынешних коммунистов теперь угроза). Не будем призывать и к шоковой терапии, чтоб не шокировать «терапевтов». Просто нужна серия кардинальных эволюционных реформ, тщательно продуманных и очень смелых, для устранения эксцессов, перегибов и правонарушений всех предыдущих революций, уже больше ста лет сотрясающих Россию.

В области социальной главная задача — уменьшить разрыв между богатыми и бедными — не выше уровня США и Западной Европы. Перенимать при этом опыт социального обеспечения соседних скандинавских стран и европейской социал-демократии.

В экономике «не класть все яйца в одну корзину», а развивать многоукладность форм собственности и предпринимательства для расширения народного участия в свободном рынке.

В ключевых отраслях покончить с монополией олигархов — главным препятствием к развитию широкого частного предпринимательства.

Главным средством обуздания олигархов должны быть антимонопольная практика по образцу США и Западной Европы, включая мониторинг и прозрачность финансовой деятельности.

Стимулировать создание мелких и средних предприятий, а также кооперативов и артелей, которыми славилась еще царская Россия.

Поддерживать создание предприятий, где контрольным пакетом владеют коллективно служащие и рабочие данного предприятия. Перенимать лучший опыт бинарной экономики других стран ^10.

Поднять роль профсоюзов для защиты прав трудящихся по западноевропейским стандартам. Это поможет понизить взрывоопасный уровень социального расслоения.

В области политической создавать все условия для нормальной деятельности лояльной патриотической оппозиции. Граждане должны быть уверены в честности выборов. И знать, что при любом исходе страна сохранит стабильность и никто не будет лишен ни прав, ни благосостояния.

В области духовной нужен реальный жест национального примирения, Великий компромисс¹¹ , который примирил бы, наконец, — не на год, и не на десять, а на поколения — разные политические, экономические, национально-этнические и религиозные интересы на благо всей страны. Такое примирение — и левых, и правых, и центристов — надо искать на основе всеобщего покаяния в грехах всех революций, любви к родине, взаимоуважения, открытости, прощения взаимных обид, отказа он насильственных действий, при сохранении и укреплении прав человека и свободы совести всех россиян.

Примирение внутри страны обеспечило бы и достойное участие России в мировом сообществе. Вот тогда Берк сказал бы, что, преодолев влияние абстрактных революций типа французской 1789 года, Россия совершила свою Славную Русскую и пошла, наконец, своим самобытным русским путем на создание Русского Міра в гармонии с универсальными стандартами нравственности и здравого смысла.

Владислав Краснов. От размышлений к выводам. Заокеанский отклик на статью А.И. Солженицына о Февральской революции.// «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 1, страницы 260- 269

Скачать две статьи рубрики “Гостиная”

 

 

Примечания

1. Burke E., Reflections on the Revolution in France. Liberal Arts Press, 1955.
2. См. статью Солженицына «Черты двух революций» в сб.: Солженицын А. Публицистика в трех томах. Ярославль, 1995. Том 1. С. 504-537.
3. Burke E. Указ. соч. С. 90.
4. Burke E. Указ. соч. С. 97-98.
5. Burke E. Указ. соч. С. 110.
6. Burke E. Указ. соч. С. 90
7. Burke E. Указ. соч. С. 31.
8. О роли Михаила в русской истории будет отдельная статья.
9. Американское телевидение 26 апреля и статья Д. Львова в «Литературной газете», 16-22 мая 2007.
10. См. книгу Роберта Ашфорда и Родни Шекспира: Ashford R. and Shakespeare R., Binary Economics. University Press of America, 1999.
11. Тут, может быть, язык опять довлеет над мыслью: ведь в советское время внедряли в сознание, что компромисс безнравственен.