Филипп Жакоте. Заметки о Рене Шаре

1,035 просмотров всего, 2 просмотров сегодня

Филипп Жакоте (Швейцария). Поэт, критик, прозаик, переводчик. Родился в 1925 году в г. Мудон, Швейцария. С 1946 года живет во Франции. Автор многочисленных стихотворных и прозаических сборников («Непосвящённый», «Сова», «Прогулка под деревьями», «Песни из глубины», «Самосев», «Пейзажи с пропавшими фигурами» и др.). В 1950-1970 гг. сотрудничал со швейцарскими периодическими изданиями («Новый обозреватель Лозанны», «06 искусстве»), в которых напечатал более трехсот статей о современной литературе, а также с французским издательством «Галлимар». Переводил Музиля, Рильке, Гёль­дерлина. Лауреат многих престижных европейских премий. В марте 2014 года вышло полное собрание сочинений в знаменитой «Библиотеке Плеяды». Живет и работает на юге Франции, в Гриньяне (департамент Дром).

Как объяснить, что при чтении стихов Шара я всегда испытывал одно­временно и самое живое восхищение и некоторое неприятие? Я не хочу заниматься критическим анализом творчества, которое стало предметом интереснейших комментариев (Мориса Бланшо, Жоржа Пуле, Жан-Пьера Ришара), моя цель — понять причину этого внутреннего несогласия и, воз­можно, извлечь из него урок. Не могу сказать, что предпочитаю какой-то определённый период творчества Шара. Сама природа его поэзии такова, что в ней почти невозможно развитие: каждое стихотворение — как вызов течению времени, оно словно рождается из взрыва, под знаком молнии; каждая новая книга менее всего является продолжением предыдущей, это всякий раз начало нового пути (иногда в ином направлении). Но дорога начинается всегда в одной исходной точке. Его поэзия предстает перед нами в трёх (впрочем, сходных между собою) лицах — это афоризмы, стихи в прозе и собственно короткие стихотворения; так было всегда и ни одна из этих форм не возобладала. Кто поверит, что эти два афоризма разделяет двадцать лет: «Над поэзией витает ночь, заря гаснет, стоит лишь рвануться ей навстречу. Как ни длинна бывает привязь, но мы больно задеваем по­эзию, а нас ранит её ускользание» или «На грани всемирного тяготения поэт, как паук, тянет ниточку к небу. Почти не видя себя, он маячит в лучах своих неслыханных хитросплетений, на виду у всех, как повешенный».

Также двадцать лет разделяет эти два отрывка из «песенок»:

Я знаю, дороги бегут,
Быстрее, чем школьники,
Запряжённые в ранцы,
Бегут по пояс в тумане
В хладном дыханье осеннем…

И второе:

В час между школой и тьмою
Сплетённые с ежевикой
Незримые озорники
Несутся — глухи, жестоки.

Рене Шару было бы легко, не заботясь о хронологии, составить абсо­лютно однородный сборник стихов. Поэтому в рамках одной книги или даже одного текста моё отношение меняется от восторга до отторжения. Мне близко то, как Шар видит и осмысляет поэзию, я принимаю его афо­ристические приказы самому себе и его магические, пламенные, незабвен­ные образы.

Разве можно не подписаться под словами Шара, сказанными в 1948 го­ду: «Наша роль состоит в том, чтобы влиять, свежая животворная река не должна свернуть с этой земли в какую-нибудь бездну»? И как не согла­ситься с этими чудесными словами об Иллюзии, с которой «мы сохраня­ем связь вопреки всем запретам и сомнениям»: «Она встаёт перед нами, как сфинкс — то улыбается, как первый раз с начала мира, то кажется гру­дой ветхих развалин. Почему? Не потому ли, что само её существование не умещается в отрезок между кратким ликованием наших родителей и бу­дущей горстью праха, которой мы станем; она незримо, тонкой филигра­нью, вписана в свет дня и в само наше зренье». Весь мой собственный опыт подтверждает это, причём в такой степени, что возможные расхождения связаны только со способом поэтического выражения (для Рене Шара это путь взрыва, молнии, вспышки). Более того, разве может не задевать душу — впервые после Рембо — «золотая искра природного света», его вызов, брошенный безобразию смерти? Итак, изначально в поэзии Шара я разделяю всё, кроме его полной уверенности в себе (но это моя соб­ственная слабость!), что и объясняет моменты неприятия. В конце свое­го эссе о Шаре Жан-Пьер Ришар пишет: «…И конечно же это чудесное пробуждение, это парадоксальное творчество чревато рискованными по­воротами. Убеждённый в своей творческой мощи, проникнутый даром как по волшебству изменять порядок причин и следствий, поэт поддается со­блазну говорить от имени далёкого, пока не существующего будущего […] и тогда он выбирает изначальную установку на определённую высоту (го­лоса, тона), априорно наделяет себя правом указывать на вещи, именовать их в такой манере, которая предполагает решение проблемы до того, как она была выстрадана…» Я не мог бы выразить мысль точнее — именно по­этому я, движимый постоянными сомнениями, и не могу целиком разделить позицию этого поэта. Да, в целом я одобряю его выбор, более того, считаю необходимым требование высоты и чистоты в том царстве низости, кото­рое представляет собою современная «литературная жизнь». Но чистота рискует обернуться «стерильностью», высота — надмирностью (с чем так болезненно столкнулся Гёльдерлин). Поэт нового времени бывает замкнут в самом себе, его подстерегает опасность творческого нарциссизма, порой с самой неожиданной стороны — когда произведение создаётся ради себя самого. На этом нужно остановиться подробнее.

Нет ничего легче, чем найти у Рене Шара великолепные озарения, на которые — и, говоря это, я отвечаю за каждое слово, — способен только поэт первой величины: их излучает, ими вибрирует всё его творчество вот уже более тридцати лет. Это вибрация стрелы, пущеной в цель и попав­шей в таинственную сердцевину мира. Если попытаться развить сжатую до предела мысль, то можно разрушить стихотворение. Но многие из них без­упречны; я думаю, например, о стихотворении «Забота» с его волшебным началом:

«Наводнение продолжалось. В упоённых свежестью полях, вокруг холмов и одиноких деревьев собирались лужи, постепенно сливаясь в озё­ра. Жаворонок пел в густо-сером небе. То там то здесь лопались пузыри на поверхности вод…»

Но есть тексты для меня закрытые — таков, к примеру, самый конец «Утраченной наготы»:

Взнесём же ветви, чья твёрдость окрепла под путами ночи,
идущей за молнией вслед, ведущей её за собою
Их слово получает существование временного плода,
который его распространяет раздирая себя.
Их слово становится тленным плодом, он падает, рвётся на части,
и снова оно оживает
Они сыновья беззаконий, клейма, возносят из шахты колодца
как тайный свой знак кувшин и цветочный венок…
Ярость ветров с них срывает одежды
На них наступают пушинки чёрные ночи.

Причины моего выбора очевидны. «Забота» написана повествова­тельным или близким к нему тоном, «Плач по Невону» подчинятеся ред­чайшему у Шара естественному ритму. Большинство любимых отрывков, которые я храню в памяти, почти не отличаются от разговорного языка. Может быть, нужно признать, что я не слишком чувствителен к стяжению смыслов, их концентрации, тогда как поэт придаёт этому огромное значе­ние? Может быть, я просто выбираю пологий подъём, отступая от крутых неприступных склонов? Нет. Моя претензия не относится к уплотнению смыслов; просто я настороженно отношусь к любому тексту, в котором чувствую нарушение равновесия, крен в сторону любой избыточности — пусть небольшой, пусть даже она является художественным приёмом пи­сателя. Возможно, необычные изысканные слова, смелые яркие метафоры и есть те крылья, на которых стихи устремляются в высь и взлетают – с этим я не спорю; однако при избытке слишком выпуклых образов, даже если каждый из них, как у Рене Шара, точен и полон смысла (Пьер Шап- пюи в своём недавнем эссе в «Новом французском обозрении» особенно высоко оценил последнее процитированное стихотворение за «точное воспроизведение реальности»), мне кажется, существует угроза свободе поэтического дыхания. Нагнетание образности может выглядеть искус­ственно. Не является ли начало одного юношеского стихотворения, «Мо­лодость», можно сказать, «слишком красивым»?

Вдали от засад крепостных и подаянья распятий
Рождаетесь вы, заложники птиц, истоки…

Когда красот слишком много (правда, это «слишком» почти невоз­можно взвесить), не становятся ли они врагом прекрасного? Каки чересчур «высокое» — врагом возвышенного? Я снова возвращаюсь к тому, о чём говорил вначале. Видимо, тут дело не просто в моей ограниченности: есть некое универсальное правило. Необходимо, однако, уточнить: все оговор­ки касаются лишь некоторых крайностей поэтического опыта Шара. Они отнюдь не мешают видеть в нём одну из самых ярких фигур современной поэзии. Мне было важно сказать это, а не просто присоединиться к хору совершенно заслуженных похвал.

 

Перевод с французского Арины Кузнецовой

Филипп Жакоте. Роса и молния. Заметки о Рене Шаре.// «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 9, страницы 131-139

Скачать тексты