Денис Бутов. Два дня до дембеля. Как не сбываются мечты

1,346 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

Денис Бутов. Ветеран второй Чеченской войны. Родился в 1975 году в Красноярске, оттуда же в 1996 году ушёл в армию. Летом 1996 года принимал участие в защите Грозного от бандитов. Выходил из Чечни в составе самого последнего подразделения, в новогоднюю ночь 1997 года. Службу закончил в 1998 году в Дагестане. В 2006 году переехал в Москву, работает в сфере информационных технологий, учится на магистра делового администрирования.

ДВА ДНЯ ДО ДЕМБЕЛЯ

— Рота, подъём! Строиться на зарядку, форма два!

Крик дневального разорвал утреннюю тишину. Послышался шорох, грохот чьего-то падения со второго яруса и приглушённые невнятные ругательства. Рота просыпалась. Сначала вскочили молодые — «чекисты». Трое сразу умчались в умывальник набирать в тазики воду и мыть пол в рас­положении, двое или трое убежали «на территорию» — подметать асфальт рядом со входом в роту, опорожнять урны. Почти одновременно с «чеки­стами» поднялись и «слоны» — отслужившие по полгода. «Слонам» мыть пол ещё в принципе положено, но только если не хватает молодых. Следом за «чекистами» и «слонами» встали и «черпаки» с «дедами». В роте оста­лись только уборщики, наряд и «дембеля».

Бойцы, голые по пояс, трясясь крупной дрожью от холода и недосыпа, выстроились на улице.

— Кто зарядку проводит? — хрипло спросил, высунув голову из окна канцелярии, ответственный по роте, он же её командир, старший лейте­нант Бурыкин, среди солдат — Дрель. За что он получил такое прозвище, никто уже не помнит,— вполне возможно, что за настырный характер.

— Я… — а это младший сержант Алексей Комаров по прозвищу Комар. Он уже два раза становился целым сержантом, и оба раза ненадолго: слиш­ком независим и дерзок в суждениях, на взгляд старших офицеров.

— Ну так вперёд, чего ждёшь?

— Рота… Бегом… МАРШ!

Саня Толмачёв проснулся оттого, что солнце светило ему прямо в глаз. Повернулся на другой бок, натянул на голову одеяло. Сон прошёл. Спать больше не хотелось, да и немудрено — последнюю неделю Саня только и делал, что спал, ел и пил. Жизнь растений. Месяц до дембеля. По непи­саному закону дембелей не ставили в наряд, не отправляли на работу, они даже не бегали ежедневные кроссы и еженедельные марш-броски. Един­ственное, что оставалось,— уход за оружием: это святое. Да ещё стажёр, обучение которого Саня начал неделю назад. Стажёр попался шустрый, понимает всё с полпинка. Хоть с этим повезло.

Саня откинул одеяло, сел. Двое других дембелей ещё спали. Максим Кудашов, по прозвищу Камасутра, натянул одеяло на голову, отчего обна­жились волосатые ноги. Камасутрой его прозвали, когда проверяющий полковник из штаба дивизии, долго задвигавший про верность Отчизне, славные традиции и недопустимость неуставных взаимоотношений, спросил, проникновенно глядя на Макса: «А что же такое Устав, товарищ солдат?» — на что Макс не моргнув глазом ответил: «Устав — это Камасу­тра армии, товарищ полковник». Полковник оценил суровый армейский юмор, и Максим, кроме прозвища, получил трое суток «кичи».

Третий дембель — Саня Харлов по прозвищу Харлей,— оказывается, уже проснулся и лежал, потягиваясь.

Пошли умываться, гражданин Харлей, — позвал Саня.

— Пойдём…

Они сунули ноги в тапочки, взяли «мыльно-рыльные» принадлежности и, всё ещё зевая, побрели в умывальник.

— Задолбало меня всё. Домой хочу, — пробормотал Харлей. — Токарь, поехали домой!

Токарь — это кличка Толмачёва. Получил он её, когда на спор съел три банки сгущёнки с двумя буханками хлеба. Ротный, подошедший к концу второй банки, молча подождал окончания представления, а потом буркнул: «Ну ты токарь, бля, по металлу, по хлебу и по салу…»

— Подгоняй бэтэр, поедем с комфортом.

— Да я уже пешком готов, мне-то недалеко, — говорит Харлей.

Харлей родом из Краснодарского края. А Саня — из Сибири, из-под

Новосибирска.

— Да мне тоже буквально рядом — три часа на самолёте.

Харлей оживился:

— Токарь, поехали ко мне! Лето на носу, ё-моё! Загуляем, блин! У нас девчонки знаешь какие! Женим тебя! Что ты забыл в своей деревне?

— А у вас что? Станица! Та же деревня, только называется по-другому.

— Сам ты деревня! Мы же казаки! Женим тебя на казачке, будешь тоже казаком.

Этот разговор повторялся уже неоднократно, с незначительными вариациями.

— Не, Харлей, меня девчонка дома ждёт, ты ж знаешь.

— Да… Это тебе с бабой повезло, дождалась.

— Сплюнь! А то получится каку Ганса.

— Тьфу-тьфу-тьфу…

Ганс — это Серёга Гансович. Его девушка обещала ждать, когда он уходил в армию. Писала по два-три письма в неделю, на которые Ганс в обязатель­ном порядке отвечал. Все завидовали таким чувствам. А кончилось всё тем, что Ганс за два месяца до дембеля получил очередное письмо от своей люби­мой Танечки, которое начиналось словами «Серёжа, извини, но так получи­лось…» В этот день Ганс был в карауле. О чём он думал, никто так и не узнал, потому что, отстояв час на посту, Ганс снёс себе полчерепа из автомата.

В умывальник залетел дневальный — «слон» Чумаченко по прозвищу Чума:

— Сань, тебя ротный!

Чуму в роте не любят. Многие подозревали, что он стучит, хотя за руку (или, точнее, за язык) никто пока не схватил. А ещё есть подозрение, что Чума «крысит»: уж очень часто у пацанов пропадают лезвия и другая мелочь, когда Чума дневалит.

— Какой Сань? Нас тут двое Саней.

— Ну, Токарь.

— На хрена?

— Не знаю, сказал позвать.

— Ладно, вали…

Токарь отвернулся к зеркалу и начал тщательно намыливать подбородок.

— Сань, он сказал: срочно…

— Я сказал — вали.

— Что ему надо, интересно? — спросил Харлей, озабоченно разгляды­вая в зеркало прыщик на носу.

— А я стебу? Сейчас схожу, узнаю.

— Разрешите, товарищ старшлейтенант?

— Заходи.

— Вызывали?..

— Наш бэтэр сегодня ночью в Червлёных на фугасе подорвался.

— Бл…

— Вот-вот. Два трупа. В том числе Семёнов.

Семёнов, по прозвищу Сэмэн, был наводчиком БТР в первом взводе. До дембеля ему оставался год.

Саня сразу понял, чем ему грозит этот взрыв. По штату в роте должно было быть десять бэтээров — по три на взвод плюс командирский. На самом же деле в наличии было три. Остальные либо были в ремонте на армавирском заводе, либо стояли без двигателей и колёс в автопарке, дожидаясь своей очереди. Из трёх более-менее исправных один теперь тоже кандидат в Армавир, второй — командирский, а третий… А наводчи­ком третьего бэтээра и был Саня Толмачёв…

Семёновский БТР выполнял служебно-боевые задачи в составе Вре­менной оперативной группировки сил на Северном Кавказе. Так, навер­ное, будет написано в сопроводительном письме, прилагаемом к цинко­вому гробу. А если простым языком, то примерно треть полка в составе тактической группы охраняла границу России (Дагестана, если точнее) с Независимой Ичкерией. Это был тот период, который, может быть, когда-нибудь назовут странной войной. А может быть, и не назовут. Даже скорее всего не назовут. Ведь и в 1995-1996 годах в Чечне была не война, а «восстановление конституционного порядка». Теперь же и восстановле­ния никакого нет, а уж войны и подавно, да вот только «двухсотых» полк отправляет за неделю по домам пять-шесть стабильно.

Я не поеду, — прокрутив в голове весёленькую перспективу — месяц совершать разведрейды в приграничной полосе — заявил Токарь.

— А куда ты, на хрен, денешься? Партия сказала «надо», комсомол отве­тил «есть».

— Да не поеду я, товарищ старшлейтенант! Вон сейчас в санчасть схожу, бутылку доктору поставлю, он мне постельный выпишет.

— Дурачок ты, бля… Постельный режим, чтоб ты знал, это всего лишь рекомендация для меня от врача, и я на неё могу забить с чувством выпол­ненного долга, понял?

— Ну товарищ старшлейтенант! Месяц до дома! Чего хернёй-то зани­маться… — заныл Саня.

— Понимаю и сочувствую. Но помочь ничем не могу. Бэтэр в разведке нужен? Нужен. Кому больше, кроме тебя, ехать? Некому. Так что бери ста­жёра и готовься. Всё, свободен.

Саня вышел из канцелярии с чувством хорошо обгаженного человека. Вот уж чего он не ждал и не желал, так это ещё одной поездки в «район прикрытия административной границы».

— Ну и что, Токарь? Чего ротный хотел? — это спросил уже проснув­шийся и введённый в курс дела Камасутра.

Матерился Саня минут пять без остановки. Когда выдохся, внимательно слушавший Камасутра спросил:

— Вот это и хотел? Неужели правда такой извращенец?!

Харлей захохотал, к нему присоединился и Камасутра. Саня не выдер­жал и тоже засмеялся.

— Стажёр! СТАЖЁР, БЛЯ!!! Бегом!!!

Стажёр, рядовой Фёдор Палыкин, схватив в охапку две коробки со сна­ряжёнными лентами для КПВТ, неровной трусцой побежал к бэтээру.

— Ты чё, сука, тормозишь, бля?! Щасвлоб сгёбну, будешь шевелиться!!!

Токарь, злой как собака и чумазый как ростовский шахтёр, выглядывал

из открытого люка. Они со стажёром готовились к предстоящей поездке, а это значит, что им надо было почистить пулемёты, дотащить их от КХО — комнаты для хранения оружия — до бэтээра, установить их (что в случае с КПВТ тоже невесело), перетащить из КХО в бэтээр боекомплект (восемь коробок для КПВТ и десять коробок для ПКТ), разместить их в ниши… И всё это до обеда, потому что уже в три часа колонна уходит.

В моторном отсеке ковырялся Белый — Серёга Шлыков. Белым его прозвали за цвет волос. Белый — водила, служить ему ещё полгода. Кроме Белого, Токаря и стажёра на границу едут ещё разведчик-снайпер Коля Воробьёв по кличке Воробей, разведчик-пулемётчик Саня Абулазаров по кличке Балаган, разведчики Иван Чупрыгин по кличке Лапоть и Иван Балутенко по кличке Рекс. А командиром «экипажа машины боевой» едет старшина роты старший прапорщик Самороков по прозвищу Старый, не к ночи будь помянут.

За голову Старого чехи давали большие деньги. Крови он им попил немало. Служил он поначалу в разведбате сто первой. Когда бригада стояла в Грозном, он уходил из городка дня на три, на четыре. Возвращался с гир­ляндой ушей, причём резал только левые, чтобы никому даже в голову не пришло, что он у одного чеха два уха берёт. Ствол у него был — ВСС- ка, она же «комплекс „Винторез“», тогда ещё редкая вещь. За сто метров выстрела уже не слышно в принципе, а прицельная дальность — пятьсот.

Погрузились, получили сухпаи, пообедали… «По машинам!» Поехали. Саня уже успокоился, и стажёр, с утра летавший как сраный веник, наконец-то вздохнул спокойно.

Когда приехали в группу, уже стемнело. Зашли в ротную палатку. Пацаны сидели и молча пили водку. Кто-то налил по стакану и вновь при­бывшим. «Вон там тушняк…» Выпили. Помолчали.

— Ладно, отбой, рота…— негромко сказал взводный, лейтенант Спрыжков.

Никто не спорил, все дружно встали. Кто-то пошёл умываться, молодые принялись убирать остатки «ужина». Легли, потушили свет. Отбой.

Это был обычный разведпоиск, каких за месяц случалось немало. Инже­нерная разведка на дороге от Червлёных Бурунов к Терекли-Мектебу про­водилась раз в сутки. Казалось, этого достаточно, но практически на том же месте, что и в прошлый раз, бронетранспортёр наскочил на фугас.

Уже ехали в городок, шутили, зубоскалили. Ба-бах! Удар в днище, грохот, звон! Отсек десанта мгновенно наполнился чёрным вонючим дымом, режу­щим глаза. Горох по броне! Звон! Крик взводного: «Слева!» Саня, кашляя, крепко зажмурил левый глаз, правым плотно прижался к окуляру. Руки сами делали то что надо — правая разворачивает башню, левая опускает ствол. Большой палец на электроспуск. Звон по броне! Треск снизу — это выско­чившие пацаны легли под колёса, открыли ответный огонь.

— Бля, не вижу ни хрена!!! — Саня был близок к панике. — Товарищ лейтенант! Где они?! Ни хрена не вижу!

В ответ ни звука. Хлопок, и Саня оглох. Ему показалось, что башню сорвало с корпуса, было такое впечатление, что его чем-то ударило по голове. Инстинктивно он вдавил палец в кнопку электроспуска, почувствовал, как заработал КПВТ, но не услышал выстрелов. Тишина, только еле различи­мый звон в ушах. Увидел! Огоньки! Из кошары! Пламя из стволов! Пулемёт туда! На, сука!!! Н-А-А-А!!!! Очередь четырнадцати с половиной милли­метровых пуль снесла половину крыши и без того еле стоявшей заброшен­ной кошары, — облако дыма, пыли. Побежали, крысы! Сука, зелёнка рядом, уйдут! На, пидор, на! Получи своё!!! Бежишь?! На тебе в спину!!!

Саня своими глазами увидел то, что раньше только слышал от других. Что бывает с человеком, когда в него попадает капэвэтэшная пуля марки­ровки МДЗ — «мгновенного действия зажигательная»: руки, ноги в разные стороны, кровь, клочья мяса. На, падла! Нравится?! На ещё!!!

КПВТ захлебнулся — кончилась коробка. Ушли, нырнули в зелёнку, ушли…

Как ни странно, убитых среди наших не было, только оглушило Саню, разбита голова у взводного, да Тимохе — Серёге Тимохину — прострелили плечо. Уцелела даже рация, хотя бэтээр можно было сдавать на металлолом.

Вызвали подкрепление, перевязались. Подлетела манёвренная группа – два бэтээра. В городок. У Сани в ушах нарастал звон, из него стали вычле­няться невнятные звуки. Заболела голова.

– Всё, бля…— думал Саня, — всё! Два дня до дембеля! Завтра в полк, послезавтра домой! Никакой санчасти, дома отлежусь. Домой!

Кроме Сани на дембель уезжали ещё трое. Да ещё старшина из РМО зачем-то в полк поехал. Поехали на сто тридцать первом, машину вёл контрактник, Трофим Иваныч. Интересный мужик — не пил, не курил, даже не матерился, водитель первого класса. Достоевским зачитывался. Выспался перед выездом. На вопрос о том, почему он вошёл в поворот, не снижая скорости, он потом только пожимал плечами, глядя растерянно. Машина перевернулась, Саню придавило бортом…

Это был последний «двухсотый» в полку за этот апрель.

КАК НЕ СБЫВАЮТСЯ МЕЧТЫ

Огонь! Дым режет глаза. Бэтээр горит. Я горю! Рвутся коробки с патро­нами. Вылезти, немедленно выпрыгнуть! Не могу! Ноги! Ноги зажало! Горю!!! Больно!!! Не хочу!!! Харлей! Харлей, сука!!! Вытащи меня!!! Не могу больше ! ! ! Не могу! ! !

— Денис! Денис!

Я сажусь рывком на кровати. Дома. Простыня мокрая, я тоже мокрый. Вспотел, блин.

— Ты мне опять спать не даёшь. Ты опять кричишь во сне.

Это мой брат. У нас с ним одна комната на двоих. С тех пор, как я уво­лился в запас, спокойный сон у него кончился. Если, конечно, не считать случаев, когда я не ночую дома. Впрочем, таких случаев немало.

— Извини, Серёга.

Да ладно…

Иду в ванную, сую голову под струю воды. Спать уже совсем не хочется. Моя бы воля, так я бы вообще не спал. Мама спрашивает, почему я так много пью. Ха! Да потому что когда я сваливаюсь пьяный, я не вижу снов. Вот почему.

На кухне прохладно, там всегда открыта форточка. Встаю у окна, заку­риваю. Смотрю в ночь…

— Удачи, Балу!

— Удачи, Ден!

— Чтобы всё было хорошо!

Балу — это меня так звали в роте. Сначала прозвище было «Баламут», потом оно сократилось до «Балу». Меня уважали в роте. За что? Может быть, за то, что я старался быть… ну, справедливым, наверное… быть надёж­ным… быть… Не всегда получалось, но я, по крайней мере, старался. Быть человеком. Не волкодавом. Многие у нас в бригаде стали волкодавами — злющими псами, которым всё равно кого рвать — волка ли, чужого чело­века, своего щенка. Волкодавов тоже уважали. Через страх. Я видел, как менялись лица у молодых, когда они слышали голос Мамая. Хотя на самом деле Мамай — вовсе не плохой парень. Он просто отморозок. У него три контузии, лёгкие, правда, но три. Заводится он с полпинка, как хороший мотоцикл. Но всё равно: хоть дедовщина у нас в роте и была, но не такой беспредел, какой я застал, когда приехал в бригаду. Отслужил я к этому времени месяца четыре. И приехал. Летал как сраный веник. Вообще у нас в роте мало волкодавов, в основном они в гэсне — группе специального назначения. У них и командир — волкодав.

Провожали меня… Весело меня провожали. Смутно помню, как открыли ворота, постелили под ноги чистое полотенце. Ноги вытереть. Дурацкая традиция, честно говоря. Толпой довели до автостанции, поса­дили на автобус. Помню, что отлить выходил в Будённовске. В Пятигорске был уже почти трезвый. Башка трещала, так я пошёл в буфет, ещё водки хлопнул. А ехал я не сразу домой, ехал к родне в Черкесск. А когда домой собрался, шахтёры в Ростове на рельсы сели. Касками застучали. Я и прики­нул, что если поеду на поезде, то домой приеду месяца через три, не раньше. Ая хотел на поезде ехать. Не знаю почему, но хотел. Ну а тут пошёл и купил билет на самолёт. С серебристым крылом.

В аэропорту в Минводах вышел покурить на крыльцо. Капитан какой-то: «Привет, разведка».

— Привет, — говорю.

— Домой едешь?

Разговорились. Военный комендант аэропорта оказался.

— По соточке? — это он мне.

— Ну а чего ж?

До самолёта мне оставалось часа четыре. В общем, меня потом в само­лёт грузили, как ценный груз. Проспал всю дорогу. Вышел из самолёта, пошёл пешком до терминала. Выхожу из терминала, иду к автобусной оста­новке. Окликают. Отец с братом. Ё-моё! Брат за два года так повзрослел… Я даже не узнал его с первого взгляда.

Приехали домой. Домой! Туда, куда так рвались мы все, туда, где все наши мечты были. Домой, домой! «Взвоет ветер за бараками, БМП нам лязгнет траками. Домой, пора домой! » Козырная песня была. Домой…

Бродил по квартире как неприкаянный. Вспоминал, как я жил два года назад. В прошлой жизни.

— Не спится?

Это мама. Почувствовала запах табачного дыма. Забыл закрыть дверь в кухню.

— Да, мам, не спится.

— Опять что-то снилось?

— Нет, мам, всё нормально. Просто не спится. Всё хорошо, мам. Иди, спи.

— В армии служил?

— Да. Вот военник.

— Это хорошо. Нам нужны отслужившие. А где служил?

Пришёл я устраиваться на работу. В частное охранное предприятие. Охранником. По объявлению. Первый месяц я пил. Не просыхал. Потом кончились деньги. Брать деньги у родителей мне было неудобно и стыдно, но всё равно брал. Не на водку — на сигареты и разные мелочи. За этот месяц мне раза четыре звонили из разных милицейских контор — ППС, вневедомственной охраны. Отвечал я им всем одинаково — извините, два года я отдал МВД, с меня хватит, поищу что-нибудь другое.

— Во внутренних войсках.

—  А конкретно?

Восстанавливаться в институте я не хотел, мама уговорила. Студент из меня, если оценивать объективно, никакой. Но уговорила. Пришёл, вос­становился. Бухгалтер, етитна мать. Уходил со второго курса экономиче­ского факультета, восстановился на четвёртый курс бухучета. Не завидую я той фирме, что меня бухгалтером возьмёт.

— А конкретно — в разведроте.

— А-а-а… Разведка? Спецподготовка там, рукопашный?

— Ага. Спецподготовка и рукопашный.

— А это что? «Выполнял служебно-боевые задачи в составе…»? Воевал, что ли?

— Было дело.

— Извини, такие нам не нужны.

У меня отвисла челюсть.

— Почему?!

— А вы все оттуда больные на голову возвращаетесь, а у нас оружие боевое выдают. Мало ли чего ты учудишь, дай тебе настоящий пистолет.

Я молча смотрел на него, на этого чмыря в очёчках. Он засуетился, видимо, почувствовал себя неуютно. Решил, наверное, что сейчас на себе испытает неадекватность поведения «вернувшихся оттуда». Я расхохо­тался. Вспомнил, что я учудил (учудял? учуждал?) со своими пулемётами. Да, действительно, дай мне НАСТОЯЩИЙ пистолет… Пулемёты-то игру­шечные были. Да и автомат, с которым спал и в сортир бегал, — тоже фаль­шивый. Настоящий пистолет, бог ты мой! Я согнулся пополам, от смеха слёзы катились по щекам. Чмырь, видно, подумал, что у меня началась исте­рика. Только бы он не начал меня по щекам хлопать, подумал я. От этой мысли меня согнуло ещё больше. Упал на стул, с трудом успокоился. Вынул носовой платок, вытер глаза. Этот засранец протянул мне стакан с водой. На, мол, выпей, легче станет. Я встал, поблагодарил за интересную и содер­жательную беседу, взял у него из рук стакан, вылил ему на аккуратно при­чёсанную голову, забрал документы и вышел.

— Домой хочу! Знаешь, Балу, как дома классно? Знаешь, как меня ждут?

— Знаю, Харлей, знаю. Меня тоже ждут.

Враньё. Никто меня не ждал. Кроме родни. Гражданка, на которую рвался два года, о которой думал и мечтал, оказалась поносным местом. У тебя нет денег? Ты слабак. Ты был в армии? Ты не смог отмазаться — ты дурак. Ты был на войне? Да ещё и рапорт туда сам написал? Ты полный дебил.

Остались ещё друзья. Которые тоже ждали тебя. Как выяснилось – напрасно. Мы больше не понимаем друг друга.

— А расскажи, как там, на войне?

— А расскажи, страшно было?

— А расскажи, ты убивал?

— А расскажи, как это?..

— А расскажи?..

Я рассказывал. Когда пил. В полуневменяемом состоянии. После того, как на одной из пьянок рассказал о том, почему часового лучше душить, а не резать горло, девушка, которая мне нравилась, перестала со мной общаться. Просто бросала трубку и не открывала дверь. Видимо, не понра­вились физиологические подробности.

Однажды пили в общаге на краю города. Не помню как, но оказа­лись мы в гостях у соседей. А соседи оказались чеченцами. Я сидел голый по пояс, молча пил водку, подливая себе сам. Когда один из чехов налил мне в стакан вина, я выбросил стакан в окно. Не помню, почему я не ушёл, просто не помню. Наверное, потому, что там сидели мои друзья. Ну, я так думаю. Сидел и терпел. Когда чех сказал мне, показывая пальцем на мой опознавательный медальон — «смертный жетон»: «В следующий раз, когда придёшь, сними его у дверей», — я не выдержал. Меня оттащили. Хорошо, что меня оттащили. Иначе я его завалил бы. И сел бы. Из-за чеха.

Включил чайник, закурил очередную сигарету. Спохватился, закрыл дверь кухни.

Когда приехал в Черкесск, пошёл гулять по городу. Я ездил туда каждое лето — года этак до девяносто четвёртого. Тихий, зелёный городок. Есть в нём своя прелесть. Идёшь по улице — растут абрикосы, алыча, тутовник. Залезай на дерево — и лопай.

Стоял на остановке, ждал троллейбус. Хлоп-хлоп! Выхлоп дизеля грузо­вика. Рефлексы сработали каку собаки Павлова. Очнулся в кустах, нашари­вая автомат. Секунд десять нашаривал. Потом осознал, как я глупо выгляжу. Смотрю — все, кто был на остановке, человек тридцать, на меня уставились. Ну, я представляю, как это выглядело со стороны: стоит парень — как при­падочный прыгает в кусты и выглядывает оттуда. Я встал, штаны отряхнул, сделал морду лица поиндифферентнее — мол, так задумано было. В трол­лейбус уже не полез, пешком пошёл. Уши, наверное, аж светились у меня.

Уже дома гулял с девушкой по парку. С той самой, которая, как оказа­лось, не любит снимать часовых. Она так и не поняла, почему я встал как вкопанный, сказал ей: «Стой!» — постоял несколько секунд, рассмеялся и пошёл дальше. Я не стал ей объяснять, что валявшуюся на земле ржавую табличку с кусками торчащей оттуда проволоки принял за растяжку…

Зато меня любят собаки. И я их люблю. «Чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки». Я не люблю людей. Совсем. В общей их массе.

За очень редкими исключениями. Я не могу любить людей, которые гово­рят мне: «Ты не смог отмазаться от армии? Значит, ты бедный. А если ты бедный — значит, ты глупый». Я не могу любить людей, которые говорят мне: «Ты ещё молодой и сопливый, вот поживи с моё…» Я не могу любить людей, которые каждый день обедают в дорогих ресторанах. Пускай это всего лишь зависть с моей стороны, пускай мне говорят, что можно честно заработать такие деньги. Всё равно я не могу любить таких людей. Я не могу любить людей, которые могут ударить собаку. Я не могу любить людей с пустыми глазами.

Я не умру молодым, я знаю это. Потому что мне уже поздно умирать молодым. Я уже не молод. «Нам по двадцать семь лет, и всё, что было, не смыть ни водкой, ни мылом с наших душ…». Мне ещё даже не двад­цать семь. Я даже не вклеил ещё вторую фотографию в паспорт. Но я уже не молод. Я никому не говорю этого, потому что люди будут смеяться. Я не люблю этих людей. А ещё я не люблю людей, которые меня жалеют. А ещё я не люблю себя.

Только не надо меня жалеть. Оставьте себе шанс.

СЛОВАРЬ СПЕЦИАЛЬНЫХ СЛОВ

• БМП — боевая машина пехоты.
• ВСС («Винторез») — бесшумный снайперский комплекс. Под комплексом понимается сочетание «оружие — патрон»: винтовка снайперская специальная «Винторез» (ВСС) и спе­циальный патрон СП-5 (калибр 9×39, снайперский).
• КПВТ — крупнокалиберный пулемёт Владимирова танковый.
• ПКТ — пулемёт Калашникова танковый.
• ППС — патрульно-постовая служба.
• РМО — рота материального обеспечения.

Денис Бутов. Два дня до дембеля. Как не сбываются мечты. // «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 7, страницы 333-359

Скачать текст