Константин Попов. Лучшие. Быль в трёх частях, с длинным эпиграфом и коротким эпилогом

997 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

Константин Попов. Участник «югославских событий».

Быль в трёх частях, с длинным эпиграфом и коротким эпилогом

Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнёшь и ты.

М. Ю. Лермонтов
(Из Гёте)

1

— А отчини-ка нам, Мугинштейн, с божьей помощью кассу! — пре­рвал затянувшееся молчание негромкий, проникновенный голос. И после короткой паузы задумчиво добавил: — Слышь, Гестапыч, тушёночки подгони, а?..

Хайнц Виккерт, носивший в этой тёплой компании почётное погоняло Гестапо, сделал ответное движение в сторону говорившего — но движе­ние лишь глазами. Между тем казалось, что вся его внушительная затянутая в камуфляж для ночных операций фигура обратилась в слух, ожидая про­должения. Всей фигурой слушал Хайнц, кроме разве что ушей — нему­дрено, ибо по-русски он ни хрена не рубил. Любителя же тушёнки сей факт, похоже, нимало не волновал:

— Банку давай сюда, говорю! — Тот же голос, нарушивший на этот раз очарование невыразимо чёрной, пусть и зимней, но всё же южной ночи, усугублявшееся отблесками небольшого костерка — а небольшие костерки, будет вам известно, всегда что-нибудь да усугубляют — этот голос уже утратил свою проникновенность, обретя свойственные его хозяину вре­менами тембры человека маловысокообразованного, но точно знающего свои сиюминутные пожелания.

Нетерпеливое движение в сторону «микрофонившего» тушёнку Гестапо обозначилось в складках такого же чёрного комбеза, мешко­вато сидевшего на сутуловатой, худощавой фигуре очкарика с интелли­гентным — вопреки впечатлению от последнего высказывания — лицом. Конечно же, Рептилии, как звали здесь парня в очках, были ведомы линг­вистические познания Гестапо, точнее, полное их отсутствие, да и сам он вполне мог озвучить своё пожелание на родном для Хайнца немецком, но…

…После сегодняшних полуторачасовых скачек по пересечённой местности наперегонки с парой вражьих миномётчиков, вообразивших себя крутыми снайперами, — скачек с двадцатью кило тротила за спиной и с единственной колотящейся в башке навязчивой мыслью: «Ну, п… ц!..»

…После вчерашних занятий и сорванного интернациональным матом голоса, коим он пытался перекрыть теперь уже непрерывную канонаду, прививая своим чучмекам кое-какие понятия о непреходящих ценностях, то бишь о технике безопасности при работе с прыгающей противопехот­ной миной ОЗМ-72…

…После возвращения четвёртого дня из коротенького рейда, растянув­шегося на полторы недели, — трижды крутили мазурку с озверевшими от их хулиганств отборными зондеркомандами и потеряли почти полгруппы…

…После всего этого и многого другого насчёт цицеронить по-немецки ломало его конкретно. А тушёнки страсть как хотелось.

Гестапо же с невыносимой — прямо-таки гестаповской — неторопли­востью протянул руку в костёр, где лежало пять (на одну больше, чем сидело у костра народу) разогревавшихся банок, не обращая внимания на жар, поднял одну из них за отогнутую крышку и протянул Рептилии заветный харч длиннющей лапищей, не утрудившись подняться в рост.

Рептилия, выпрямившийся, дабы взять из руки Гестапо вожделенную тушёнку, оказался лишь чуток повыше ростом продолжавшего сидеть на кор­точках Хайнца. Здоров был Гестапо, вотчто. А временами и весьма понятлив…

— Bitte! — хоть и немногословен.

— И тебе не болеть, — благостно ответствовал Рептил, занося ложку над зажатой промеж колен жестянкой. Остальные фигуры в чёрных комбе- зах тоже зашевелились, добывая из огня разогревшийся фураж.

— Скользкий ты тип, Рептилия! — традиционно высказался Руслан, сидевший рядом с Хайнцем, напротив очкарика, когда в костре осталась лишь одна банка. — Не мог сам до хавчика дотянуться? Умаял вон Хайнца! Гляди, обессилел совсем, тушёнку мечет из последних…

— А Рептилией за просто так не назовут, Русланчик. За ум мой недю­жинный, за красу мою неземную, да ещё вот за скользкость, — столь же тра­диционно парировал Рептилия, пытливо вглядываясь в Гестапо, действи­тельно редко, раза в три реже всех остальных машущего ложкой. — Ты мне лучше напомни, напарник мой разлюбезный: кто из наших вчера в наряд по кухне напросился?

«Чёрные комбезы», молотившие тушёнку, снова замерли, выжи­дая, — ведь смеяться с набитым ртом не только неудобно и некультурно, но и попросту опасно, поскольку при попадании в дыхательное горло куска варёной коровы абсолютно не имеет значения, сколь качественно ты стре­ляешь из винтовки, сколь ты грозен в рукопашной и вообще — сколь ты крут. А когда в голосе Рептилии появлялась такая вот лёгкая задумчивость, это почему-то почти всегда предвещало взрыв хохота.

Тем более если речь шла о Хайнце, единственным недостатком кото­рого — не считая полного незнания русского языка (а скорее всего – непонятного, но оттого не менее категорического нежелания его знать, не исключая освоенный даже японцем из конкурирующей разведгруппы русский мат) — итак, вторым «единственным недостатком» которого была страсть к изыскам славянского самогоноварения.

На лице Хайнца, отличавшемся удивительно тонкими, аристократи­ческими чертами, контрастировавшими с его «медвежьей» комплекцией, всякий раз после глотка местной дряни, именуемой почему-то «сливови­цей» — хотя гнали её из всего, что в принципе могло забродить, но только не из слив, — на этом лице после каждого глотка появлялось выражение такого неземного блаженства (абсолютно непостижимого для окружав­ших его славян), что это никак не могло оставаться незамеченным.

Рептилия со свойственной ему любознательностью, пользуясь своим сносным владением немецким, пару раз пытался раскрутить Гестапо на заду­шевный разговор о вкусовых прелестях этой редкостной гадости, но ответ Хайнца всегда был столь же одинаков, сколь и краток: « Hat mir gefallen…», — «она мне понравилась». Плюнув на истоки столь пылкой любви, Рептилия с тех пор не упускал случая пройтись по теме «что русскому здорово — то немцу смерть, и наоборот…» Притом сам он пил мало, поскольку челове­ческие (то бишь славянские) дозы алкоголя его небольшой, хоть и двужиль­ный, организм переносил с трудом. Так что сентенции Рептила на сей счёт воспринимались с уже привычным энтузиазмом — ибо позволяли одновре­менно хохотать как над шутником, так и над его «клиентом».

А потому коллеги уже предвкушали хохму, зная, что бессменный «командующий по кухне», старый одноногий Петко, к своим невообрази­мым запасам «сливовицы» бегает куда как резво. Особенно ежели кирять предстоит с Хайнцем. По эту сторону Гестапо любили все, и Петко не был исключением.

Впрочем, на сей раз от души посмеяться не удалось… Практически одновременно с движением левой руки Рептилии, не то чтобы совсем уж неуловимо, но достаточно быстро сунувшего в темноту висевший до того момента на левом бедре «вальтер», ещё пара стволов в руках Хайнца и Рус­лана уставились в том же направлении. Четвёртого присутствующего, поляка Зби, до этого момента молчаливо рубавшего тушёнку, — словно бы никогда тут и не было. Все, впрочем, знали: если в костерок шваркнет гра­ната, а они почему-то не успеют — разобраться будет кому. А скорей всего, так и не придётся ей туда шваркнуть. Збигнев в темноте не хуже кошки видел, даже если только что на огонь смотрел, — особенность организма, что вы хотите.

— Обзовись в темпе! — озвучил Рептил проплывший над языками пла­мени большой знак вопроса.

Случись такое не в центре расположения бригады, и вопрос бы озву­чили по-другому — впрочем, и звука-то почти бы не было: ПБСы в рейдах навинчивали все. Да и костра бы не было. И тушёнку бы жрали в холодном виде и быстро. Если бы та была.

— Шеф! — немедленно отозвалась темнота, и из неё материализо­валась ещё одна фигура в чёрном, причём в круге света в первую очередь показались пустые руки — без гранат, пистолетов и прочей неприятной атрибутики.

— Шеф, — подтвердил Рептил. И убрал «вальтер» обратно в кобуру. — Садись, Заран, тушёнка твоя почти сгорела.

— Шеф, точно, — раздался из-за спины вновь прибывшего голос с силь­ным акцентом. Зби, выскользнув из мрака, уселся на своё место и продол­жил приём пищи.

— Послушай, сержант…— произнёс Заран, доставая банку из огня (акцент у него не был так заметен, как у поляка),— послушай, сержант, а что: шмальнул бы?

— А как же, господин поручик! — оживился Рептил. — Непременно шмальнул бы. Да и всякий бы шмальнул. Больно тихо ходишь, Шеф, а спец­наз — он и у тех имеется… говорят.

— М-м…— неопределённо среагировал поручик, уже вовсю уплетая из банки.  А если бы я по-русски не рубил? Вот как Гестапыч, к примеру?

На этот раз уже Рептил неопределённо-философски пожал плечами: мол, значит, судьба такая. Между тем остальные, кроме продолжавшего неторопливо жевать Збигнева, отложили ложки и уставились в костёр. В воздухе повисло ожидание. Минут через пять, когда со жратвой покончил и командир, ожидание быстро сгустилось — наподобие облака — и напра­вилось к поручику.

— Ну, что, мужики…— промолвил тот, не глядя ни на кого,— сдаём Город.

Секундную паузу прервал Руслан.

— Твою ж мать… — сказал Руслан. Заглянул зачем-то ещё раз в заведомо пустую банку и аккуратно положил её в костёр. Руслан вообще был акку­ратным парнем, что особенно остро ощущалось, когда кто-нибудь по недо­мыслию оказывался в перекрестье прицела его старого «ремингтона».

— Эвакуация начнётся утром; сперва на корабли погрузят штатских, к вечеру должны закончить, — продолжил поручик. — Затем — очередь «тигров». Мы выходим сегодня ночью, как и планировалось. Мероприятие на объекте — завтра вечером.

Рептилия поначалу ничего не произнёс, только сплюнул на злобно зашипевшие в ответ угли. Затем положил руку на плечо Гестапо, бес­страстно смотревшего в огонь. Ладонь Рептила явственно ощутила, как тот напрягся в ожидании перевода.

— Kein slivoviza heute, Mensch. Wir geben die Stadt ab, morgen ewakuiren, — перевёл Рептил Хайнцу. (Сегодня без сливовицы, старик. Мы сдаём Город, завтра эвакуируемся.)

Гестапо покачал головой, внимательно посмотрел на Рептила и вздох­нул. Отчего — непонятно: то ли по поводу «сливовицы», то ли при мысли об эвакуации. Вообще сложно было сказать, о чём думает этот человек… Впрочем, мысли твои здесь никого особо не волновали, лишь бы ты рабо­тал хорошо да другим проблем не создавал. А так — думай себе.

— Эвакуация, пся крев! — проснулся наконец Збигнев. — В домину с ботами таку евакуацию.

— Эт точно! — имитируя интонации красноармейца Сухова, поддер­жал его Рептил. — Именно в гробу и именно в тапочках. Когда выходим-то, Заран?

— В три — инструктаж, в четыре — по коням, — коротко ответил пору­чик. И тут же добавил, не давая Рептилу снова открыть рот. — Я сказал: «в три» — и никаких «прям щас». Всё равно ещё тротил получать, у орлов твоих подгонку проверять…

— Да чо его получать — вон у меня в палатке двадцать кило парится. Он хоть и учебный, а жахает совсем как настоящий. Зря я его, что ли, на своём горбу пёр? — всё-таки попробовал возражать Рептил. Однако под тяжёлым взглядом поручика, хмыкнув, пожал плечами и умолк, не став объяснять, что чучмеков своих он ради лишнего часа сна «прям щас» в амуницию запакует, подгонку проверит да так спать и уложит.

— Вообще, Рептилия, говоришь много. Отдохни. Командиру солид­ность приличествует, — поддержал поручика Руслан, настроение которого после сообщения о сдаче Города резко испортилось.

— А я, Русланчик, здесь не командир. Я здесь, как и ты, замок, а коман­дир у нас  вот он, — огрызнулся в ответ Рептил, показывая глазами на вни­мательно наблюдавшего за диалогом Зарана. — Кем мне тут командовать? Зби? Хайнцем? Они и без меня как-нибудь справятся. Это для чучмеков своих я командир, а тут… А то, что генералы решили сдать Город, за кото­рый мы три с лихуем месяца жопы рвём, — так я тут ни при чём, извини, напарник.

— Хватит! — устало махнул рукой поручик, поморщившийся, когда Реп­тилия назвал его рядовых соотечественников чучмеками. (Он всегда мор­щился, но не возражал — потому как правда.) — Скоро выходить, а вы тут корриду устраиваете. Руслан, твои все в форме?

— Всегда! — Руслан подтверждающе кивнули мельком глянулна Репти­лию, сдержав улыбку… Улыбка была бы здесь совершенно ни к чему.

Некомплект в огневой подгруппе, которой командовал Руслан, всегда был меньше, чем у диверсантов Рептилии. И не потому, что Рептил был плохим командиром или инструктором. Во время последнего мероприятия он потерял троих. Руслан, потери которого тоже были велики, уже успел набрать в подгруппу новых стрелков — стрелять-то здесь так или иначе умели теперь все. Рептилу же пришлось комплектоваться недообучен­ными. Что здесь поделаешь, подрывное дело — наука сложная, а времени на обучение не хватает катастрофически.

— У тебя, Рептилия? — Заран выжидательно смотрел на очкарика.

Рептил немного помолчал, глядя в костёр, потом произнёс уже без прежнего задора:

— Двое в полном порядке. Трое не успели пройти курс безоболочечных фугасов. Да и с «лягушками» у них пока ещё так себе… Для них я тротил и волок. Думал, недельку погоняю. Так что будут пока на подхвате.

— Как остальные? — в голосе поручика послышался намёк на улыбку.

— Издеваешься, Шеф? Мы с Хайнцем — как обычно, в тонусе.

— Ладно. Времени ещё навалом… — подвёл итог поручик.

Руслан уловил мысль командира и дополнил её логичным выводом:

— …а потому самое время давануть на массу.

— Пойду проверю чучмеков, — ни к кому конкретно не обраща­ясь, произнёс Рептил и первым, потягиваясь, поднялся на ноги. Достал из «лифчика» взрывпакет и, подбрасывая его на ладони, исчез в темноте. Остальные расходиться не спешили: проверка боевого охранения была любимым развлечением Рептила — и иногда превращалась в бесплат­ный аттракцион для всех желающих. Спустя пару минут в сотне метров от костра жахнуло, послышалась негромкая возня, затем всё стихло. Ещё минуты через три на том же расстоянии, но существенно левее раздался громкий окрик — и снова тишина… Спустя некоторое время Рептил вновь нарисовался у начавшего затухать костерка, тихонько насвистывая себе под нос какую-то мелодию. Насвистывал он всегда что-нибудь из репер­туара «битлов», поэтому его заблаговременно опознали, и за стволы никто хвататься не стал.

— Твои чучмеки так орут? — спросил Руслан.

— Ага, — беззаботно ответствовал Рептил. — А твои спят. Но больше не будут… Радован и Микоев. Прочти им с утреца лекцию о бдительности да об «Уставе караульной службы». Вместо физзарядки. Спарринга устраи­вать не надо, они уже своё получили. Но вот отжаться раз дцать им не поме­шает. Для общего тонуса и укрепления памяти.

Руслан сокрушённо кивнул. А что тут скажешь, если твои подчинённые спят на посту.

— Schlafen, Mensch? Спать, старик? — хлопнув по плечу Хайнца, Рептил прикурил от вынутой из костра веточки и двинул к жилищу своей подгруппы.

Хайнц легко поднялся с места и направился вслед, совсем скрыв Рептила своей огромной фигурой от взглядов начавших расходиться коллег. Впро­чем, никто на них и не смотрел. А чего глядеть-то?

2

Город держался немногим больше трёх месяцев. Совсем недолго, в общем-то. Скажем, Севастополь — что в XIX веке, что в XX столетии — супостат пытался взять гораздо дольше. Да мало ли примеров.

Правда, тогда у супостата не состояло на вооружении ни штурмови­ков «Грач», ни танков Т-72, ни вертолётов огневой поддержки, ни боевых машин пехоты. Не было установок залпового огня «Ураган». О тривиаль­ных автоматах Калашникова в те времена никто мечтать не смел… Много чего интересного тогда и в помине не было.

В общем, не стоит даже обсуждать этот вопрос. Во всяком случае, в присутствии парней из Пятой бригады полиции и из Второй армейской механизированной. А то и схлопотать можно, причём запросто. Потому как именно они — полторы тысячи «пум» и «тигров» — держали Город. Каждый по-своему: кто на что учился. Армейские «тигры» — в окопах и танках, полицейские «пумы» — те уж совсем по-разному.

Конечно, все предполагали, что когда-нибудь Город придётся отдать. И хотя даже думать об этом никому не хотелось, в штабах бригад имелись- таки соответствующие запечатанные конверты, где расписывался порядок сдачи Города. И схема действий на такой случай всем заинтересованным лицам, включая младший командный состав, была в общих чертах известна. Вначале водным путём эвакуируются гражданские. «Тигры» и «пумы» держат подступы. Затем на суда начинают грузиться «тигры» со всей своей бронетехникой как наиболее боеспособные части, которые надо сохра­нить в первую очередь. Часть «пум» в это время работает, что называется, «за двоих», с минимумом артиллерии продолжая оборонять город. Четыре роты неполного состава со стрелковым (в основном) оружием против как минимум дивизии противника. Нет, особенности местности, позиционные преимущества «пум» — это, конечно, да. Но… пятьсот человек против пяти тысяч, а? И прожить-то в таком режиме надо всего сутки, а то и меньше, пока «тигры» грузятся. Атам и уж они, «пумы», — последним транспортом да на Большую землю.

Вторая рота «пум» «эвакуировалась» по-своему. Поделённая на десять групп, она должна была выйти в тылы противника и вдоль всей линии фронта одновременно устроить массовое безобразие со стрельбой, взры­вами и фейерверками, чтобы хоть немного облегчить задачу остававшимся в Городе коллегам. А затем прорываться к своим — кто как сумеет. Да там и топать-то километров двести, не больше, если по прямой. Хотя кто ж в тылах по прямой-то ходит, странный вы человек? Такая вот «евакуация, пся крев». Недаром Збигнев ругался.

Вторая рота Пятой бригады отличалась от остальных подразделений не только тем, что основной её «работой» были специальные операции в прифронтовой полосе и дальше, по ту сторону. И не только тем, что в свободное от рейдов время парни с красной полосой над нарукавным шевроном шастали парами по ближним предгорьям, выявляя и поздравляя с тем вражьих снайперов. Не этим, по существу, отличалась вторая рота.

Попадались здесь порой странные типы: с мрачными лицами или, наоборот, с лицами откровенно глумливыми, в звании повыше рядового, но в большинстве своём на местном наречии, как говорится, ни бум- бум. Значительная их часть владела, правда, другими языками славянской группы, чаще всего русским. А вот некоторые не владели. «Неместные», короче. Тамошние. Однако все как один — младший командный состав. Потому как военспецы. Наёмники, иным словом.

В разведывательно-диверсионной группе поручика Зарана Драшнева, или, как он сам её называл по старой привычке, «разведгруппе специаль­ного назначения», таковых «неместных» насчитывалось в аккурат четверо, чему сам поручик был весьма рад. Потому как в соседней группе было их всего двое, и один, ко всему прочему, японец.

Вот представьте себе: вы командир, и в подчинении у вас — японец. Хошь по-японски с ним объясняйся, хошь как. Ну, по-японски-то, конечно, в соседней РДГ никто не рубил, ясно. Долго их старшой подбирал себе второго военспеца, долго. Нашёл-таки: кого-то из братьев-славян, кто по-французски слегка шарил. И ничего: японец умелым воякой ока­зался — пять лет службы в Иностранном легионе даром не проходят. И сам работал прилично, и других учил — через переводчика, на пальцах и матом. А иногда, в особо запущенных случаях, и по-японски: «фудо-дачи» – «маваси-гери». То бишь «круговой удар ногой из боевой стойки». Так ска­зать, преодолел языковой барьер.

Поручику же Драшневу, как уже говорилось, повезло. Наверное, коман­дование его любило: на войне везение порой сильно зависит от симпатий командования. Впрочем, командованию было за что любить поручика.

Командование — оно ж не безглазое, не только приказы диктовать, но и читать умеет… иногда. Достаточно было почитать бумаги из личного дела поручика, чтобы начать того уважать…

Учился в Союзе, в Рязанском воздушно-десантном. Закончил почти с отличием. Почти — потому как с политическими дисциплинами были у него какие-то там нелады. Да и аллах с ними, с политическими. Не в политике ж дело. Вернувшись домой, два года командовал взводом: сначала в десанте, потом перевели в спецназ. А как только заваруха нача­лась, так тут же ему масса работы как раз по специальности образовалась. Только разгребай. Он и разгребал: то там чего, то здесь кого. Но справ­лялся. За что его командование, видимо, окончательно и возлюбило. Справлялся-справлялся пока не попал на Город. Город небольшой, но важнецкий, потому как ключик к другому: крупному, портовому, одним словом — стратегическому.

Сам-один Драшнев и тут бы вполне справился. Да только вот немного таких, как он, здесь нашлось. На роту набралось, малыми группами коман­довать, а больше — нету. Сходил он как-то с местными «орлами» на про­гулку по ближним тылам, так едва не поседел. Слава Богу, не потерял никого, но возвращались «орлы» обратно, говорят, на пинковой тяге, чуть оглох­шие от его негромких высказываний на свой счёт. В общем, полная засада с кадрами. Но делать нечего — сам стал потихоньку учить. Хотя и хлопотно это: дисциплин много, народу тоже, а науки те по своему характеру тща­тельного подхода требуют.

И тут вдруг такая везуха — в сентябре, аккурат перед самой блокадой Города, о которой все уже давно поняли, что будет она непременно, стали прибывать эти вот «неместные». Кто откуда, кто как, но каждый в чём- нибудь эдаком да мастер: кто шмальнуть в кого подальше да поточнее, кто взорвать чего поэлегантнее, кто сбить чего-нито из зенитки, кто на танке, как на Гран-при Монако, рассекает. Даже кинологу работа нашлась — тот себе сам её придумал: всех местных дворняг за месяц выдрессировал в доберманов, и патрули по Городу по-взрослому ходили, с псами злобными.

В обіцем-то, до зенитчиков и танкистов Зарану дела было мало — это к «тиграм», пожалуйста, в окопы. Особенно мало — до кинолога. Поручик, как и большинство спецназовцев, собак недолюбливал. А вот снайперы да диверсанты заинтересовали его весьма и весьма. Тут наконец любовь к нему командования достигла своего апофеоза. Выделили ему от щедрот аж четверых. И что главное — трое из них вполне коммуникабельные. Один только — некабельный, но эта проблема сама решилась, и на него кабель нашёлся.

Значит, вот четверо. По порядку надо…

Руслан. Москвич. Причём чеченец. Такой совсем обрусевший, довольно интеллигентный чеченец, мастер спорта по пулевой стрельбе, между прочим. Лет двадцати пяти — плюс-минус. Кличка к нему никакая не липла, так Русланом и остался. Хорошо стрелял, паразит! С тысячи валил из всего, к чему можно приделать оптику. А уж когда через неделю после их прибы­тия гонцы припёрли из Аргентины целый транспорт всяческой смертонос­ной всячины, и нашёл он среди прочего неизвестно как туда затесавшийся старый «ремингтон» калибра 308 с матчевым стволом — ой, держите меня семеро, вшестером не удержите. Эстетская винтовочка, кто в курсе — тот знает. И легла она ему, эта прелесть, прямо на душу. Такое ощущение вре­менами складывалось, что просто-таки видит Руслан боковой ветер, гла­зами видит. Не мазал, короче.

Вот Зарану и готовый «зам по огневой» — сержант Ембаев собствен­ной персоной.

Время между боевыми выходами у Русланчика поделилось на две примерно равные части. Половину этого времени он работал в патру­лях по вражьим снайперам — их в какой-то момент шибко много вокруг Города развелось: местность-то окрест гористая, и появление на той сто­роне какого-нибудь сраного пулемёта калибром поболе с присобаченной к нему оптикой могло создать массу проблем почти в самом центре Города.

Снайперы, бля. Пулемётчики… А по Городу люди ходят, да! И не только в форме, между прочим.

Короче, через день, когда не бегал по тылам, проводил Руслан несколько часов на тех же самых облюбованных снайперами пригорочках в ожидании такого, скажем, сообщения по «уоки-токи» от многочисленных наблюда­телей, кукующих денно и нощно на господствующих высотах: «Прицель­ный выстрел на три часа, дистанция полтора, роджер». Откуда отсчитывать «три часа» и откуда «полтора», это известно. Русланчик отсчитывал – и вперёд, с песней. После его песен обычно второго снайперского выстрела просто не бывало. Поскольку погибал тот снайпер. Лишь иногда — уходил, если успевал понять, что ловить ему тут нечего. Но… Это если везло тому снайперу по-крупному.

Руслан не один ходил: второй номер рядом всегда. Наблюдатель. А иногда так получалось, что и стрелок. Бывало.

Пары такие постоянно вокруг Города шастали, одни сменяли других, так что снайперская война у супостата провалилась полностью. Такие дела.

Ну так вот, Руслан. Когда не хулиганил вместе со всеми по тылам да не снимал зазевавшихся стрелков с окрестных гор, была у него ещё работа на всё оставшееся время. Доставлять радость поручику Драшневу. Нет, не поймите криво, с ориентацией у поручика было всё нормально. Радо­вался же Заран, глядя, как бойцы его, рядовые и необученные (каковых в группе у него теперь стало всего десять — вместо прежних четырнадцати), становятся потихоньку стараниями Руслана всё более и более обученными, хоть и не менее рядовыми. Он, Заран, и сам, конечно, с ними иногда зани­мался. Но как известно, у командира всегда найдутся более важные дела, чем материть закапывающего ствол в бруствер салагу или пялиться в бинокль на девственно чистые после длинной очереди от живота мишени, и уж тем более — объявлять выговор с занесением в грудную клетку за плохо вычи­щенное оружие. А «замку» по огневой — это вроде по должности. Руслан и не филонил: дрючил молодняк как положено. Молодняк мало-помалу учился стрелять и, что важнее, попадать.

На выходах Руслан тоже был вполне адекватен. Основы спецназовской тактики просёк в момент; командовал грамотно; бегать мог быстро, тихо и долго. Так что, в общем, самый цимес вышел у Зарана с командиром огне­вой подгруппы.

Теперь — Збигнев. Родом из Кракова. На вид лет тридцать ему было. Кажется, никто так до конца и не понял, чем именно занимался этот под­жарый тридцатилетний мужик в прошлой жизни. Ясно было лишь, что к ремеслу «убивца» приступил он не вчера и даже не позавчера. По неко­торым косвенным признакам — трудился он где-то в силовых структурах польской «беспеки», скорее всего, по направлению «антитеррор». Хотя кто его знает.

На второй день после прибытия, когда стали на месте выяснять, кто на что годится, он как-то туманно намекнул, чудовищно коверкая русские слова, что «немножко умеет драться». Заран и все присутствовавшие при этом командиры групп оживились — оттянуться врукопашную любили многие. Зби пожал плечами, вышел на утоптанный пятачок и сделал всем приглашающий жест: мол, «извольте, Панове». «Господа» не заставили себя упрашивать и стали выходить на площадку — по одному, окружая по периметру пятачка расслабленно стоявшего в центре поляка, ожидая, когда же тот намекнёт, что с противниками, дескать, перебор. Зби молчал, и для начала решили ограничиться пятью партнёрами, тем более, что все вышедшие на махаловку офицеры были далеко не ангелами, а где-то в чём-то спецназовцами.

Махались недолго. Грамотно махались: с одновременными согласо­ванными атаками, молча, без киношных красивостей. Как положено маха­лись… Через пару минут поднявшийся с земли и заметно прихрамывая, последним покинувший импровизированный ринг офицер подвёл итог: «Машина смерти». И добавил, сокрушённо покачав головой: «А ведь он, сдаётся мне, вполсилы работал. Даже не сломал никому ничего». Больше подобных спаррингов со Збигневом не устраивали.

Определили Зби в подгруппу к Руслану. Уж Збигневу-то в тактику спецмероприятий вникать особо не пришлось: сам был «с усам». Хотя иногда выходили казусы — скажем, частенько вместо полной нейтрализа­ции противника норовил Зби взять «клиента» живым, хотя в «терминатор- ских» рейдах такая необходимость возникала крайне редко. «Антитеррор», одним словом. Но подобные мелочи, в обіцем-то, не портили его репута­цию, поскольку так или иначе, если Збигнев за кого-то брался, то вреда тот причинить уже точно никому не мог. А с ненужными «языками» никогда не поздно было разобраться радикально. Что и делали, как правило.

Находясь в расположении бригады, Зби помогал поручику во всяких мелочах, тренировал бойцов по рукопашке, учился сам: у Руслана перени­мал навыки стрельбы, с Рептилией и Хайнцем овладевал абсолютно неве­домыми ему до сих пор, как ни странно, азами сапёрного дела. Кроме того, ходил в патрули по городу, в меру трескал «сливовицу», в основном молча. Иногда ругался по-польски, но чаще — по-русски. Иногда исчезал на пару- тройку дней, разумеется, с санкции вышестоящего начальства. Где и чем в это время занимался — не ведал никто, включая Зарана. Наверное, чем-то важным.

Такая вот загадочная личность, при том что боец — отменный. Что ж, и на том спасибо. Но «Збышеком» капрала Валевского не называл никто.

Так, Рептилия. Вообще-то, было у него имя, но внешность этого юноши прямо-таки требовала кликухи. Нельзя такому без погоняла. Сперва, недолго думая, окрестили Очкариком. Не прижилось. Почему-то не получалось называть Очкариком индивидуума, бесшумно проходившего на учебных выходах сквозь все заслоны и обкладывавшего объект взрыв­чаткой по самое не хочу. Но очки-то никуда не денешь, как слова из песни. Тогда попробовали звать Змеёй Очковой. Длинно. Долго выговаривать. Снова не то…

Все решилось, когда вместе с грузом оружия из Аргентины пришло несколько аквалангов. Командира бригады, осматривавшего арсенал, сии диковины весьма заинтересовали. Тем более что Город стоял на берегу тёплого моря и как плацдарм для амфибийных операций использоваться мог вполне. Худощавый очкарик попросил разрешения провести соответ­ствующую учёбу: дно посмотреть, водичку пощупать. Разрешили. Тот упа­ковался в гидрокостюм, запихнул в водонепроницаемый ранец несколько имитаторов, уточнил контрольные точки и, махнув напоследок ластами, спиной вперёд булькнул за борт мотобота. Остальные, вернувшись на берег, стали ждать.

Часов через пять он объявился в последней точке, где полковник с несколькими заграничными военспецами уже окончательно потеряли терпение. Хотя время ещё было. Акваланга на очкарике не наблюдалось, ластов — тоже, гидрокомбез куда-то исчез. Очки были на месте.

Полковник, не получивший сообщений о прохождении ни с одной точки, где должен был появиться боец, что-то заорал, стуча кулаком по столу. Очкарик же, отдав честь, молча стоял навытяжку, уставясь в глаза полковнику. Лишь раз он позволил себе чуть приподнять левую руку и ско­сить взгляд на циферблат часов. Когда полковник стал яростно высказы­ваться насчёт утраты казённого имущества, до палатки донеслись звуки нескольких отдалённых, следовавших плотно один за другим, приглушён­ных взрывов. Все, включая резко замолчавшего полковника, повернули головы на шум, тревожно вслушиваясь. Взрывы прекратились, однако ровно через пять секунд оглушительно жахнуло совсем рядом, метрах в двадцати. Несколько бойцов инстинктивно легли, брезент палатки кач­нулся от несильной ударной волны…

В ту же секунду раздался писк «уоки-токи»; полковник, оставшийся на ногах, нажал тангенту приёма, и вся палатка услышала накладывавши­еся друг на друга голоса наблюдателей, выкрикивавших примерно одно и то же: «Взрыв неизвестного устройства в расположении поста. Жертв нет». Очкарик продолжал стоять как стоял, но извечная его сутулость куда-то подевалась…

По дороге к указанному очкариком месту, где тот сховал всю ставшую ненужной на суше подводную амуницию, начитанный Руслан тихонько процитировал:

— Откуда ты, прелестное дитя?

— Спецкурс «Тритон», — коротко ответило «дитя».

— A-а… — протянул Руслан. И немного подумав, резюмировал: — Реп­тилия, значит.

«Рептилией» и остался, хотя амфибийные операции так и забылись на стадии задумок. А вот навыки работы со взрывчаткой, приобретённые Рептилией где-то во глубине сибирских руд, пришлись весьма ко двору. И стал сержант Рептилия вторым «замком» поручика Драшнева, коман­диром подгруппы подрывников. А по совместительству — инструктором роты по диверсионной подготовке.

Несмотря на молодость, командовал он довольно резво, даже, пожа­луй, чересчур жестковато. Порой казалось, что к «чучмекам» (как он сразу окрестил своих подчинённых-новобранцев) Рептилия испытывает чувства сродни ненависти. И быть может, в чём-то это соответствовало действи­тельности… Ну не понять ему было, как те могут столь пренебрежительно относиться к такому требующему глубочайшего уважения предмету, как взрывное устройство. Ему, человеку по натуре мягкому, пару раз пришлось устроить показательные расправы, и нерадивый «чучмек» обливался потом, ожидая, когда рванёт у него в руках неизвестная штуковина, наскоро сма- стряченная инструктором, об устройстве которой боец не имел ни малей­шего понятия. Штуковины эти в итоге не взрывались, но седых волос «дер­жателям» добавляли. Приходилось и орать на подчинённых, чего Рептилия вообще терпеть не мог. Вот только по морде он никого не бил, хотя имел на то полное право. Может, и зря не бил. Но — не бил.

Странным казалось, что такой человек оказался на войне. Странно было и то, что вписался Рептил в группу сразу и прочно. Несмотря на все шутки, которые регулярно отпускались по поводу его внешности и воз­раста, а также быстрого захмеления в тех редких случаях, когда он прикла­дывался к «сливовице», — а он и не обижался, поскольку сам был записным юмористом, — Рептилию по-своему любили. Об уважении говорить даже не стоит, поскольку в спецназе человек, которого не уважают, не продер­жится и дня — загнобят. Ну а первый же боевой выход Рептила оконча­тельно расставил всё по своим местам: сам нормально работает, «чучмеки» его явно подтянулись — прижился.

И вот, значит, Гестапо. Тот самый «некабельный» немец, с которым из спецов мог нормально общаться только Рептил. Несмотря на то, что многие местные, на удивление, знали немецкий довольно прилично. Заран вот не знал, а из рядовых половина — будьте-нате.

Самая, наверное, странная фигура из всех, о ком идёт речь. Даже с Реп- тилом, который по-немецки говорил практически свободно, он в обще­нии ограничивался лишь короткими фразами по существу дела. Никто так и не узнал, в каком городе Хайнц родился, сколько ему лет, чем он жил до этой войны. Никто и ничего. Единственное, что о нём стало известно сразу и впоследствии подтвердилось неоднократно: подрывник он класс­ный. Это оказалось весьма кстати. Рептил мог с закрытыми глазами рабо­тать с любым устройством, порождённым Варшавским договором, а про западные образцы в основном лишь читал. Хайнц же — наоборот. А здесь попадались штучки и оттуда и отсюда. Очень удобное взаимодополнение получилось у сержанта Рептилии с капралом Гестапо.

И вот ещё что. Все как-то сразу просекли, что есть у Хайнца одна черта, которую понимающие люди ценят особенно, поскольку встречается она довольно-таки нечасто. В его присутствии — не важно где: в рейде, па учёбе или просто у костра — остальные ощущали себя, как… как в танке. Да, как в танке с закалённой толстенной бронёй. Надёжно. Вроде и не делает ничего такого, просто сидит или идёт рядом — а всё равно надёжно. Кто встречал таких людей, тот поймёт, ну а кому не повезло — тому и не втол­куешь внятно. Так вот.

Может, этим и объяснялась та самая непонятная общая любовь окружа­ющих — от рядовых до командира роты — к Гестапо? Ведь молчал, молчал ведь, зараза! А поди ж ты… Рептил — так тот вообще с некоторого момента стал его тенью. Хотя, может, и наоборот. У них какие-то свои, отдельные отношения образовались, что окружающие, конечно, заметили, но понять не могли. Не факт, впрочем, что сами подрывники их суть просекали. Во всяком случае, не говорили о том ни разу. Впрочем, о разговорчивости Хайнца уже упоминалось.

Почему «Гестапо» — особая история. Сперва его все звали просто Хайнцем: имя короткое, звучное, удобное. Красивое имя, да? Не будешь же, немчуру Медведем величать. Не соответствует как-то, хотя внешность подходящая. Так и звали — по имени. А во время рейда, второго, кажется, по счёту, приволокли Руслановы парни офицера, практически целого и совсем живого. Зби в том захвате тоже вроде поучаствовал? Да, точно, поучаствовал. Вышло так, что рейд был не только хулиганским, и разведы­вательные задачи перед группой тоже стояли. А потому «язык» пришёлся как нельзя кстати. Но офицер попался молодой, борзый и отважный. Хуже нет таких допрашивать.

Ну, Зби плакать по этому поводу не стал, спросил только: кто, мол, ему поможет разговорить «клиента»? Рептил по привычке автоматиче­ски перевёл для Хайнца. И тот неожиданно, не говоря ни слова по своему обыкновению, поднялся, вытащил из ранца какую-то верёвочку и пошёл в глубь леса, глядя себе под ноги да изредка нагибаясь за приглянувшейся ему веткой. Зби с командиром направились вслед, волоча офицерика. Больше не вызвался никто.

Не было их минут двадцать. Вернулись втроём. Командир, согласно установленным правилам, отозвал Руслана, своего первого «замка», в сто­рону и кратко изложил тому всё, что рассказал офицер, — на случай его, командира, гибели. А рассказал тот, как выяснилось, много. Всё рассказал. Пока они там обсуждали, Хайнц вернулся на своё место, а Збигнев долго смотрел на него каким-то очень странным взглядом, после чего промолвил со свойственным ему лаконизмом: «Гестапо»… Ещё один говорун, да.

Хайнц, кстати, неделю после того рейда ходил как в воду опущенный. И все вокруг гадали: с чего бы это? А он не кололся. Как всегда.

3

— Хайнц, Donnerwetter твою мать, какого ж хрена?.. Ну какого же хрена ты полез к этой цистерне?!..

Рептилия бежал рядом с импровизированными носилками, кото­рые несли четверо его диверсантов, и тихо ругался, держа правую ладонь на коротко стриженых волосах Хайнца. Автомат, болтавшийся на плече, молотил по левому бедру, временами ударяясь с едва слышным звоном о рукоять «Вальтера».

— Какого ж ляда ты работал эту херову ёмкость, не проверив, а? Какой мудак учил тебя минировать пустые цистерны, а? — Рептил глядел в лицо Гестапо, покрытое проступившей через камуфляжный грим и копоть испа­риной, стараясь не смотреть на кровавый ливер в развороченном животе, прикрытом тонким медицинским полиэтиленом.

Хайнц открыл затуманенные болью глаза и едва слышно промолвил:

— Zu wenige Zeit hatte… Entschuldig, mein Freund… (Слишком мало было времени. Извини, дружище.)

— Да, да, мало времени, я знаю, Хайнц, — бормотал Рептил, не задумы­ваясь о том, что понять его слов Гестапо не мог, — мало времени… Шеф, время!

За тихим окриком Рептила, уже достававшего из кармана «разгрузки» тубу с обезболивающим, последовал повелительный жест ладони коман­дира, двигавшегося чуть впереди, — и группа прекратила бег. Бережно опу­стив носилки с Хайнцем на землю, четверо «санитаров» обессиленно при­валились к деревьям… Они бежали так уже два часа, а весу в немце было поболе центнера. Плюс своё оружие. Но на предложение «огневиков» сменить их парни ответили категорическим отказом.

…Рептилия тем временем вколол последнюю оставшуюся у него тубу промедола в оголённую левую руку Хайнца и замер, снова вглядываясь в лицо раненого. Группа расположилась кругом: бойцы присели у редких деревьев, выставив во все стороны стволы автоматов; в центре остался лежавший поверх плащ-палатки на тающем снегу Хайнц, рядом присел на корточки Рептил, к ним подошли Шеф с Русланом. Минуту стояли молча, вместе с Рептилом глядя на Гестапо.

Збигнев, направившийся после короткой передышки туда, откуда они только что пришли, задержался на секунду возле товарищей. С немым вопросом глянул на командира. Тот мрачно пожал плечами. И Збигнев скрылся в редколесье.

— Что там у вас случилось, сержант?

— Вон что случилось, — неконкретно ответил Рептил, кивнув на снова впавшего в забытьё Хайнца. Опомнился, перевёл дух и начал излагать рассказанное ему двумя рядовыми, что приволокли Гестапыча к точке сбора. Сам он работал на том же объекте, только с другой стороны, на складе вооружений…

Выходило, по всему, так. Хайнц вместе с этой парой проник внутрь охраняемого периметра и, краем глаза контролируя работу своих менее опытных коллег, занялся резервуарами с топливом, обкладывая их тро­тилом по всем правилам, маскируя взрывчатку и заряжая её химическими взрывателями. Времени оставалось в обрез, поскольку ампулы были раздавлены на всех детонаторах одновременно — чтобы «подарки» проснулись разом. Когда всё было сделано и приступили к отходу, Гестапо вдруг заметил ещё одну ёмкость, которую не «оформили». Будучи мужиком дотошным — немец всё-таки, — он прикинул время, оставшееся до взрыва, и в общем справедливо решил, что вполне успевает закончить работу. Дал понять своим, что чуть позже догонит их, — и вернулся.

Он бы действительно успел, если бы… Если бы та цистерна была полной. Но на беду, горючки в ней плескалось на самом донышке, а осталь­ной объём занимали пары бензина и воздух. Воздушно-топливная смесь. Надо сказать, что взрыв полной цистерны и взрыв цистерны пустой — это две большие разницы. В первом случае взрывается только то, на что рас­считывал подрывник, то бишь тротиловая шашка, причём практически без осколков. Содержимое же бака — бензин, соляр или масло — пусть страшно и шумно, но лишь горит. А вот во втором… Во втором варианте вся цистерна превращается в огромное взрывное устройство, а из тол­стых стенок резервуара образуется множество смертоносных осколков. И лучше будет, если ты окажешься подальше от этого фейерверка.

Забыл Хайнц второпях стукнуть по ёмкости, чтобы по гулу опреде­лить заполнение, или демаскироваться не захотел — кто теперь скажет. В общем, он почти добежал до укрытия. Почти добежал. И, как делал это всегда, обернулся, дабы поглядеть на результат своей работы. Излётный осколок разворотил ему живот.

— Что теперь? — спросил командир, не глядя на заместителей, когда Рептил закончил.

Никто не ответил… Как будто он сам не знает — «что теперь»! Двести километров пути Хайнц не выдержит. С таким ранением — не выдержит. Промедол закончится через двое суток, и это если вколоть ему весь имею­щийся в наличии запас. А ведь в группе ещё четырнадцать человек, и в пути всякое может случиться. Без промедола Хайнц будет кричать, потому что в живот — это очень больно. Даже если он не будет подавать голос, всё равно скорость движения группы снизится… Четырнадцать человек. И один тяжелораненый.

Рептилия тщетно пытался поймать взгляд Зарана. Оба они лучше других знали, «что теперь». Потому как подготовку получили фунда­ментальную — в кабинетах, где лекции читали умные полковники, защи­щавшие в своё время секретные диссертации по тактике спецопераций. Но ведь полковники те не были знакомы с Хайнцем. И в учебных рейдах по рязанским и сибирским лесам, отрабатывая такую вот учебную ситуа­цию, и инструкторы и курсанты знали, что «нетранспортабельный боец, сдерживающий продвижение группы» после применения к нему кано­нического способа решения проблемы назавтра снова окажется в той же аудитории, снова будет внимательно записывать лекции, прыгать с пара­шютом, или срываться в самоход по бабам…

— Понесли?.. — полувопросительно-полуутвердительно произнёс Рептил. И глаза их наконец встретились. Мгновение Заран смотрел на сер­жанта. Потом тряхнул головой:

Понесли…

Командир развернулся в ту сторону, куда усвистал Зби, и приложил ладони ко рту, собираясь подать сигнал. Но не пришлось. Збигнев пока­зался из-за деревьев на секунду раньше. Быстро шёл, почти бежал. Подойдя к поручику, снова мельком глянул на Гестапо, сказал:

Стволов пятьдесят. В километре. Идут осторожно. По нас.

Заран скрипнул зубами. Оглянулся неожиданно беспомощно..

Рептилия сидел, не поднимая головы, держа руку на ёжике волос Гестапо, изредка слегка перебирая их тонкими пальцами. Спустя полми­нуты, когда поручик открыл было рот, чтобы сказать то, что поняли нако­нец все, — сержант чужим, севшим голосом почти прошептал:

Я догоню…

Не издав более ни звука, вся группа, уже стоявшая на ногах, быстро дви­нулась в прежнем направлении.

Рептил догнал их минут через десять. Молча взял у шедшего послед­ним рядового свой изрядно полегчавший после мероприятия рюкзак. И вопреки правилам пошёл замыкающим.

На него никто не обернулся. А чего глядеть-то…

Эпилог

К своим они вышли почти через три недели. Спустя ещё два дня Репти­лия ушёл с этой войны. Не из-за истории с Хайнцем, нет — за те несколько дней многое ещё случилось.

Но в последний вечер, сидя вместе с Зараном, Русланом, Збигневом и ещё шестью вернувшимися из рейда бойцами (которых ему почему-то больше не хотелось называть «чучмеками»), сидя за деревянным отпо­лированным тысячами локтей столом, Рептил глядел в стакан, наполнен­ный вместо осточертевшей «сливовицы» прозрачной, как слеза, шведской водкой и слушал тихий голос Гестапо… Словно в день возвращения из дру­гого рейда, где Хайнц обрёл свою одиозную кличку — и не подозревал тогда о его, Рептила, присутствии:

Uber allen Gipfeln ist Ruh;
In allen Wipfeln spurest du kaum einen Hauch;
Die Voglein schweigen im Walde…
Warte nur: balde
ruhest du auch.

(«Подожди: скоро ты тоже отдохнёшь…»)

Враньё это, что лучшие солдаты уходят последними. Враньё.

СЛОВАРЬ СПЕЦИАЛЬНЫХ СЛОВ

  • Замок — заместитель.
  • Комбез — комбинезон.
  • «Лягушка» — противопехотная прыгающая осколочная мина кругового поражения (ОЗМ-72).
  • ПБС — прибор бесшумной стрельбы.
  • Польская «беспека» — орган госбезопасности Польши.
  • РДГ — разведывательно-диверсионная группа.
  • Тангент (-а) — клавиша «приём-передача» на радиостанции.
  • «Уоки-токи» — портативная радиостанция («Walkie Talkie»).

Константин Попов. Лучшие. // «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 7, страницы 333-349

Скачать текст