Павел Крусанов. «Матрица»: явление четвёртое, последнее

1,084 просмотров всего, 3 просмотров сегодня

Павел Крусанов. Писатель. Родился в 1961 году в Ленинграде. Окончил географо-биологический факультет Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена. В первой половине 1980-х — активный участник музыкального андегра­унда, член Ленинградского рок-клуба. Печатается с 1989 года: журналы «Родник», «Звезда»,«Московский вестник»,«Соло»,«Комментарии»,«Ок­тябрь» и др. Лауреат премии журнала «Октябрь» за роман «Укус ангела» (1999). Финалист АБС-премии за роман «Укус ангела» (2001). Четырежды финалист премии «Национальный бестселлер» — за романы «Бом-бом» (2003), «Американская дырка» (2006), «Мёртвый язык» (2010), и за сбор­ник рассказов «Царь головы» (2014). Финалист премии «Большая книга» за роман «Мёртвый язык» (2010).

Придуманный Вадимом Левенталем книгоиздатель­ский проект «Литературная матрица», реализация которого растянулась на добрых пять лет, в ноябре 2014 года пришёл наконец к своему финалу. И если в предыдущие годы рецензенты имели возможность в отношении этой затеи (первые два тома «Матрицы» вышли ещё в 2010-ом и полу­чили дерзкий подзаголовок «Учебник, написанный писателями») подво­дить лишь промежуточные итоги, то сегодня ничто не мешает посягнуть на итог окончательный. Разумеется, в рамках, очерченных предметом.

Замысел (а по существу обоснование необходимости) этой затеи сво­дился к следующему — на сегодняшний день у юных соотечественников по ряду причин, природа которых (причин) сродни природе главенствую­щих мерзостей нашей жизни, образовался ощутимый дефицит доверия к русской литературе (в первую очередь — к русской классике, препода­ваемой в школе в рамках учебной программы). Ситуацию следует менять, ибо подобное положение вещей никуда не годится — такого просто не должно быть. Равнодушие к власти — ещё куда ни шло, зачастую это даже нормально, но равнодушие к спасительному ковчегу русской культуры,
к тому стержню, вокруг которого строится само здание русского мира, равно растворению, самоаннигиляции в обезличенном универсуме, при­глашающем нас к интернационализации культур и стиранию границ между родным и чужеродным. Возбудить интерес к области парения гордого духа русской литературы возможно лишь через неформальный подход к пред­мету. Не всем в школе повезло с учителем литературы — далеко не каж­дый наставник оказался на своём месте по призванию. Пытливая юность, конечно, найдёт пути и возьмёт, своё там, где увидит своё, если не от­влекут по дороге липучие соблазны. Вот этим, ищущим пути, не грех и по­мочь. Для них и задумана «Литературная матрица», на страницах которой люди, знающие предмет и вызывающие у современного молодого челове­ка пусть не безусловную, но хотя бы ограниченную степень доверия, без академизма и сухого назидания должны рассказать о собственном опыте прочтения того или иного русского классика и с убедительностью очевид­ца поведать, как строки его книг способны обжигать дно глазного ябло­ка. Ведь главное — подвести к ручью, убедить припасть к истоку. Дальше, если ты, конечно, не деляга и посредственность, тебя за уши не оттащишь. А поскольку изначально были выведены за скобки литературоведы и вся филологическая наука в целом, то кто, собственно, ещё знает предмет литературы и может рассказать о нём без формализма, как не свой брат писатель? Современный писатель, действующий, сформировавший (кому насколько удалось) собственного читателя.

Так приблизительно прорисовывался замысел «Литературной матри­цы» — учебника, написанного писателями. Хотя, возможно, дело обо­шлось без рассуждений, и идея явилась посредством наития — как счаст­ливое озарение. Такое тоже бывает.

Кстати, несмотря на принципиальный отказ от привлечения к про­екту в качестве авторов дипломированных специалистов по толкованию художественного слова, идею «Матрицы» горячо поддержали на филфаке СПбГУ, вплоть до предоставления деканом факультета научного редакто­ра, а также материальной и информационной поддержки. Оценили замы­сел и в РГПУ им. А. И. Герцена, и в Российской национальной библио­теке, авторитет которых, безусловно, способствовал в конечном счете повышенному вниманию к изданию со стороны учебных и библиотечных структур. Всё-таки Петербург — удивительный город, здесь проявляют добрую волю и творческую инициативу не только носители артистиче­ского темперамента и прочая перекатная голь, но и люди при должностях. Кому расскажешь — не поверят.

Дело оставалось за авторами, и авторы нашлись. Хотя степень соот­ветствия той или иной персоны заданному формату, допускаем, вполне может быть оспорена. Это не удивительно: где же найти столько одномо­ментно живущих писателей, способных талантливо, ярко и — в идеале — равновелико осветить титанические фигуры, не побоимся этого слова, ге­ниев, окормлявших русскую литературу на протяжении восьми столетий (от безымянного автора «Слова о полку Игореве» до ныне здравствую­щих Виктора Сосноры и Саши Соколова)? То-то и оно.

Однако по порядку. Корпус первых двух томов «Литературной матри­цы» должны были составить статьи о писателях, включённых в курс обяза­тельной школьной программы по изучению русской литературы в десятом и одиннадцатом классах. То есть список персоналий был чётко опреде­лён и не оставлял пространства для вариаций. Состав же авторов состав­лялся опытным путём проб и ошибок. Скажем, когда Михаилу Веллеру предложили выбрать кого-то из списка классиков для написания статьи, он тут же выступил со встречным проектом: а давайте я напишу вам весь учебник целиком. Это не входило в планы составителей «Матрицы». Тем более, что, как выяснилось, Веллер погорячился — все его строки, даже ещё не написанные, уже принадлежали совсем другому издателю. Буквы Людмилы Улицкой тоже не могли просыпаться на сторону без разреше­ния её сурового издателя. Борис Акунин признался, что слаб по части ли­тературно-биографических исследований, и не хотел бы очертя голову бросаться в незнакомый жанр. Дмитрий Быков, в свою очередь, подоб­но Веллеру расстроился, что идея аналогичной книги пришла в голову не ему, поэтому, написав в «Матрицу» статью о Максиме Горьком, тут же сел за сочинение собственного обозрения русской словесности, вскоре уви­девшего свет под названием «Советская литература. Расширенный курс». Эта книга отчасти дублировала третий том «Литературной матрицы», оза­главленный «Советская Атлантида». Однако сравнительный анализ этих двух трудов не входит в наши планы.

Остальные авторы, согласившиеся принять участие в затее, взялись за дело без позы, зависти и суеты. По крайней мере, не проявили эти каче­ства за рамками собственного текста. А лучшие из лучших — не впустили и в текст.

Телевизионные бригады НТВ и ОРТ приехали в типографию сни­мать выход печатных листов «Матрицы» из офсетного станка. Все круп­ные новостные ленты сообщили читателям о необычайной новинке. Ак­цент ставили на слове «учебник». А как иначе? Новый учебник — стало быть, смена приоритетов, пересмотр основ, развенчание кумиров, война мышей и лягушек… Словом, хороший повод для небольшого скандала, столь лакомого для журналистской шатии, озабоченной не существом со­бытия, а возможным рейтингом при его освещении. Двухтомник и впрямь оказался замеченным и востребованным — издатели дважды допечатыва­ли тираж. Но внимание публики он заслужил не развенчанием и пересмо­тром, а всего лишь сменой привычного ракурса, свежестью живого чув­ства, личной авторской интонацией и умением рассказать то, что обычно уныло излагало учебное пособие, увлекательно.

Вслед за двумя первыми томами вышла уже упомянутая «Советская Атлантида». Школьная программа осталась позади — третья «Матрица» освещала советский период русской литературы, с одной стороны, мани­фестируя непрерывность процесса развития отечественной словесности, с другой — возвращая (пытаясь вернуть) в читательский обиход авто­ров, незаслуженно забытых, ушедших во тьму пучины вместе со страной, в которой они жили и писали. А между тем, для многих и многих совет­ская эпоха оказалась вечностью — они успели родиться, прожить жизнь и умереть под красным флагом и рубиновой звездой, не представляя себе другой родины и не допуская самой возможности того, что идеал соци­альной справедливости когда-то будет посрамлён идеалом безудержной погони за наживой. Гайдар, Олеша, Фадеев, Леонов, Нагибин, Трифонов, Шукшин, Астафьев… Разве значение этих писателей не выходит за рам­ки их исторического времени? Вопрос не для затравки диспута, поскольку читателю с опытом ответ известен. Более того — всех их, не умещающихся в рамках своего времени, не заключить в пятисотстраничный том. Он мал для них, он узок, тесен… Думается, многие найдут «Советскую Атлантиду» не полной. И составители, будьте уверены, не станут спорить. Хотя пред­ставленная выборка всё равно хороша и по большому счёту вполне репре­зентативна. Как говорится, рюмка водки есть — тарелка щей найдётся.

И вот теперь последний том «Литературной матрицы», четвёр­тый — «Внеклассное чтение». Здесь собраны статьи о писателях, чьё зна­чение для русского культурного мифа неоспоримо, но вместе с тем они не стоят в первом ряду блистательных литературных имен, не включе­ны в обязательную школьную программу выпускных классов и (в случае если это наши с вами старшие современники) не попали по какой-ли­бо причине в «Советскую Атлантиду». Действительно, Ивана Грозного, протопопа Аввакума и Петра Чаадаева не принято считать крупными художниками слова, Александра Грина, Николая Гумилёва и Гайто Газда- нова пустоголовая юность не штудирует на уроках литературы, а Василия Аксёнова, Сергея Довлатова и Сашу Соколова можно считать советски­ми писателями лишь отчасти. Всё это верно, но верно также то, что рус­ская литература настолько богата и настолько щедра, что даже авторы её второго ряда могли бы с легкостью составить славу любой другой на­циональной литературы, не исключая и французскую. Однажды кухонное радио поведало: от антарктического ледника откололся айсберг размером с Данию. Та же история и с русской литературой — скажем, литературой русской эмиграции.

И потом, это ведь такая условность — первый ряд, второй, четвёр­тый… Иной раз слово Гаршина прольётся на душу таким бальзамом или, напротив, разбередит такую рану, какую не залечил и не тронул, прости, Господи, великий душезнатец граф Толстой. И с такими обстоятельствами искушённый читатель сталкивается постоянно. Так и должно — если бы искусство (в узком смысле — литература) из раза в раз не превозмогало само себя, оно закончилось бы, съехало в канаву, как съезжает туда велоси­педист, переставший крутить педали. Условие жизни искусства — непре­рывное усилие по уловлению момента истины, неостановимый поиск наи­лучших средств для передачи подлинности. В противном случае: недолгая инерция и — сточная канава. Хотя и слишком разгоняться в попытке обо­гнать само время искусству не следует, иначе оно станет похоже на теле­визор с его опустошающим мельканием. А между тем искусство начинает­ся там, где отметаются ненужные подробности…

Стоп. Возвращаемся к нашей истории.

Итак, подобьем зримый итог проекта «Литературная матрица»: пять лет работы, четыре тома, две тысячи триста пятьдесят страниц, девяносто две статьи, шестьдесят семь авторов. Воистину гигантский труд. Нужные получились книги? Бесспорно. Из них юная поросль может узнать: кого из русских драматургов актёры императорских театров называли «наш боженька», смерть какого русского писателя Пушкин почтил словами: «Она была мгновенна и прекрасна», кто в конце 20-х годов, когда Ленин­градская кондитерская фабрика имени Самойловой в честь популярней­шего детского журнала решила выпустить конфеты под названием «Ёж», написал для фантика стихи:

«Утром съев конфету „Ёж“,
В восемь вечера помрёшь!» —

а также уйму иных забавных, печальных, познавательных и поучительных подробностей из жизни русской литературы. Нашли эти книги читатель­ский отклик? Ещё какой. Как выяснилось, адресатом «Матрицы» стали не только и не столько пытливые гимназисты, сколько их преподаватели, студенты высших гуманитарных заведений и библиотечные работники, ак­тивно высказавшиеся на её счёт как в прессе, так и в социальных сетях. Но есть у этой истории ещё одна сторона, о которой хотелось бы упомя­нуть отдельно.

Так получилось, что «Матрица» не только дала увлекательную картину прошлого русской литературы, самых её героических, весёлых и мучитель­но напряжённых этапов, но и послужила своего рода навигатором — путе­водителем по карте литературы современной. Ведь авторы «Матрицы» — сегодняшние, признанные читающим сообществом писатели. Составители оказались свободны от групповых пристрастий и эстетических предпо­чтений, срез получился честный. Тут есть питерские и московские, ново­сибирские и нижегородские, зубры и новобранцы (в плане литературного рекрутинга), патриоты и общечеловеки, бенефицианты книжных при­лавков и элитарные штукари. За бортом, по существу, остались только те, кто, как упоминалось выше, наглухо привязан договором к определённо­му издателю; кто был приглашён, но по каким-либо причинам отказался от участия (очень немногие); кто, как камбала, сливается с пейзажем; а также те, кто на данный момент ещё не засветился. Взялись бы за та­кое дело москвичи — тут же бы устроили междусобойчик типа: авторы журнала «Сноб», или птенцы гнезда Елены Шубиной. По уставу их мона­стыря градация свой-чужой всегда стоит на первом месте. Не то — у нас. Так что наш региональный патриотизм — не гидропоника, цветёт и пахнет он не беспочвенно.

Что же показывает этот невзначай обнаруженный навигатор? А вот что: современный русский писатель затейлив и многообразен, так что поначалу может зарябить в глазах. Но постепенно хаос обретает форму и складывается в картину. Хороша ли картина? Как минимум, динамич­на, живописна, насыщена вариациями перспектив и щедростью палитры. Впрочем, о гармонии тут говорить неуместно. И вот ещё…

Как утверждает один авторитетный исследователь природы худо­жественного творчества, существует три степени авторствования: 1) ак­центированное; 2) воспалённое и 3) маниакальное. Акцентированное — оно же нормальное, поскольку всякое авторствование акцентировано. Воспалённое — такое, которое не даёт автору покоя, если то, что он про­извёл на свет, оказывается подвергнуто критике, обойдено вниманием, или разговор о самой фигуре автора находится не в центре завязавшей­ся беседы. Ну а маниакальное авторствование и вовсе требует ежеми­нутного фимиама и дымов жертвенников, и если автору, подверженному третьей степени этого высокого недуга, вдруг дают понять, что он вовсе не величайший гений современности, а просто крупный талант в ряду себе подобных, это уже чревато суицидом и запоем, и мир обрекается на вечное проклятие за чёрную неблагодарность. Весьма одарённая поэ­тесса однажды призналась: «Я не могу считать человека хорошим, если он критически отозвался о моём стихотворении. Я понимаю, что это неправильно, но не в состоянии с собой ничего поделать — это сильнее». Именно — сильнее.

Так вот, все перечисленные типы авторствования представлены в «Литературной матрице». Они присущи текстам, как запах владельца — перчатке или башмаку, поскольку — да, есть объект письма, но ведь есть, чёрт возьми, ещё и я, субъект, и это большой вопрос, кто из нас двоих важнее. Понятно, что ценность литературной записи во многом зависит от читателя — насколько он способен одухотворить холодные чернильные слова. Но степень того внимания, которое автор уделяет в тексте самому себе, в то время как должен был бы уделить его герою своего повествова­ния, заметна даже в том случае, если ваша читательская оптика настроена не идеально.

Что ж, после того, как «Матрица» прочитана, мы предлагаем вам сы­грать в игру и выдать каждому из авторов его диагноз. Нет, речь не о том, хорошо написана статья или не очень, и не о градусе одарённости пишу­щего — одарённость определяется иначе, — но кое-что о человеческой натуре участников «Литературной матрицы» эта игра нам обязатель­но поведает. В конце концов, в художественной действительности (как и в любой другой) маньяки, конечно же, в итоге победят, тут нет никаких сомнений — об этом нам однажды убедительно поведала Татьяна Москви­на. Ведь если перед обывателем оказывается выбор смерть мира или при­знание гения, обыватель разумно выбирает мир. И тем не менее психоло­гический портрет — не персонажа, но автора — для нас, читателей, играет роль. Причём — далеко не последнюю. И коль скоро это так — вперёд, играем в наши игры.

Павел Крусанов. «Матрица»: явление четвёртое, последнее. // «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 10, страница 336-442

Скачать текст