Александр Секацкий. Зависть как пропущенный мир

1,164 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

Александр Секацкий. Философ, писатель, публицист

 

 

 

 

 

 

Возможные миры в логическом смысле являются предметом игры, но, впрочем, довольно скучной. Интерес могли бы придать попытки их обживания, но логических средств и процедур для этого недостаточно. Логика иных возможных миров исключительно важна для другого — для преодоления единственности принудительной данности того или иного положения вещей. Тогда быстрый взгляд со стороны позволяет понять, в чём мы дей­ствительно пребываем, — такова наша алгебра, наша логика, наш способ счёта, который следует правилу единственного касания: пересчитываемый предмет, будь то солдат противника или пуговица на столе, засчитывается в перечислении только один раз. А будь это правило иным — например, если в пересчёте можно было бы касаться предмета не более двух раз, — мы получили бы другую математику, другую технику, иную социальность, иные принципы клятвы.

Миры в физическом смысле — те, что входят в безбрежную совокуп­ность мультиверсума, — мимолётны, они поглощаются как на мгновение выброшенные протуберанцы, и в виду отсутствия длительности их не от­следить. Миры же на позднейших участках ветвления, в условиях челове­ческого присутствия, там, где они называются воображаемыми мирами, вопреки ожиданиям не столь эфемерны, именно здесь игра становится ин­тересной и содержательной. Непонятно, кстати, на чём основывается муд­рость утверждения о том, что в истории нет сослагательного наклонения. Если оно вообще есть, то после грамматики его наиболее значимой обла­стью является как раз история.

Она изобилует пропущенными мирами, из которых, однако, не все упущены. Иногда предложение повторяется — когда о первом выборе, как правило, никто не помнит, и время не просто возникает из прекращения ветвления миров как пресечение данности всего сразу, но иногда принима­ет даже альтернативы, только преобразуя их в последовательность: сделаем одно, потом другое…

Отслеживание мелькнувших, но пропущенных боковых миров не от­носится к имманентному континууму. Возьмём один из самых популярных примеров: что было бы, если бы Наполеон выиграл битву при Ватерлоо? Тут начинается одно из главных развлечений ленивого разума, так что по­неволе приходится соглашаться с запретом в истории сослагательного на­клонения. Но не потому, что выигранная битва вместо проигранной всё меняет, и неисчислимые последствия приводят к сбою самого воображе­ния, а потому, что это как раз случай перекладывания в последователь­ность: да, Наполеон проиграл битву при Ватерлоо, но потом он её выиграл, только другую битву и под другим именем, так что события, которые по­следовали бы за победой Наполеона, в основном всё же произошли, хотя и в иных декорациях и с иными персонажами. В этом всё дело: сослагатель­ное наклонение бессмысленно по отношению к событийной канве имен­но потому, что её узлы обычно дублируются: если кто-то проиграл сраже­ние, ему почти непременно даётся шанс его выиграть — он и выигрывает, но в ситуации неопознания. Никому не приходит в голову, что вот она — та же самая битва, теперь она выиграна. Путаницу вносит рябь на поверхности, детали окончательного дизайна, коротко говоря, вводит в заблуждение нумерация Людовиков — большинство из них могло бы разойтись от единой развилки по направлению к разным мирам, и каждый из них был бы единственным Людовиком в собственном мире. Оно как бы так и есть — Людовик всё тот же, реализующий альтернативу в последовательности, а потому и известный под разными номерами.

Стало быть, гоняться за пропущенными мирами неинтересно, они не упущены, а всего лишь не опознаны. Имеются в виду развилки совсем иного рода. Их список не определён, и нетривиальный ответ на вопрос «что мы потеряли?» мог бы характеризовать особое качество ума, спо­собность видеть не только сокрытое, но и упущенное. Эта особого рода зоркость пока не получила востребования. Понять сущее под углом зрения того, что в нём отсутствует, что не осуществилось или пропущено, — тако­ва задача науки ближайшего будущего, метода, которому предстоит стать привилегированным. Притом не потому, что он принципиально лучше рассмотрения, исходящего из наличия, а потому, что мы ещё совершенно незнакомы с его результатами, — метод, исходящий из упущенного, и сам упущен.

* * *

И вот двоякий вопрос о возможных, но упущенных мирах: как выгля­дел бы мир, в котором зависть имела бы товарную форму, была бы платной, востребованной услугой? И почему, по какому недосмотру ничего подоб­ного до сих пор не произошло, не возникло ни в какой форме? Зайдём сна­чала со стороны современных медиа, для которых многие «тяжёлые» миры, так или иначе, постепенно теряют свою достоверность.

Электронный эскапизм позволил серьёзно изменить давление ресентимента. Да, в мире полыхают медиа-войны, в которых задействованы ди­ванные дивизии троллей: это, так сказать, регулярные войска, но в бой идут и добровольцы — то, чем они занимаются, лучше всего описывается глаго­лом «воюют», если вспомнить греческий «полемос» и русскую «травлю». Но война исходит от «больших» или старых медиа, они и раньше вели бес­пощадные войны, мечтая только о том, чтоб к штыку приравняли перо — непонятно даже, уменьшилось ли процентное соотношение наёмников за счёт диванных добровольцев.

Куда важнее параллельные и противонаправленные процессы: то, что ищут и обретают сетевые племена, это защищённые ниши, герметичные миры, укрытые от волн Полемоса-Океаноса. Сетевые одиночки и целые сетевые племена как бы движимы аллергией на контакт, им мучительно взваливать на себя налог на присутствие, ведь в мире пересылаемых ко­шечек уютно и комфортно. Силы экзистенциального и психологическо­го притяжения к оставленным в ветхом мире телам существенно умень­шились, но не исчезли совсем. Где же они максимально сохранили свою действенность?

Война кровава и болезненна, а сладостное в ней как раз неплохо ими­тируется компьютерными стрелялками, поэтому в сравнении с ветхим миром сетевые племена состоят преимущественно из пацифистов и укло­нистов. Хитросплетения обмана в живом общении мучительны, по отно­шению к ним сетевой народ есть коллективный аутист. Атмосфера аго­нального авторствования — не дай бог! Но вот зависть, эта тяжёлая форма ресентимента, чрезвычайно плохо поддающаяся вытеснению и отреагированию со стороны виртуальных бесконтактных миров, вовсе не выгля­дит столь уж тягостной.

Преобразование зависти в направлении её коммерциализации впол­не могло бы быть востребовано сетевыми племенами. Такая зависть могла бы стать для них доступным и понятным и, следовательно, желанным анкла­вом контактного проживания. Находясь в состоянии «листания» силовых полей ветхих миров, представители сетевого сообщества именно здесь мог­ли заинтересоваться, остановиться и решиться на контактное проживание.

Будем исходить из простой очевидности здравого смысла: некото­рые люди получают удовольствие от того, что им завидуют. Понятно, что универсальность здесь не подходит, однако в пространстве истории и со­циальности всегда можно найти зону сгущения, где силовое поле зависти особенно интенсивно, учитывая, что зависть — есть одно из важнейших проявлений ресентимента вообще. Страной, где зависть свирепствует на уровне коллективного невроза, является, например, Россия. Некоторая «полнота счастья», взятая навскидку, почти в смысле этнической психоло­гии не может быть достигнута «без того, чтобы тебя уважали», что вроде бы соответствует определению Аристотеля. Только того, чтобы тебя боя­лись, для счастья определённо недостаточно, и в итоге возникает нетриви­альный принцип, во всём мире считающийся «русским» (как и русская ру­летка): нет счастья, если тебе не завидуют. Невроз зависти имеет двойную поляризацию: мучительность осознания благополучия ближнего, мучи­тельность, буквально стирающая себя, но и острота, интенсивность этого чувства не достигаются, если тебе никто не завидует. Наличие «кого-то», а лучше ощутимого количества разнообразных «этих», — необходимый компонент формулы «жизньудалась».

Естественное положение греческого фронезиса «жить так, чтобы тебе никто не завидовал», кажется пустым заклинанием для свободного само­отчёта русского сознания, оно, так сказать, не пробирает русскую душу, в отличие от позывных безысходной грусти, от экзистенциального сигна­ла SOS: «Я настолько никому не нужен, что никто мне даже не завидует, ни одна живая душа — а раз так, то я и самому себе не нужен».

Вспомним жалобу Бога из хасидских преданий: «Вот, я спрятался, а меня никто не ищет». По контрасту, жалоба русского олигарха, а быть может даже и царя, звучала бы так: «Вот, я преуспел, а мне никто не завиду­ет!». Почему никто незавидует Богу? И ещёдругой, столь же по видимости риторический вопрос: а не начинается ли демократизация общества с того момента, когда каждому его члену можно в принципе завидовать? Тогда, по интенсивности процессов стихийной демократизации, России не было бы равных.

Но всё это побочные, почти посторонние соображения. В поряд­ке описания пропущенного мира нас интересует сейчас вот что: поче­му бы не подкупить завидующих? Если нет вокруг тебя завидующих да­ром, от чистого сердца, или таковых совершенно недостаточно, почему бы не обратиться к услугам рынка зависти, и не купить себе там немного дефицитного товара, обладающего уникальными потребительскими свой­ствами? И почему, кстати, нет рынка зависти? Вот ключевой вопрос в сто­рону отсутствующего, пустующего мира, который вполне мог бы суще­ствовать. Всё дело как будто бы в отсутствии прецедента.

Представим себе, что услуга «пусть мне завидуют» оказалась бы в сво­бодном доступе. Плати деньги — и будет тебе хорошо. Скажем, услуга «сделать массаж» и даже «почесать пятки» не вызывает своей товарной формой какого-нибудь особенного удивления. Более того, если оплата по чеку «чтобы завидовали» выглядит чем-то неслыханным, то оплатить чек с услугой «чтобы помнили» в порядке вещей, — служба поминовения является прерогативой церкви. В ассортименте душеспасительных това­ров, которые реализует церковь, памяти (поминовению) принадлежит очень важная роль, однако церковь всё же не монополист в реализации этого товара, просто остальные инстанции предлагают услугу под назва­нием «добрая память» косвенно и не в таких масштабах. А вот физическим лицам на рынок «доброй памяти» с коммерческими предложениями вы­ходить не принято, хотя в житейских преданиях и разного рода поучениях присутствует мотив, когда к прибывающему после долгой отлучки купцу заявлялся сосед с требованием платы «за то, что он каждый день вспоми­нал отсутствующего».

Теперь представим себе, что создаётся агентство, которое, помимо услуг доброй памяти, берётся внедрять и новую услугу — неподдельную зависть: «За умеренную плату вам будут завидовать черной и белой зави­стью; каждый вид зависти оплачивается отдельно». Быть того не может, чтобы такая услуга оказалась невостребованной! Вопрос в том, как это могло бы выглядеть или, в духе Канта, как это возможно?

В целом достаточно знания того, что теперь тебе завидуют, теперь есть, кому это делать с помощью какого-нибудь простого ритуала. Напри­мер, можно возводить очи горе и протяжно, слегка завывая, произносить: «Ах, как я вам, (взгляд на записку) Иван Христофорович, завидую!», и так семь раз на дню. В сущности, поминание, осуществляемое церковью, не так уж от этого ритуала отличается. То, что тебе хотя бы ритуально завидуют, уже греет душу — но это, конечно, минимальный уровень. Зависть в каче­стве товарной услуги допускает множество степеней совершенствования. Потребитель услуги вправе сказать: «Завидовать за глаза, конечно, лучше, чем ничего, но это поди проверь. Нет, ты мне в глаза завидуй! В глаза за­видуй — я сказал!».

И производитель соответствующей услуги, высокооплачиваемый, ква­лифицированный завистник, будет подробно, терпеливо расспрашивать: «И как вам, Иван Христофорович, такое удалось? Ну надо же, такую квар­тиру… такую престижную работу… такой голосище… такую книгу напи­сать… такой у вас стул регулярный! Кто-то всю жизнь мечтает, всю жизнь добивается, но только вам это удалось, Иван Христофорович! ».

Если вдуматься, это всего лишь экспликация куда более привычной, завуалированной формы обретения зависти. Прежде её приходилось покупать, оплачивая прихлебателей, что означало множество непроиз­водительных расходов: как если бы для приобретения килограмма золота мы купили бы обширный золотоносный участок с обилием пустой породы. Зная о возможной прямой капитализации зависти, можно провести, на­пример, спектральный анализ классической русской литературы на пред­мет визуализации рынка зависти. Мы обнаружим множество персонажей Достоевского, Гоголя, Гончарова, среди них и такой великолепный образ- чик зависти, как Лебедев из романа «Идиот»: его можно изучать в качестве наглядного пособия современным агентам пропущенного мира, работаю­щим на рынке зависти.

Продолжим описание. Скажем, то, что проходит по ведомству лести, ритуального славословия, чествования, должно быть выведено за преде­лы эссенции основного продукта, все факультативные компоненты могут добавляться по вкусу, как бы входя в рецепт фирменных коктейлей на лю­бителя, что-то вроде кофе с корицей… Кому с корицей, кому со сливка­ми, главное, чтобы в должной концентрации имелся сам продукт — кофе. То есть зависть, ибо зависть — бессильное желание занять место завидуе- мого, кроме того, это ещё и действия, тщетные попытки, пустые хлопо­ты: поставщики рынка могут предлагать всё это не в скрытом, а, наоборот, в подчёркнуто театрализованном виде. Поскольку описывать приходится возможный, но не реализованный, пропущенный мир, остаётся только за­видовать тем возможностям в понимании и исследовании зависти, кото­рые открылись бы его обитателям (правда, я думаю, рано или поздно этот депонированный мир будет востребован и реализован, причём с высокой вероятностью именно в России).

Сейчас многое в безбрежном море зависти мы может определить лишь на глазок, тогда как коммерциализация могла бы вынести безошибочный вердикт. Например: что дороже (и что сложнее), мужская или женская зависть? Это легко можно было бы определить по прейскуранту услуг за­вистников и завистниц. Априори можно высказывать чуть ли не противо­положные аргументы: скажем, легко предположить, что завистниц больше, чем завистников, и это значит, что услуги завистниц обходились бы дешев­ле. В то же время представляется, что женскую зависть (зависть женщины к женщине) намного труднее подделать, она как бы более искренняя, бо­лее простая, почти гормональная и, следовательно, должна стоить дороже, если иметь в виду именно качественный продукт, а не дешёвую подделку, лишённую убедительности.

Но опять же, предполагается, что мужчинам услуги завистников нуж­ны для того, чтобы жизнь удалась, то есть для осознания своего счастья, а значит, и спрос на завистников с их стороны будет выше. Здесь, в этих бесплодных гаданиях и спорах, прейскурант оказался бы последней инстанцией, против которой не устояли бы ни психологическая зоркость, ни философская изощрённость, которые могли бы проявлять отсюда, из обжитых миров. Как могло бы заработать первое соответствующее ком­мерческое агентство «Завидушки агентов-доброжелателей» (ЗАД)? Како­го рода оперативность, настойчивость, доброжелательность способствова­ли бы процветанию фирмы? Не следует смущаться первым же приходящим на ум соображением о том, что зависть, оплачиваемая собственными день­гами, смешна, нелепа и вообще невозможна. Как бы ни так! Мир коммер­ческой зависти, зависти в товарной форме, не столь уж и далёк от мира, где за деньги заказываются поминальные службы, приобретается почёт и при­сутствуют все прочие свидетельства всемогущества чистогана. В мире, где человек человеку то муравей, то тля, зависть не продаётся исключитель­но по недоразумению, из-за отсутствия прецедента, потому-то речь идёт об одном из пропущенных (но отнюдь не упущенных навеки) возможных миров общения.

Стало быть, ответ на вопрос, как возможен такого рода мир, куда про­ще, чем блистательный мир гипотетической сохранности хвостов. Этот мир возможен по факту, по прецеденту: кто-то просто должен первым вы­бросить товар на рынок, должен первым предоставить ЗАД в распоряжение страждущих, и очень возможно, что кристаллизация пойдёт с огромной скоростью, и один из гирлянды виртуальных миров материализуется пря­мо у нас на глазах. Зависть как товар — это вовсе не однодневка, это даже не керосиновая лампа, потерявшая нишу своего спроса за какие-нибудь 50 лет. Если верить Ницше, зависть как непременный атрибут ресентимен- та насчитывает три тысячи лет, по сути — это одна из глубочайших впадин психологического рельефа homo sapiens, так что нет оснований считать, что он тут же (или буквально завтра) выровняется. Наоборот, как только появится прецедент, следует ожидать зкспотенциального расширения ас­сортимента, всех тонкостей которого невозможно предугадать заранее.

* * *

Когда исследуешь возможные миры, пытаясь определить их топогра­фию и конституцию (конституирующие принципы в кантовском смысле), самое важное, как это ни покажется парадоксальным, — чётко различать градации возможного, или степень несбыточности. Свалка разноуровневых конструкций воображения остаётся только свалкой. Для придания жизне­способности необходимо чувство точной дифференциации воображае­мого, своеобразный аналог литературного вкуса или музыкального слуха.

Мир, в котором присутствует рынок зависти в развитом виде, дол­жен опираться на узнаваемые опорные точки, ибо внутри воображаемого несомненно есть собственные опорные точки, но есть и те, что незаконно, подменно заимствованы из чужого или иного воображаемого. Имманент­ные расширения нашего мира представить совсем не трудно, хотя понятно, что самыми интересными могут оказаться вовсе не они, а какие-нибудь не­ожиданные сцепления, чреватые мироёмким будущим.

Итак, предположим, что сначала разного рода олигархи и самодуры «с понтом» обращаются в бюро «Завидушки агентов-доброжелателей», приобретя предварительно солидный запас душеспасительного товара в церкви (например, щедро пожертвовав на храм) и опробовав прочие по­пулярные развлечения. Вот они попробовали и то и другое, а всё ещё нет отчётливого, внятного ощущения того, что жизнь удалась. И тут в каком- нибудь глянцевом журнале попадается непонятная, но заманчивая реклама:

Если жизни ты не рад,
Отправляйся прямо в ЗАД!

Далее в нескольких словах грамотные рекламные агенты толково опи­сывают суть предложения: вам будут завидовать прямо в глаза! Возможны разные стили и «пакеты». Некоторые любят получать зависть на расстоя­нии, как бы более закамуфлированную, отчасти похожую на современную рекламу, только более персонализированную. А некоторые любят погоря­чее: прямо в глаза, по-русски, по-нашему, и этот пакет естественным об­разом так и называется — «зависть по-русски». Агенты-доброжелатели опросят вас, протестируют, разберутся в ваших предпочтениях и предложат квалифицированные услуги в соответствии с выявленными потребностями.

Следует полагать, что вслед за олигархами средний класс тоже отпра­вится на рынок, где всякий желающий может найти себе подходящее, до­ступное бюро или агентство. В основе лежит несложный расчёт: чтобы тебе завидовали — и чёрной, и белой, и цветной завистью, — нужно столь­ко всего добиться, отличиться в разных эксклюзивных категориях — от раз­мера яхты до пробы золота на унитазе, а желанный результат всё равно один и тот же (да ещё и примесь ненависти не маленькая). А не лучше ли пойти прямым путём, сэкономить, не тратиться ни на какие яхты, а сразу оплатить долгосрочную услугу, выбрав подходящий пакет? Оплатить и не париться.

ЗАДы, конечно, будут конкурировать друг с другом, бороться за кли­ентов, и это чревато не только расширением ассортимента и улучшением качества: с высокой степенью вероятности можно вообразить, что возник­нет и предоставление услуг в кредит. Покупаешь месячный пакет, наслаж­даешься по полной, а расплачиваешься с агентством не спеша, в соответ­ствии с условиями кредитного договора. Наверное, и тут будут банкроты, не соразмерившие расходы с доходами, так что конфискацию имущества за неоплаченную программу зависти тоже следует отнести к числу воз­можных исходов… Продолжая в том же духе, можно прийти и к идее со­циального пакета для малоимущих, в который включены были бы и адапти­рованная программа зависти — ведь жизнь совсем беспросветна, если тебе никто не завидует.

Но всё это любопытно как диковинки, видимые тому, кто в батиска­фе исследовательского воображения погружается в один из виртуальных миров. По-настоящему хотелось бы знать, как именно будут завидовать агенты специализированных агентств, придумают ли они что-нибудь, кро­ме лести, вздохов, сочувственных расспросов? Кроме уверений в том, что «у меня не получилось именно то, что получилось у вас…»? Быть может, в некоторых программах будут предусмотрены лёгкие пакости завидуемо- му, со всей очевидностью диктуемые завистью. И смешные отрицания оче­видного (при полном замалчивании другого очевидного, куда более трав­матического). И средства для выращивания волос, поскольку от зависти полагается рвать на себе волосы. Как бы то ни было, но основной вид ус­луг — это систематическое общение, ориентированное особым образом, где всё зависит от изобретательности товаропроизводителей.

Сам объём товарооборота, объём рынка услут предполагается доста­точно обширным, иначе нет смысла обращаться к категории возможного мира. Ясно, что где-то, быть может в Германии, рынок окажется достаточ­но скромным, а где-то ещё (понятно, где) соответствующие услуги вообще могут оказаться преобладающими на рынке душеспасительных товаров. Ну и специфика товара делает его отчасти эпохальным, хотя бы в смысле микроэпохи — всё же не майонез и не прокат лыж. Выброс зависти в товар­ной форме вполне способен изменить некоторые очертания экзистенци­ального проекта.

Разумеется, будет смущать, особенно поначалу, «неискренность» зави­сти и сам циничный характер ситуации, однако не следует преувеличивать ни того ни другого. Если ты завидуешь за деньги, обслуживая заказчика, то тебе, во-первых, есть чему завидовать, а во-вторых, у оплатившего самый роскошный ЗАД, в свою очередь, есть некоторые основания для зависти других. Ну а цинизм — это всегда на первых порах. Брачный контракт, на­пример, долго казался циничным предприятием, но привыкли, и во многих странах он теперь в порядке вещей. В России он, возможно, всегда будет ощущаться циничным и в силу этого неприемлемым для истинно любящих, зато зависть за деньги именно здесь очень быстро войдет в норму.

Некоторые внутренние сложности связаны с пониманием того, что мне завидуют, «лишь поскольку я это оплатил», не помогают даже уте­шения, что зависть всегда чем-то оплачена. Тогда можно проявить заботу о ближних с расчётом на взаимность: например, оплатить курс зависти луч­шему другу — пусть порадуется. Или оплатить квалифицированных завист­ниц для жены. Легко вообразить популярность такой услуги, как интен­сивный однодневный курс зависти — её можно дарить на день рождения, на юбилей, на свадьбу. Дарить как билеты в театр, как путёвку на курорт. Сделать приятное другу — в анекдотах о новых русских уже давно описыва­лось нечто подобное: лучший друг дарит новенький «Мерседес», который подвозит к какой-то заброшенной стройке, а там на крюке подвешен твой главный враг. Если его слегка пнуть, он запоёт «Happy birthday to you», если снова пнуть, он споёт ещё раз. Вот это счастье, вот это подарок! Ко­нечно, тут скорее месть и сладость мести, но и в целом русская зависть бурлит волнами ненависти. Однако завидуемые всё равно любят эту сти­хию и многие не представляют без неё счастья. И если волнорезом отсечь от бурного моря, от моря-океана волны помельче, побезопаснее, то сколь­ко отдыхающих и с каким наслаждением будут бросаться в эту укрощённую ласковую волну…

* * *

Вопрос таков: будет ли товарная форма зависти торжеством цинизма и очередным шагом в сторону «последних времён»? «И живые будут за­видовать мёртвым», — сказано о последних днях апокалипсиса: ясно, что и такая услуга может быть выброшена на рынок в интересующем нас и да­леко не химерном мире. Насчёт особого цинизма, кстати, спорно. Это, как уже отмечалось, на любителя — многие сочтут супружеские контракты ни­чем не уступающими образцами. Но прогрессия цинизма — далеко не всё, что можно сказать о переменах в сборке субъекта. Остановимся на воз­можных приобретениях, которые проходят под рубрикой «не было бы сча­стья, да несчастье помогло». Случай, когда вещи названы своими имена­ми, обязательно что-нибудь прояснит. Какое озарение могло бы посетить обычных людей, оказавшихся здесь из иной ветки развития? Вот до чего докатился мир, бабки теперь зарабатывают прямо на зависти. А я-то что же завидую даром!? Дальнейшее обдумывание ситуации может привести к своеобразному катарсису, и некоторые корни ресентимента будут выкор­чеваны: если попытки избавиться от разъедающей зависти путём морали­заторства оказались безуспешными (две тысячи лет ничего не изменили), то теперь, когда зависть включена в прейскуранты, наступает очищение. Ведь теперь меня уже не просто осуждают криводушные учителя жизни — их банальные сотрясения воздуха не меняются столетиями, теперь надо мной смеются другие завистники, сумевшие выгодно пристроить то, над чем я только мучаюсь! И получается, что возможный выход из сложившей­ся ситуации может быть двояким и даже трояким.

1. Перестать завидовать в сложившейся ситуации, — увы, подобная воз­можность как была, так и остаётся проблематичной. В этом воображаемом мире таких людей было бы не больше, чем в нашем.
2. Перестать завидовать даром и превратить мучения в статью дохода. Кто-то, пожалуй, приспособится к такому раскладу, но это не решит про­блему. Острая «дармовая» зависть труднее всего поддаётся сублимации. Тут та же ситуация, что и с киллером, с наёмным убийцей: тот из них, кто как-то связан с потенциальной жертвой, пусть даже посредством ненави­сти, будет не самым лучшим киллером. С другой стороны, хороший, квали­фицированный завистник должен всё же непременно знать, как выглядит зависть изнутри.
3. Сделать над собой усилие и упущенную выгоду (то есть бесплатную зависть) преобразовать в реальную инвестицию. Сказано ведь было: не­нависть не побеждается ненавистью, но отсутствием ненависти. Теперь скажем: зависть не преодолевается, не побеждается полученными за неё деньгами, но купленной завистью другого. Психологический механизм тут достаточно прост и понятен. Итак, мне завидуют — не задаром, понятное дело. Но! Зато теперь я знаю, как устроена эта сладостно-мучительная вещь со всех сторон, и могу спокойно относиться к тем, кому завидуют: просто у каждого своя оплаченная программа, а те, кто не оплатили её напрямую, скорее всего, переплатили кучу денег.

Подобное умозаключение здравого смысла в рассматриваемом воз­можном мире весьма вероятно. При таком раскладе проясняются и другие контуры феномена, которые в нашем мире отчасти парадоксальны, отча­сти скрыты и как бы ждут решающего прорыва, цепной реакции кристал­лизации.

Выразим это так: в мире, где можно зарабатывать завистью, без како­го-либо смущения можно, например, и оплачивать свою игру на сцене. Хочешь предстать перед публикой в роли леди Макбет, в роли Гамлета или друга Горацио? За чем дело стало — оплати участие в спектакле, и будет тебе счастье! Отсутствие недоговорённости порождает куда большую не­справедливость. Вот на днях смотрю вместе со своей знакомой урок фран­цузского на канале «Культура». Группа начинающих, путаясь в грамматике и радостно улыбаясь, рассказывает, кто чем занимается. Участницы после­довательно представляются: «я актриса», — говорит одна девица, «я дра­матическая актриса в театре „Мотылёк“», — говорит другая, «я продюсер музыкальных клипов», — молвит третья и так далее. Тут я замечаю, что моя знакомая начинает зеленеть от злости: типа эти вечные гости телевизора и знать не знают, что есть и другие работы… А ведь в мире зависти как при­вычного общедоступного товара это была бы совершенно рядовая ситуа­ция: оплатили пакеты, прямо или косвенно выкупили время в телеэфире. Вслед за передачей идёт и музыкальный клип:

Быть киноактрисой, французский учить —
Очень хорошо для меня.
В телепередаче «Je sui» говорить —
Очень хорошо для меня.

Разница в том, что в мире, где расставлены все точки над «і», все это приемлемо и для остальных миров. Возможно, что туннель, по которому произойдёт переброс в искомый мир, начнётся как раз отсюда, из сферы публичной репрезентации в самом широком смысле слова, а выброс на ры­нок зависти в качестве товара произойдёт потом — сущностное родство этих модификаций экзистенциального проекта очевидно в любом случае. И поскольку производство символического уже несколько десятилетий ох­вачено жестоким кризисом перепроизводства, фигура читателя, слушателя, посетителя сайта обеспечивается всяческими бонусами. Установившаяся при этом двусмысленность ничуть не лучше, а в сущности, хуже по степе­ни моральной интоксикации общества, чем доступная шкала расценок для взыскующих признанности через зависть.

Мало кто сомневается, что справедливее всего было бы судить о ху­дожнике по его произведениям, как судят о смоковнице по её плодам. Опять же, востребованность в моральной форме тоже не может служить критерием права художника быть и оставаться художником, есть ещё нечто великое и воистину мистическое — талант… Увы, обе эти прекрасные по­сылки фальсифицированы, безвозвратно и неисправимо, они давно пре­вратились в бессильные заклинания и дежурную риторику. Между тем ма­гия причастности к креативному классу осталась и в чём-то даже возросла, поэтому всякий, кто может сказать о себе, что он тоже некоторым образом художник, в случае признанности обнаруживает в себе также и мотивы Ван Гога и Микеланджело. То, что при этом приходится оплачивать своё пре­бывание в творческих эшелонах, делая это чрезвычайно непрозрачно, как бы и не оплачивая вовсе, — будто правая рука не ведает, что делает левая, — инициирует новые волны желающих и воспаляет ярость благородную всех отодвинутых и непопавших.

Теперь представим себе, что достигнут некий уровень прозрачности. Это вовсе не обязательно прозрачность каждого отдельного «контрак­та» — достаточно наличия эксплицитного алгоритма «как стать худож­ником», «как стать поэтом, исполнителем», и. т. д. Если такой алгоритм наличествует, и есть люди, реально им пользующиеся, условия для фор­мирования комплекса неполноценности практически исчезают. То, чего не мог достичь когда-то Нерон, теперь вполне под силу средней руки бан­киру — и разве это не верная примета цивилизации и прогресса? С это­го момента начинается быстрый (хотя и не одноразовый) сброс балласта. Прежний модус вивенди, в соответствии с которым быть художником нелегко, но считаться им очень престижно, больше не работает. Теперь в том, чтобы стать художником, нет особых проблем, однако и престиж уже не тот: не то, чтобы он пропадает совсем и сразу, песенка самоотчёта по-прежнему звучит:

Сняться в фильме «Где ты, любовь?» —
Очень хорошо для меня…

И всё же эта престижность попадает в общий имманентный ряд при­вилегированного потребления (куда включены все гаджеты и все имею­щие конкретную стоимость услуги) и теряет свою эксклюзивность. Теперь это вопрос выбора инвестиций и, так сказать, предпочтения абонемен­тов: можно выбрать курс фитнесса в невесомости, можно курс знакомства с глубоководной феерией в батискафе, а можно курс «я солистка рок-ан­самбля». Допустим, что этот курс окажется самым дорогим и не всем бу­дет по карману — хотя с чего, собственно? Это не беда, прозрачность ме­ханизма даёт возможность, не впадая в мучительные переживания («быть или не быть?», «тварь я дрожащая или право имею?»), просто скопить денег. Сначала можно поработать слушателем или даже фанатом (рабо­та не из лёгких, но вполне переносимая), а там и оплатить подходящую программу, где ты уже художник, солист или поэт.

Поскольку искусство подпитывается многими могучими источни­ками, среди которых и сама воля к бессмертию, нет сомнений, что «нор­мальные художники» всё равно останутся, и даже будут численно преоб­ладать. Но насколько же расчистится их горизонт присутствия! Ибо уже не нужно будет с придыханием (или с показной небрежностью) упоминать о роде своих занятий, не рискуя наткнуться при этом на иронический, все- понимающий взгляд. При этом прекратится или существенно ослабнет посторонняя тяга, рассеется смутное обаяние образа, успокоятся и дети портфельных инвесторов, и их портфельные отцы. В нашем одном из воз­можных и даже очень возможных миров им есть что ответить на зов души юной девушки, восклицающей:

Папа, я хочу быть актрисой!

Да без проблем, Василисочка, — скажет он, — у нас есть на это сред­ства, и для тебя мне ничего не жаль. Но может быть, выберем индивидуаль­ную программу с изюминкой? Самые лучшие завидушки?

Впрочем, в условиях открытого и прозрачного рынка зависти Васи­лиса и не станет предъявлять претензий, характерных именно для нашего мира, — в случае радикальности охватившего её протеста она уйдёт к тай­ным художникам, которые не поставляют свои творения на рынок и чьи усилия направлены непосредственно на преобразование социальной дей­ствительности, не задерживаясь на стадии произведения.

***

Вернёмся к догадке или к озарению: да что же я завидую даром? Если вести речь не просто об осознании, а именно об избывании, лучшего сред­ства, чем рыночная реализация, точно не придумать. Если тебя гложет за­висть и тебе посчастливилось родиться в России, где на неё такой спрос, ты не пропадёшь с голодуй будешь востребован. Можешь встать на учёт как безработный, но долго получать пособие не придётся.

Исследуемый мир вписывается в причудливую логику одного из ми­ров Борхеса, в соответствии с которой второе пришествие Христа опре­деляется фактом исчерпанности всех возможных грехов, — речь не об ин­дивидуальных эксцессах, а именно о презентации полной типологии. Что же — мир, где торгуют завистью по твёрдо установленным расценкам, рас­положен на одну ступень ближе к исполненности времён. Ещё одна ро­ковая недоговорённость выжата в нём как лимон, что должно позволить в дальнейшем избегать интоксикации. Только столкнувшись лицом к лицу с феноменом, можно обрести по отношению к нему стойкость и имму­нитет, или отнестись к нему как к последней капле, переполнившей чашу терпения.

Вывод из тени зависти и выход из тени завистников заново ставит во­прос о зависти и демократии: что в этом смысле может измениться в ин­тересующем нас мире? Капитализация зависти будет означать не только её перераспределение — тут меняется, если так можно выразиться, ос­новополагающий химизм, происходят возгонка и ректификация зависти. Угасает одна из важнейших социально-психологических иллюзий, и, сле­довательно, наступает прояснение, которое поначалу выглядит как осле­пляющая вспышка цинизма, — но только поначалу.

Уже одно предположение о том, что зависть может приносить про­центы и дивиденды, позволяет по-новому осмыслить дела её. В теневом, несобственном состоянии зависть, безусловно, является мощнейшим невротическим фактором, вызывающим как индивидуальные неврозы и фрустрации, так и гигантские очаги коллективного невроза, порой по­крывающие целые страны и цивилизации. Но одновременно и наряду с подобной невротизацией зависть выступает как психологический корре­лят общеполитического чувства, — проще говоря, является психологиче­ской основой демократии западного (постхристианского) образца.

Вспомним базисный психологический принцип аристократии, и уж тем более кастовой системы, состоящий, в частности, в том, что для зависти установлены непроницаемые перегородки: это стенки человекоразмер­ных ячеек экзистенции. Земледелец средневековой Японии не завидует самураю примерно по той же причине, по какой он не завидует тигру или соколу. Конечно, в воображении всё возможно, куда только не случается забраться в воображаемых странствиях:

Дивлюсь я на небо та й думку гадаю.
Чому я не сокіл, чому не літаю?

Но эта меланхолическая думка чрезвычайно далека от того острого чувства, которое пронизывает и сшивает воедино горизонты политиче­ского пространства. В античном полисе этим острым чувством была состя­зательность, знаменитая греческая агональность. В формате ресентимента, то есть в гражданском обществе буржуазного разлива, это зависть. Между атональностью и завистью есть некоторые черты сходства, не исключая даже общности происхождения. Для прояснения этих сходств и разли­чий нужен, так сказать, вдумчивый спектральный анализ. Но если сказать кратко, агональность и зависть различаются примерно так же, как молоко и скисшее молоко. Особенно велики различия между точками равнове­сия: для состязательности основной мотив — я не хуже его, для зависти — он не лучше меня. Ясно, что в первом случае легче получить объективные доказательства или опровержения, во втором же это практически невоз­можно. Так вызревают, например, гроздья гражданского гнева — через ежедневное суммирование возражений «чем он лучше меня?». И тут есть ещё одно скрытое обстоятельство: почему ему завидуют, а мне нет? Всё, попользовался завистью — уходи, пусть и намою долю немножко останет­ся, и мне позавидуют всласть!

Что же меняется в циничном новом мире? Есть основания полагать, что с возникновением и расширением рынка зависти запускается процесс переоценки (обесценивания) политики. Весьма вероятен отток соиска­телей почёта, ведь её можно будет обрести более простым и прозрачным путём, заменить неквалифицированную бесплатную зависть на квалифи­цированную платную.

Александр Секацкий. Зависть как пропущенный мир. // «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 10, страница 213-227

Скачать текст