Опубликовано Автор:

Наталия Грякалова. К реконструкции одной литературной биографии (Предисловие к публикации поэмы В. Княжнина)

Поделиться "Наталия Грякалова. К реконструкции одной литературной биографии (Предисловие к публикации поэмы В. Княжнина)"

1,676 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

Наталия Грякалова. Родилась в 1953 году в Ленинграде. Доктор филологических наук, про­фессор, главный научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук, руководитель Группы по изданию академического Полного собрания сочинений и писем Алек­сандра Блока. Область научных интересов — история русской литера­туры конца XIX — первой четверти XX в., преимущественно модернизма и авангарда, проблемы поэтики, текстологии, архивные разыскания. Автор около 200 статей и публикаций, монографий «Малые жанры в рус­ской прозе XX века. Генезис и типология» (Perugia, 2003); «Человек мо­дерна. Биография — рефлексия — письмо» (СПб., 2008).

К РЕКОНСТРУКЦИИ ОДНОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ БИОГРАФИИ

Поэма Владимира Княжнина «Похищение (Петербургские октавы)»1

В архиве А. А. Блока в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук сохранился примечательный артефакт: рукопись небольшого объёма в виде сброшюрованных тетрадных листов, на лицевой стороне обложки выведено простым карандашом:

Влад. Княжнин.

Похищение

(Петербургские октавы).

Работа над поэмой, начатая ещё в 1911 г., была окончена, согласно авторской датировке, в воскресный день 28 ноября 1921 г. или, как ука­зывает не принимающий революционных нововведений автор, — 11 де­кабря (по старому стилю). Весьма вероятно, что именно в тот же день — день рождения Александра Блока, ставший первым памятным днём после кончины поэта, последовавшей 7 августа, она была передана его близким, скорее всего его матери А. А. Кублицкой-Пиоттух, — рукопись поэмы представлена в «семейной части» блоковского архива2.

Имя Владимира Николаевича Ивойлова (1883-1941 или 1942), из­бравшего литературный псевдоним Владимир Княжнин, почти неизвест­но широкому кругу читателей. Правда, любители поэзии могли обратить внимание на оригинальные строфы «Стихов о Петрограде» — цикла, не­изменно включавшегося в поэтические антологии, посвящённые городу на Неве. Коренной петербуржец, воспевший красоту старого Петербурга в строках неоклассических стихов и внёсший свою лепту в создание «пе­тербургского текста»; историк литературы, наделённый неподдельной страстью к архивному документу, первооткрыватель творчества Аполло­на Григорьева, составитель и редактор объёмного свода биографических материалов об этом «последнем романтике»; добрый приятель Алек­сандра Блока и один из первых его биографов; библиофил, собиратель старинных раритетов, энтузиаст развивающейся фотографии… По об­стоятельствам ли исторического времени или по авторскому разумению, но готовившийся к выпуску и анонсировавшийся начиная с 1918 г. в изда­тельстве «Алконост» поэтический сборник, предисловие к которому на­меревался писать Александр Блок (в записной книжке 19 июля 1918 г. от­мечено: «В 7 часов — Княжнин (предисловие к сборнику его стихов)»)3, так и не вышел в свет, и до сих пор стихи, этюды, историко-литературные и критические эссе Княжнина, разбросанные по страницам многочис­ленных периодических изданий начала XX века, не собраны в отдельное издание. Обременённость интеллигентским чувством «высокого долга» и тоской по «большому человеку»», темперамент полемиста и спорщика, щепетильность и вместе с тем житейская хитроватость — таким вырисо­вывается облик этого человек и в его собственных письмах к тем адреса­там, с которыми он был в дружески-доверительных отношениях (к Блоку, чете Чулковых, Вс. Мейерхольду), и в мемуарных и эпистолярных сви­детельствах современников — Вл. Пяста, Алексея Ремизова, Надежды Павлович…

Основные вехи творческой биографии Княжнина постепенно реконструируются на основе архивных и источниковедческих разысканий4. Наконец, удалось познакомиться с проживающими в Москве потомками В. Н. Княжнина-Ивойлова — внучкой Ольгой Александровной Короткой и Натальей Михайловной Халтуриной, вдовой его внука Владимира Ни­колаевича Халтурина. Они сообщили ряд важных сведений о семье лите­ратора, ознакомили с некоторыми документами и любезно предоставили для публикации единственную сохранившуюся фотографию Княжнина в зрелом возрасте5.

Детские годы нашего героя прошли в центре города, на Фонтанке: «Дом сороктретий (детство в нем)…» — топографически точную отмет­ку оставит он позже в стихотворении «Фонтанка». Именно такой адрес даёт справочник «Весь Петербург» за 1900 год: по нему проживала жена отставного подпоручика Ирина Ивановна Ивойлова с сыном. Это между Аничковым и Чернышёвым мостом (ныне — мост Ломоносова). В 1902 г. В. Н. Ивойлов окончил Шестую Санкт-Петербургскую гимназию, распо­лагавшуюся там же, у Чернышёва моста6. Затем — учеба на юридическом факультете университета (1902-1911), с параллельным (с 1907 г.) посе­щением занятий на историко-филологическом… Достаточно рано про­явилась страсть к сочинительству, о чём свидетельствуют сохранившие­ся в личном архиве литератора «пробы пера» — опыты в стихах и прозе7. «От гимназических ещё дней получил жадное устремление к книге», — от­метит Княжнин позже в кратком, написанном по случаю curriculum vitae8. Первое литературное знакомство — с Георгием Чулковым, секретарем символистского журнала «Новый путь», состоялось в 1904 г. Но целена­правленно в крут писателей-символистов Княжнин входит только в 1909 г., о чём десятилетия спустя вспоминал в письме к Н. Г. Чулковой от 22 мар­та 1940 г.: «…я познакомился с ним <Г. И. Чулковым> (отчасти и с Вами) летом 1904 года и тогда же он дал мне читать „1-ю симфонию“ А. Белого, с которой и началось мое сближение с символистами. Едучи на „империа­ле“ конки я дочитывал эту книжку, при свете уличных фонарей, от фонаря к фонарю. Прочитал, так сказать, единым духом. Потом я возобновил пре­рвавшиеся сношения в январе 1909 года, когда был у вас дважды или триж­ды на ул. Глинки, вход с Екатерининского, против Никольского собора9. Квартира принадлежала Лансере, Е. Е. Здесь Георгий Иванович писал мне рекомендательные письма Блоку и Вячеславу Ивановичу <Иванову>. Были сильные морозы. Я ужинал с Вами и Георгием Ивановичем, познакомили вы меня и с Лансере»10.

В упомянутом письме к Вяч. Иванову от 18 января 1909 г. Чулков так представлял начинающего поэта: «Пожалуйста, обратите внимание на Вла­димира Николаевича Ивойлова. Он жаждет мэтра. Вас любит и ценит Вас. Его стихи достойны Вашего внимания»11. Через некоторое время он на­помнит о себе письмом, изобилующим цитатами из «новых» поэтов: «го­лубая тюрьма» отсылает к одной из первых символистских деклараций — статье В. Брюсова «Ключи тайн», где процитирован фетовский троп, а также к статье А. Блока «О лирике»; сравнение Петербурга с «маревом полярным» — к стихотворению Вяч. Иванова «Сибилла», «Epirrhema» взята из его же первого поэтического сборника «Кормчие звёзды»; мотив города-тюрьмы — устойчивый мотив символистской поэзии (ср., напри­мер, у Ф. Сологуба: «Узкие мглистые дали. / Камни везде, и дома. / Как мне уйти от печали? / Город мне — точно тюрьма», 1898), также как темы севе­ра и духовного одиночества.

10 11 1909 г.

М<илостивый> Г<осударь>
Вячеслав Иванович,

Я тот студент, что был у Вас не­дели 2 1/2 назад с письмом от Геор­гия Ивановича Чулкова и оставил Вам свои стихи.

Я вернулся из Финляндии и осмеливаюсь напомнить о себе.

Знаю, что, б<ыть> м<ожет>,

Вам некогда и Вы, по справедливо­сти, забыли и мои стихи и меня.

Но уж слишком я люблю ли­тературу (пусть односторон­нею — не взаимною любовью!), хочу учиться, работать, быть ближе к ней, чтобы останавливаться пе­ред препятствиями.

В. Н. Княжнин (Ивойлов). Фото. 1930-е гг. Частное собрание

Трудно жить одному, откры­вать открытые Америки. Думаю, к одинокому применимы сказан­ные, правда, по другому поводу,

Ваши слова. У одинокого

«Лишь немногих кликов отзвук, уловлен, поёт в ушах…
Вызвать чары горних звуков ищет он бессильной лирой,
Но небес не воскрешает косных струн неверный звон».
Мистерии поэта. Epirrhema.

Живущему в серых стенах Петербурга, в этом «мареве полярном» хо­чется живого слова ещё более страстно, чем человеку южных стран. Гра­ницы мира здесь тесные и уж не в «голубую тюрьму» бытия заключены мы, а в серую, печальную, в дантовский Inferno.

По правде человеческой — я должен увидеть Вас и услышать суд над собою.

Пусть в последний даже раз; всегда совершается то, чему суждено.

Готов прийти к Вам в любой час и день.

Известите письменно.

Живу я: Пески, Одесская 1. 19. Влад. Ник. Ивойлов.

Уважающий Вас

Влад. Ивойлов12

С этого времени Княжнин — среди постоянных посетителей «баш­ни», активный участник Общества ревнителей художественного слова, а в июле 1909 г. уже сам «мэтр» рекомендует своего «молодого приятеля» в самых похвальных выражениях («человек вполне достойный уважения и сочувствия», «даровитый поэт», «образованный, деятельный и трудолюбивый») С. А. Венгерову, определив тем самым его профессиональную судьбу13. Теперь он — секретарь историка литературы Е. В. Аничкова, его помощник в работе над архивом Н. А. Добролюбова и изданием собра­ния его сочинений. Её итог — совместная статья «Дела и дни Н. А. До­бролюбова», опубликованная в юбилейном «добролюбовском» номере журнала «Современник» (1911. № 11), и ряд других публикаций, в частно­сти подготовленное начинающим филологом описание данного архива14. «…Направление деятельности Княжнина в сторону „текстологии“ опреде­лилось с той поры», — замечал впоследствии Вл. Пяст, ближайший при­ятель из литературного круга15. В его мемуарах дан выразительный портрет нашего героя: «…глядевший исподлобья, завешенный сбитой и выбившейся копною чёрных волос Вл. Н. Княжнин, — которого я непременно притя­гивал ко всякому литературному начинанию, предчувствуя безошибочность его вкуса…»16.

Свою репутацию эрудита, знатока книжных редкостей, любителя литературной стилизации Княжнин смог в полной мере продемонстриро­вать в одном из таких начинаний — журнале Доктора Дапертутто «Любовь к трём апельсинам» (1914-1916). Эстетическая платформа издания выра­жала театральные пристрастия Вс. Мейерхольда как режиссера (и изда­теля), в поисках нового театрального языка обратившегося к итальянской commedia del’arte, драматургии Карло Гоцци и переживавшего период увлечения трагическим гротеском Э. Т. А. Гофмана. Избранный псевдоним был демонстративной аллюзией: он отсылал к фантасмагорически-инфернальной новелле немецкого романтика «Приключение в ночь под Новый год», в которой маг и чудодей доктор Дапертутто похищает у добропоря­дочного бюргера его зеркальное отражение, обрекая тем самым на судьбу вечного изгоя. В журнале был предусмотрен специальный раздел под на­званием «Hoffmaniana», призванный осветить судьбу творчества немец­кого романтика на русской почве. На роль автора и ведущего рубрики как нельзя более кстати подходил Княжнин с его склонностью к источниковед­ческим штудиям и любовью к историческим казусам. Здесь он опубликовал несколько историко-литературных экскурсов по данной теме (1914. Кн. 1, 2 и 3; 1915. Кн. 4-5-Ô-7), а также под псевдонимом Зерефер, придуман­ным Ремизовым, заметку «Бабушка „Вампуки — Невесты Африканской“» (1916. Кн. 2-3). Он же состоял членом редакционной коллегии журнала с момента его основания и до прекращения выпуска в неблагоприятной для издательского дела обстановке военного времени (в 1916 г. последним вы­шел сдвоенный номер 2-3).

На страницах журнала «Любовь к трём апельсинам» увидели свет луч­шие образцы поэтического творчества Княжнина — «Стихи о Петербурге, б-ое января» (1914. Кн. 2) и цикл из пяти стихотворений под названием «Стихи о Петрограде» ( 1914. Кн. 6-7). Общая для них тема — красота ста­рого Петербурга, не так давно возвращённая в поле актуального восприя­тия художниками, группировавшимися вокруг журнала «Мир искусства» и называвшими себя «ретроспективными мечтателями». Начало этому настроению и культурному движению положила статья А. Н. Бенуа «Живописный Петербург» с её пафосом «возрождения художественного от­ношения к заброшенному Петербургу». Она появилась в первом номере журнала «Мир искусства» за 1902 г., вышедшем в преддверии 200-летия Пе­тербурга и ему посвящённом. Богатый иллюстративный материал — фото­графии, гравюры А. П. Остроумовой, акварели А. Н. Бенуа, Е. Е. Лансере, О. Э. Браза — зримо подтверждал мнение об уникальности архитектурных ансамблей города, построенного Петром17.

В эту линию художественного ретроспективизма органично вписыва­лись литературные ведуты Княжнина (ведута — топографически точное изображение городского пейзажа). Так, например, в четвёртом стихотворе­нии цикла — «Фонтанка» — воссоздана панорама набережной, предстаю­щая взору одинокого мечтателя-фланёра. Он движется вверх по течению реки, от её устья к истоку — от Большого Калинкина моста к Летнему саду, от окраинной Коломны к центру города. В своей ведуте, не противореча её установке, с одной стороны, на «живописание» ландшафта, включая «физиологию» городской жизни, с другой — на лирико-импрессионисти­ческое восприятие городского «пленэра», поэт даёт отчёт о романтиче­ской прогулке, в котором читатель найдёт бытовые жанровые зарисовки, упоминания о знаменитых архитектурных памятниках и культурных урочи­щах — классических и современных (последнее потребовало авторского примечания), где отведено место и автобиографической реплике, речевые гротески («кони „КЛОТА“»), замечания о хроматических качествах воды и рассветного неба, звуковые и ольфакторные характеристики описывае­мого локуса. Коломна (исторический район, расположенный между ре­ками Мойкой, Фонтанкой, Пряжкой и Крюковым каналом) представлена в первой строфе социально-этнической пестротой населения её юго-за­падной оконечности и современными реалиями её «морской» части, вы­ходящей к Большой Неве (эллинги, «дымком пахнувший пароход»). Вторая строфа, также отмеченная приметами городской цивилизации («последний мчащийся трамвай»), содержит вполне ожидаемую в данном контексте реминисценцию, отсылку к литературному клише — бедному петербургскому чиновнику, склонному к уединённым мечтательным про­гулкам. В этой фигуре, ведущей свою родословную от пушкинского Ев­гения (поэма «Медный всадник. Петербургская повесть»)18, персонажей Гоголя и Достоевского, но уже рифмующейся с манделынтамовским Евге­нием19, можно не без основания увидеть alter ego субъекта лирического по­вествования.

Фонтанка

Влекут гранитные изгибы
И живорыбные садки,
Под вечер с барок диатрибы,
Олонецкие мужики,
И миловидная эстляндка,
Калинкин мост, простой народ,
И эллинги (бьет третья склянка),
Дымком пахнувший пароход;

И мирно спящая Коломна,
В полу-холодный, светлый май,
И переулок полу-темный,
Последний мчащийся трамвай,
И одинокий друг-прохожий,
Чиновник — старый холостяк
В мечтах (на набережной тоже)
О жизни прожитой кой-как;

Старинный дом, где жил Державин,
И синий Троицкий собор,
Огонь, яснеющий сквозь ставен,
Сквозь сень зеленоватых штор;
Заснувший рынок и больница,
И в переулке — Бурков дом20,
И — жизни прошлая страница –
Дом сорок третий (детство в нём);

Аничков мост, где кони «KЛOTA»,
Реки весёлый поворот,
Вон дева, ждущая кого-то,
И дворник спящий у ворот.
Стук дрожек… окрик… цирк пузатый,
И замок Павловых времён;
Покой реки зеленоватый,
Вновь сумрак, тишь садов, и сон…

Грустя, бреду, один, влюблённый,
Как ночь-врага легко тесня,
Домов старинные колонны
Внезапно вспыхнут от огня.
Цвет золотистый, цвет шафранный,
Мечту ты гонишь от меня!
И милый сон реки Фонтанной Прости!
Потонет в громе дня.

Литературный архетип образа обедневшего дворянина, самостоя­тельно зарабатывающего на жизнь обитателя демократических кварталов столицы, постепенно утрачивающего сословную идентичность, был сим­волически востребован поколением интеллигентов рубежа XIX-XX веков, выходцев из бедных дворянских семей, с юности вынужденных добывать средства к существованию. К этому социальному слою, характерному для стремительно модернизирующегося общества, принадлежал и Княжнин. Сын дворянина, подпоручика, он воспитывался матерью, зарабатывавшей на жизнь шитьем. Учёбу в университете вынужден был совмещать со служ­бой в разного рода учреждениях, связанных с комплектацией библиотек, составлением каталогов, был библиотекарем, младшим служащим в книго­издательстве «Школьное и библиотечное дело», подрабатывал публикацией статей и рецензий21. И впоследствии на него легли заботы о большой се­мье, груз материальных проблем, жизненные неурядицы. Его idée fixe была мечта о получении некоторого стабильного финансового обеспечения для себя и семьи, чтобы можно было на относительно продолжительное вре­мя заняться осуществлением ряда историко-литературных и творческих замыслов. «По социальному положению — вечный пролетарий»22, — так определил он свою социально-культурную идентичность в 1920 г. Обра­щаясь по старой дружбе к Мейерхольду в письме от 21 /8 сентября 1920 г., он умоляет о содействии в устройстве своих профессиональных дел — в переводе на «работу научного характера», подчёркивая при этом: «Нуж­дался же я всегда больше всех <…> — весь свой век коротал „пролетарием“, а теперь архи-пролетарий»23.

Еще один важнейший параметр социально-культурной идентич­ности для Княжнина — статус коренного петербуржца. По его мнению, это залог глубинного понимания «души города» и адекватного про­чтения символичной для каждого петербуржца поэмы Пушкина «Мед­ный всадник». Откликаясь на вышедшее в 1922 г. её отдельное издание с иллюстрациями А. Н. Бенуа, Княжнин устраняется от критического анализа артефакта, ограничива­ясь лишь поверхностными заме­чаниями. Это отнюдь не рецен­зия, а лирическое эссе — при­знание в любви к родному городу с характерными для Княжнина нотами недоверия к «чужим». В постижении «души Петербур­га» знанию приезжих пушки­нистов он противопоставляет собственное переживание, при­сущее ему по праву кровного родства с городом.

«Я не пушкинист и учёно­го о Пушкине ничего не берусь сказать. Но, смею думать, люблю „Медного Всадника“ не менее, чем почтенное сословие пуш­кинистов. Доброго им здоровья и в трудах благого поспешенья! Однако, большая часть из них при­была в С<анкт->П<етер>б<ург> из Полтавы, Одессы, Воронежа и т. д. и т. д. Я же, чувствую это, связан с „Медным Всадником“ и кровно, и душевно, так как кров­но и душевно связан с С.-Петер­бургом, ибо коренной Питерский человек, до 21 года не знавший иной обстановки, иного окружения, кроме этого города и его окрестностей. А Россия — всё-таки совсем иное. Я знаю этот город и помню его ещё с тех пор, когда имел честь состоять в числе петербургских ушкуйников — в улич­ных мальчишках. Наводнения, январские и майские парады, рождествен­ский и вербный торг в Гостином, балаганы, похороны, свадьбы, катки, игры в скверах, воинственные набеги на соседние дворы, драки, уличные проис­шествия, ловля плывущих по Фонтанке дров „пикалкой“ (короткое полено на верёвке со всаженным острым гвоздём), акафисты в Троицком подворье, осенняя заготовка капусты в сараях и варка варенья, архитектура Росси на Те­атральной улице и Невский, и зеленовато-алые вечера и рассветы, и ветер с моря, и долгие прогулки позже с фотографическим аппаратом, альбомом и записными книжками, в те времена, когда существовал только Пыляев и едва начинался „Мир Искусства“, не ведомый ещё совершенно, — какая бесконечная во всём этом прелесть! И, перебирая весь этот опыт, разве нельзя сказать, что он развивает такое чутьё к городу, какого одни изуче­ния, от ума, не дают и не дадут?»24.

Восстановим прерванную хронологию. С осени 1912 г. Княжнин — ча­стый гость в семье Александра Блока, переехавшего 24 июля 1912 г. в дом № 53 по Офицерской ул. (ныне — ул. Декабристов). Это последний адрес поэта и, пожалуй, самое знаменитое место литературной Коломны.

Авторский инскрипт на книге: В. Н. Княжнин. Александр Александрович Блок. Пб.: Колос, 1922. Библиотека ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН

Поистине звездным часом для Княжнина как историка литературы стали годы, проведённые «под знаком» Аполлона Григорьева. Он погло­щён архивной работой: собирает материалы к биографии поэта, готовит их отдельное издание. В это же время и Блок, получив предложение от из­дательства К. Ф. Некрасова, занят подготовкой полного собрания его сти­хотворений. Оба переживают увлечённость личностью и творчеством по­эта, ставшего для них обоих символом «органической культуры», «почвы», актуальность наследия которого ощущалась ими на волне растущей непри­язни к идеологии либеральной интеллигенции. Найденная Княжниным ёмкая формула «наш современник» (его статья «О нашем современни­ке — Аполлоне Александровиче Григорьеве» была опубликована в журна­ле «Любовь к трём апельсинам» в 1914 г.) подхватывается Блоком. На вы­шедшем в конце 1915 г. собрании стихотворений Григорьева он напишет: «Владимиру Княжнину в год страдный и памятный, на память о том, как мы вместе учились любить А. А. Григорьева, „нашего современника“. Александр Блок. Рождество 1915 года»25. Ровно через два года Княжнин в дарственной надписи на книге «Аполлон Александрович Григорьев: Материалы для биографии» вновь напомнит о прошлом: «Александру Александровичу Блоку по общей и былой (былой ли только?!) любви к Григорьеву — редактор. 19. XII. 1917 г. Петроград»26. А редакторское предисловие закончит словами признательности: «С поэтом А. А. Блоком „в год страдный и памятный“ мы вместе учились любить А. А. Григорьева, „нашего современника“, и ему, А. А. Блоку, и матери его — А. А. Кублиц- кой-Пиоттух моё последнее слово любви, памяти и благодарности»27.

Публикацию свода документальных материалов об Аполлоне Григо­рьеве Княжнин предварил формулировкой своего научного credo — прин­ципов историко-литературного исследования, основанного на архивных и источниковедческих разысканиях. «Всякая научно-поставленная исто­рико-литературная работа естественно распадается: 1) на собрание, в наивозможной для данного исторического момента полноте, самых разнообразных сведений о писателе, 2) на научную разработку собран­ного. Всё равно, идёт ли речь о жизнеописании, или об изучении твор­чества. Разница будет только та, что вопросы биографические должны быть решены прежде обозрения деятельности творческой, самым тесным образом связанной с житейскою судьбою и объяснимой лишь при усло­вии строго-фактического установления этих житейских отношений. Так обстоит дело с прошлым, ибо сколько-нибудь всесторонняя оценка при­менима к деятельности человека, который, так или иначе, но закончил своё писательское или земное поприще»28. В скором времени ему будет сужде­но применить свои филологические принципы и профессиональные на­выки при написании биографии Блока.

В августе 1922 года под маркой кооперативного издательства «Колос» в серии «Биографическая библиотека» вышел в свет очерк Княжнина «Александр Александрович Блок» — первая биография поэта, написанная историком литературы, с опорой на имевшиеся к тому времени докумен­тальные материалы и свидетельства. В приложении впервые представлена составленная автором очерка генеалогическая таблица — «Идиологическое дерево А. А. Блока». Издание было приурочено к годовщине смерти поэта. 8 /21 августа датирована дарственная надпись на авантитуле книги:

Всем Блокам, Бекетовым,

Кублицким-Пиоттух и Менделеевым,

живущим на Офицерской

Сочинитель

8/21 VIII                                             1922

Петро-                    град29

Инскрипт, обыгрывающий семейное родословие, обращён к бли­жайшим членам семьи поэта, проживавшим в то время по данному адресу. Их трое: вдова поэта Л. Д. Блок (урожд. Менделеева), мать — А. А. Кублицкая-Пиоттух (урожд. Бекетова, в первом браке Блок)30 и тётка М. А. Бекетова.

С коломенским топосом связана и публикуемая ниже поэма. Для Княж­нина данная топографическая привязка была не случайной и функциони­ровала уже как мемориальная аллюзия — обращение к местам культурной и личной памяти. «Петербургские октавы» переносят читателя в Коломну начала XIX века, в окраинный дом на реке Пряжке, где живёт семья отстав­ного бригадира, героя русско-турецкой войны. Глава семейства имеет дочь Зою, девицу на выданье. Смольнянка, поклонница «Новой Элоизы» Руссо, она не вписывается в размеренный быт мещанской окраины столицы и явля­ется возмутителем семейного спокойствия. Основную интригу составляет эротическое приключение Зои: встреча с байроническим героем — швед­ским морским офицером, мезальянс с престарелым адмиралом и, наконец, — побег из дома «навстречу чудесам морским заката»…

Поэма Княжнина — запоздалая литературная реплика на «ирои-комическую» поэму Пушкина «Домик в Коломне» (1830), написанную, как известно, октавами. Октава — особый вид строфы, состоящей из восьми строк, с чередованием мужских и женских рифм по определённой схеме, при этом первые три нечётные строки рифмуются между собой точно так же, как и первые три чётные, а последние две дают парную рифму. Харак­терная особенность данной строфической формы — соблюдение правила альтернанса, то есть смены мужских и женских рифм на границе строф. За почти двухвековую литературную историю октава приобрела особый семантический ореол. Байрон («Беппо», «Дон-Жуан») и вслед за ним Пушкин («Домик в Коломне») создали бурлескные пародии на жанр эпи­ческой поэмы, одной из примет которой являлась форма октавы. «Оба ав­тора „выворачивают наизнанку“ условную поэтическую мифологию, по­гружают её в быт, соединяя канонизированные поэтизмы с „прозаической“ лексикой и фразеологией»31. На уровне сюжета пародируется традицион­ная эпическая тематика (война, героизм, приключения, любовь), которая трансформируется в бурлескные мотивы нарушения обыденного порядка: адюльтера, переодевания, побега или похищения. На уровне лексики по­этизмы и славянизмы вытесняются просторечием, а определенный рит­мико-интонационный строй поддерживает иллюзию непринуждённого разговора. Для «высоких» образцов жанра характерна такая черта, как металитературность — рассуждения на темы верификации, намёки на литератур­ную полемику, автопародия. Заключительная октава содержит финальное «нравоученье», сохраняющее общую для данного типа повествования иро­ническую двойственность, направленную в том числе и на самого автора.

В поэме Княжнина металитературный план практически отсутствует, однако тот факт, что версификационный эксперимент был всё же завер­шён — поэма в тридцати октавах написана, — свидетельствует об овла­дении автором сложнейшей строфической формой. Завершающая окта­ва содержит locus communis жанра — фигуру авторского самоумаления. Однако сам автор прекрасно осознавал свою поэтическую победу. И по­этому финальные строки выдержаны в мажорной тональности, хотя рито­рическое вопрошание подразумевало недавние утраты, и прежде всего — смерть Александра Блока.

Остановись перо, вздохни минутку:
Октавы кончены чрез десять лет!
К кому идти читать по первопутку,
Когда «одни далече, тех уж нет»?
Кому нужны вы, писанные в шутку,
Когда Григорьев, Пушкин есть и Фет?
Когда на Жизнь не смотришь с небреженьем
И слово Ей звучит благословеньем!

Полный текст поэмы Вл. Княжнина «Похищение (Петербургские ок­тавы)» публикуется впервые по рукописи, хранящейся в архиве А. А. Блока в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (Ф. 654. Оп. 3. Ед. хр. 79)32.

Наталия Грякалова. К реконструкции одной литературной биографии (Предисловие к публикации поэмы В. Княжнина). // «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 10, страница 62-74

Скачать текст

 

 

Примечания

 

  1. Публикация подготовлена при финансовой поддержке РГНФ, грант №  15-34- 11047.
  2. Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом). Ф. 654. Оп. 3. Ед. хр. 79.
  3. Блок А. Записные книжки. М., 1965. С. 417.
  4. См.: Лавров А. В. Княжнин Владимир Николаевич // Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь. М., 1992. Т. 2. С. 569-570. См. также: Пяст Вл. Встречи / Вступ. ст., подгот. текста и коммент. Р. Тименчика. М., 1997 (по указ.); из работ последних лет: Суздальцева T. H.: 1) Книги из собрания В. Н. Княжнина-Ивойлова в Российской национальной библиотеке // Книжная культура Петербурга: сб. науч. тр.: по материалам 13-х Смирдинских чтений. СПб., 2004. С. 254-264; 2) В. Н. Княжнин-Ивойлов и театр: по материалам личного книжного собрания // Библиофилы России. Альманах. T. II. М., 2005. С. 73-92; Грякалова Н. Ю.·. 1) В. Н. Княжнин (Ивойлов) — историограф символистского движения (по архивным материалам) // «Башня» Вячеслава Ивановаи культура Серебряного века. СПб., 2006. С. 335-344; 2) Коломенские эпизоды в литературной биографии B. Н. Княжнина // Коломенские чтения. 2011. Сб. статей / Под ред. В. В. Антонова. СПб., 2012. С. 108-128; 3) Знание и переживание: петербургская тема в творчестве Владимира Княжнина (Ивойлова) // Η. П. Анциферов. Филология прошлого и будущего. По материалам международной научной конференции «Первые московские Анциферовские чтения» (25-27 сентября 2012 г.). М., 2012. С. 133-142.
  5. См.: Грякалова Н. Ю., Иванова Е. В. Записные книжки Александра Блока без купюр // Наше наследие. 2013. № 105. С. 100 (там же опубликована и фотография Елизаветы Ильиничны Ивойловой, супруги литератора).
  6. См.: Список лиц, окончивших курс Санкт-Петербургской Шестой гимназии (1867-1911 гг.) // Историческая записка, изданная ко дню 50-летия Санкт-Петербургской Шестой гимназии. 1867 17/IV 1912 / Сост. преподаватели: К. Ф. Бутке-вичиЛ. П. Николаев. СПб., 1912. С. 85. В том же году окончил гимназию с золотой медалью С. Городецкий. См. также юбилейный сборник: Шестой гимназии — ее ученики. 17 апреля 1862 — 17 апреля 1912 г. Стихотворения В. Бестужева, Вас. Гиппиуса, Серг. Городецкого, Ал. Добролюбова, М. Долинова, Вл. Княжнина, Е. Овсянникова, проф. Д. К. Петрова, Ал. Попова и Вл. Чернявского. СПб., 1912. О духе гимназии и высоком уровне преподавания в ней дают представление воспоминания её выпускника композитора H. Н. Черепнина «Шестая петербургская гимназия моего времени (1883-1891)» (см.: Черепнин Н. Воспоминания музыканта. Л., 1976. С. 104-109).
  7. Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (РНБ). Ф. 353. Ед. хр. 1-8.
  8. «Воспоминания об Ал. Блоке» Н. А. Павлович // Блоковский сборник. [Вып. 1 ]. Тарту, 1964. С. 471. Ср. замечание мемуариста: «Княжнин любил и занимался „книгой“ с отрочества, с детства любил и понимал вообще красоту» (Пяст Вл. Встречи.C. 127).
  9. Речь идёт о знаменитом «доме Бенуа» (ул. Глинки (6. Никольская), д. 15), принадлежавшем семье Бенуа — Кавос — Лансере и ставшем для Княжнина отправным пунктом в траектории его литературного пути.
  10. Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ). Ф. 548. On. 1. Ед. хр. 461.
  11. Цит. по: Пяст Вл. Встречи. С. 329 (примеч.).
  12. Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (РГБ). Ф. 109. Карт. 26. Ед. хр. 27.
  13. Переписка Вяч. Иванова с С. А. Венгеровым / Публ. О. А. Кузнецовой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993. С. 94.
  14. Архив Н. А. Добролюбова. Описание бумаг Добролюбова, принадлежащих Пушкинскому Дому при Императорской Академии Наук / Сост. Влад. Княжнин // Временник Пушкинского Дома. 1913. Вып. 1. [1914]. С. 1-77 (паг. 2-я).
  15. Пяст Вл. Встречи. С. 127.
  16. Пяст Вл. Встречи. С. 136.
  17. Подробнее см.: Осповат А. .Л. , Тименчик Р. Д. «Печальну повесть сохранить…». М., 1985, а также: Берар Ева. Из Парижа в живописный Петербург: мирискусники и городская культура // Звезда. 2005. № 6.
  18. Ср.: «…Наш герой / Живёт в Коломне; где-то служит, / Дичится знатных и не тужит / Ни о почиющей родне, / Ни о забытой старине».
  19. Ср.: «Летит в туман моторов вереница. / Самолюбивый, скромный пешеход, / Чудак Евгений бедности стыдится, / Бензин вдыхает и судьбу клянет!» («Петербургские строфы», 1913).
  20. См. повесть А. М. Ремизова «Крестовые сестры» (прим. В. Н. Княжнина. — Н. Г.).
  21. Эти сведения Княжнин приводит в анкете, сохранившейся в записной книжке Н. Павлович 1920 г. См.: «Воспоминания об Ал. Блоке» Н. А. Павлович. С. 471-472.
  22. Эти сведения Княжнин приводит в анкете, сохранившейся в записной книжке Н. Павлович 1920 г. См.: «Воспоминания об Ал. Блоке» Н. А. Павлович. С. 472.
  23. РГАЛИ. Ф. 998. On. 1. Ед. хр. 1723. Л. 10 об.
  24. Жизнь искусства. 1923. № 19. 15 мая. С. 20.
  25. Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М., 1982. С. 85. На подготовленное Блоком издание Княжнин откликнулся рецензией (Русская мысль. 1916. Xе 5. С. 17-23 (паг. 2-я)).
  26. Аполлон Александрович Григорьев: материалы для биографии / Под ред. Влад. Княжнина. Изд. Пушкинского Дома при Академии наук. Пг., 1917 (библиотека ИРЛИ, шифр 94 5/97).
  27. Аполлон Александрович Григорьев: материалы для биографии. С. IX.
  28. Аполлон Александрович Григорьев: материалы для биографии. С. V.
  29. Библиотека А. А. Блока в ИРЛИ, шифр 94 13/24. Воспроизведена: Наше наследие. 2013. Xs 105. С. 100.
  30. Отчим Блока Ф. Ф. Кублицкий-Пиоттух скончался в начале 1920 г.
  31. Шапир М. И. Семантические лейтомотивы ирои-комической октавы (Байрон — Пушкин — Тимур Кибиров) // Pliilologica. 2003/ 2005. Т. 8. Xе 19/20 (цит. по электрон, ресурсу: http://www.rvb.ru/pliilologica/08rus_sliapir.htm).
  32. 1-я, 2-я и 5-я октавы (с разночтениями) были вписаны Княжниным в альбом С. М. Алянского 21 октября 1920 г. Опубл.: Альбомы из архива С. М. Алянского // Шахматовский вестник. 1996. № 6. С. 59-60.