Игорь Андрушкевич. Восемьдесят номеров «Кадетской Переклички». Коренные противоречия западной цивилизации

2,045 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

Игорь Андрушкевич. Главный редактор журнала «Кадетская перекличка». Родился 31 июля 1927 года в Белграде (Сербия) в семье русских белых эмигрантов. В 1938 году поступил в Первый русский Великого князя Константина Константи­новича кадетский корпус в Белой Церкви (Югославия, быв. Сербия). Кроме своей основной деятельности на производстве, более тридцати лет преподавал для детей русских эмигрантов историю России и обществоведение в старших классах русской субботней гимназии Организации российских юных разведчиков. В 1960-70-е годы был членом Епархиального Совета Аргентинско-Парагвайской Епархии Русской Православной Церкви Заграницей, членом правления Русской Православной Конгре­гации в Аргентине и личным секретарём архиепископа Буэнос-Айресского Леонтия (Филипповича). В 2002 году стал ответственным редактором журнала «Кадетская перекличка» (350 страниц), издаваемого Кадетским объе­динением в Нью-Йорке. В 1995 году в Буэнос-Айресе выпустил сборник из шестнадцати статей журнала на поли­тические и экономические темы под названием «Великая смута».

Журнал «Кадетская перекличка», активно издававшийся Объединением русских зарубежных кадет с 1971 года, в 2009 году прекратил своё существование. В связи с этим, а также с выходом восьмидесятого номера «Кадетской переклички» мы посчитали необ­ходимым познакомить читателей нашего альманаха с историей журнала, изложенной в редакционной статье, и опубликовать статью главного редактора Игоря Николаевича Андрушкевича «Коренные противоречия западной цивилизации» («Кадетская пере­кличка», 2009, № 80).

ВОСЕМЬДЕСЯТ НОМЕРОВ «КАДЕТСКОЙ ПЕРЕКЛИЧКИ»

Настоящий, восьмидесятый номер «Кадетской переклички», выхо­дящий в 2009 году, является знаменательным по нескольким причинам. Во-первых, такая цифра невольно обращает на себя внимание. Во-вторых, в 2009 году исполнилось тридцать восемь лет со дня основания этого жур­нала. Но, самое главное, восьмидесятый номер журнала будет, по всей веро­ятности, последним выпуском «Кадетской переклички». Ведь «Кадетская перекличка» является журналом, вестником, ведомостями и летописью Объединения русских зарубежных кадет, жизнь каковых подходит к своему естественному завершению.

В связи с этим встаёт вопрос: достигли ли кадетские зарубежные объединения и их печать, в том числе и «Кадетская перекличка», за их ограничен­ный исторический пробег тех целей, которые они перед собой ставили?

Конечно, сами эти цели и задачи всегда были сложными и многогран­ными, а посему и нелёгкими. Несомненно, главным стержнем всех этих задач, всегда стоявших перед русскими зарубежными кадетами, было спа­сение, через бережливое хранение, русских воинских и, в частности, кадет­ских традиций, с целью своевременной возвратной передачи в Россию. Задача эта была весьма тяжёлой, даже, можно сказать, непосильной для скромных сил в общем незначительной горсточки русских зарубежных кадет. Главным образом потому, что осуществление этой задачи в основ­ном зависело не от самих кадет, а в значительной мере от общих истори­ческих обстоятельств, кадетам неподвластных. Однако, как было сказано при открытии 15-го Кадетского съезда в 1996 году в г. Сан-Франциско, кадеты всё же являли собой очередной пример древнего ветхозаветного прототипа «делателей истории». Например, согласно Ветхому Завету, для победы над филистимлянами пророк Гедеон сперва отобрал из множества бойцов самых храбрых, а затем из них — малое число самых терпеливых и настойчивых, ибо только терпеливые и упорные одерживают историче­ские победы, так как они согласны всё претерпеть для достижения стоящей перед ними цели.

В этом отношении можно без излишней скромности отметить ис­ключительные выносливость, по­стоянство и терпение русских зару­бежных кадет, в смысле их верности своему служению. Скромным приме­ром и свидетельством такого твёрдо­го и верного стояния на своих убеж­дениях, несомненно, является также и почти сорокалетнее непрерывное и регулярное издание «Кадетской переклички» в чрезвычайно тяжё­лых — походных — условиях полити­ческой эмиграции.

Уже в третьем номере «Кадет­ской переклички» 1972 года первый редактор журнала П. В. Олферьев в своей передовице цитирует полу­ченное им письмо от А. А. Геринга, тогдашнего председателя Кадет­ского объединения в Париже: «Всё, что мы делаем в этой области, мы делаем не для себя и не для нашего старческого „услаждения“, а для будущей России. Да ведают буду­щие строители будущей России, какова была старая Россия и каковы
были её служители, когда они волею судеб попали в эмиграцию… Нужно показать будущим поколениям, как мы жили, как мы в тяжёлых условиях эмиграции продолжали свою службу Отечеству.»

«Кадетская перекличка» до сих пор имела четырёх редакторов. Первым редактором был Павел Васильевич Олферьев, кадет 14-го выпу­ска Первого русского Великого князя Константина Константиновича кадетского корпуса, являвшийся одним из основателей Нью-Йоркского кадетского объединения и бывший его председателем более десяти лет. Во втором номере журнала 1972 года П. В. Олферьев сформулировал хро­нологически первую задачу «Кадетской переклички»: «Наш журнал был задуман с чисто историко-литературным содержанием». Под редакцией П. В. Олферьева вышло 18 номеров журнала. В 1977 году он тяжело заболел и скончался в 1983 году.

С девятнадцатого номера редактором стал Николай Васильевич Козякин, кадет 8-го выпуска Крымского кадетского корпуса, инженер- строитель, посвящавший всё своё свободное время в течение всей своей жизни русской национально-патриотической деятельности. Как писал в передовице журнала в номерах 60-61 его третий редактор А. Б. Иордан, именно при Н. В. Козякине «Кадетская перекличка» «превратилась в орган русской политической и национально-патриотической мысли». А. Б. Иордан цитирует слова Н. В. Козякина в кругу своих друзей за несколько месяцев до его кончины: «Мы обязаны сделать всё возмож­ное, чтобы передать соотечественникам в России те ценности, что мы сумели сохранить и приумножить в течение более чем семидесяти лет эмиграции. Наш враг — не люди, а система.»

Пятидесятый номер был последним выпущенным Н. В. Козякиным. После его смерти в 1992 году три номера журнала (51, 52 и 53) были выпу­щены при помощи П. А. Муравьёва, литератора, автора многих книг, брата тогдашнего вице-председателя Нью-Йоркского кадетского объединения С. А. Муравьёва.

В дальнейшем третьим редактором журнала стал Алексей Бори­сович Иордан, вице-фельдфебель 21-го выпуска Первого РВККККК, а администратором — Ю. И. Шидловский. До этого администраторами были М. Михеев, В. Глинин и Е. Гирс. А. Б. Иордан скончался 21 августа 2002 года. С семьдесят четвёртого номера (2003 год) редактором «Кадет­ской переклички» стал Игорь Николаевич Андрушкевич при прежнем администраторе Ю. И. Шидловском.

В «Кадетской перекличке» за эти почти сорок лет писало очень много русских зарубежных кадет, ибо это был их соборный орган для их воен­ной переклички, во исполнение девиза «Разсеяны, но не расторгнуты». Среди них особенно выделялись русские зарубежные кадетские писатели, поэты, публицисты и журналисты: А. Стацевич, И. Автомонов, П. Пага- нуцци, Б. Ганусовский, С. Третьяков, К. Бертье де ла Гард, кн. Н. Кудашев, П. Олферьев, Н. Козякин и многолетний председатель Нью-Йоркского объединения Г Сперанский. Лишь в последних номерах журнала стали публиковаться статьи авторов с «большой русской земли», наряду с авто­рами русского зарубежья, в полной гармонии и единомыслии между теми и другими, в соответствии с национально-патриотическим духом журнала.

Следуя заветам и указаниям второго редактора Н. В. Козякина, журнал в последние годы особенно старался выражать русскую национально-патриотическую мысль, при одновременных соответству­ющих историко-политических анализах. Ввиду сложности и громозд­кости такой задачи идейно-интеллектуальное завещание «Кадетской переклички» может быть правильно и полностью расшифровано только лишь при учёте всего его содержания, всех его восьмидесяти номеров. Особенно к последним номерам «Кадетской переклички» надо отно­ситься как к единому органическому целому.

Однако в процессе этих заключительных анализов результатов про­деланной нами огромной работы мы сами, русские зарубежные кадеты, а также и наши братья в России иногда подпадаем под искушение вос­принимать сложные исторические процессы как последствия каких-то ритуальных жестов или даже заклинаний, нередко даже принимающих некоторый магический оттенок, несмотря на их всё-таки, в основном, декоративную сущность. В частности, и к нашим зарубежным кадет­ским съездам тоже иногда предъявлялись требования «передавать тра­диции», причём чуть ли не в рамках одной какой-нибудь церемонии. Интересно, что при этом почти одновременно иногда раздавалась глухая критика именно этих самых наших «церемоний», каковым мы якобы слишком привержены. Суть церемоний заключается в том, что мы на них публично и гласно исповедуем и открыто провозглашаем наши общие соборные верования и убеждения и этим самым подтверждаем свой отказ от мистериальных, конспиративных или просто скрываемых побуждений и стремлений. Мы высказываем всё, а того, чего мы не высказываем, мы и не намереваемся добиваться. На церемониях мы поём наши православ­ные христианские молитвы, древний византийский гимн «Спаси, Господи, люди Твоя» (содержащий молитву о Христолюбивом воинстве), русский исторический гимн «Боже, царя храни» и русский кадетский гимн «Наш полк». Исполняется, в случаях если это полагается, также и государствен­ный гимн того государства, на территории которого происходит церемония.

В старину, чтобы быть принятым в среду запорожских казаков, от кан­дидата требовалось прочесть вслух перед всеми молитву «Отче наш» и хри­стианский Символ веры (в его оригинальном православном никейско-цареградском, а не реформированном варианте). Без этого стать казаком было абсолютно невозможно. Однако «передача традиций» в данном случае происходила не в самый момент чтения вслух молитв, а до этого, во время их изучения и восприятия. Для сравнения приходит на память одно повествование о передаче окончательных секретов «Каббалы» посвящаемому кандидату в «мудрецы»: эти окончательные секреты можно сообщить (передать) только лишь тому ученику, который уже сам дошёл до них, их раскрыл, освоил и воспринял.

На русских военных церемониях передача традиций происходит автоматически: кто с нами стоит в общем строю, под нашей общей русской сим­воликой и соборно вместе с нами и в единодушии с нашими отцами и праот­цами поёт молитвы и гимны, тот уже символически публично приобщился к общему руслу сохраняемых нами традиций. Однако очевидно, что такое приобщение на самом деле уже произошло раньше, в индивидуальном и пер­сональном порядке, но на основании всех имеющихся общих предпосылок. Именно это и имел в виду состоявшийся в 2004 году в Канаде 18-й кадетский съезд, в своей резолюции постановивший: «Идейное и педагогическое заве­щание русских зарубежных и императорских кадет содержится в печатных изданиях объединений кадет русских кадетских корпусов, публиковавшихся в Русском Зарубежье в течение десятилетий, таких как парижская „Воен­ная Быль“, нью-йоркская „Кадетская перекличка“, венесуэльский и сан- францисский Бюллетени, аргентинское „Кадетское письмо“ и т. д., а также и в Резолюциях и Обращениях последних кадетских съездов».

Посему, такой вариант «передачи» русских кадетских заветов и тра­диций будет нескончаемо продолжаться и после прекращения дальней­шего выпуска всех наших печатных органов, в том числе и «Кадетской переклички».

Согласно словарю Владимира Даля, если «слово вылетит», его уже «не поймаешь». Особенно если оно печатное. Судьба каждого слова, в конечном итоге, в основном зависит от его собственного внутреннего содержания и, в первую очередь, от его соответствия Истине и Правде.

КОРЕННЫЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ ЗАПАДНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Типичная характеристика

Все исторически значительные цивилизации обладали своими собствен­ными отличительными специфическими характеристиками. Одной из таких типичных характеристик западной цивилизации, несомненно, является провозглашаемый ею рационализм, якобы автономный по отношению к тем или иным религиозным верованиям.

Английский историк Арнольд Тойнби считает, что западноевропей­ская цивилизация и наша восточноевропейская православная цивилиза­ция являются отпрысками эллинистической (греко-римской) цивили­зации. Таким образом, согласно Тойнби, обе эти цивилизации являются сёстрами-близнецами. Однако очевидно, что восточноевропейской циви­лизации рационализм не присущ в такой же форме, как западноевро­пейской. Значит, западноевропейская цивилизация выработала эту свою типичную для неё отличительную характеристику как одну из предпосылок и одно из условий для расхождения с православной цивилизацией. Встают два вопроса:

1. Чем отличается отношение к рационализму, и какое место он зани­мает в этих двух цивилизациях?
2. Как происходил этот процесс расхождения, и на каком этапе этого процесса произошло приобретение западноевропейской цивилизацией своих отличительных характеристик, не совпадающих полностью с харак­теристиками православной христианской цивилизации?

На первый вопрос можно ответить, что восточноевропейская право­славная цивилизация в основном сохранила в этом аспекте позицию предшествовавшей ей античной эллинистической культуры, в то время как западноевропейская цивилизация изменила радикально свою исход­ную позицию в этом вопросе. Известный русский философ, профессор протоиерей Василий Зеньковский, резюмирует это следующим образом:

«Сама античная философия — как это было много раз показано — была в то же время и своеобразным богословием, конечно, соответственно религиозному сознанию античности… Идея „чистой философии“ есть ведь излюбленная фикция у мыслителей Нового времени, которые нередко переносят эту фикцию и в античный мир. Идея „чистой философии“ есть вообще выдумка и создание мыслителей христианской эпохи. Это произошло на Западе, — христианский Восток не повинен в этом трагическом и двусмысленном факте. Так или иначе, здесь (на Востоке) чистое богословие не отделялось от научной и философской мысли. Всё слагалось иначе на Западе. Под куполом Церкви собирались тече­ния и тенденции, внутренне чуждые христианству.» (Зеньковский В. В. Основы христианской философии. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1960. С. 5-6). Ответ на второй вопрос требует подразделения указанного процесса отхождения западной цивилизации от её истоков (а следо­вательно, и расхождения с православной цивилизацией) на несколько периодов, или фаз.

Отчуждение от Востока

Предварительной фазой этого расхождения был отход западноевро­пейских политических структур от Восточной Римской империи. Эта фаза длилась практически около четырёх веков: от принятия римским папой в 391 году древнего языческого римского жреческого титула pontifex maximus (сразу после отказа императора Восточной Римской Империи Феодосия Великого от этого языческого титула, несовместимого с титу­лом христианского царя) до незаконного провозглашения римским папой франкского короля Карла Великого императором в 800 году.

За этим отколом Западной Европы от Римской Империи через два с половиной века последовал и раскол в самой Христианской Церкви в 1054 году. Однако, как об этом пишет Алексей Хомяков, вначале этот раскол не пронизал всю толщу верующих и не был внешне очень заме­тен. Конечно, процесс отмежевания начался уже тогда, но вначале он шёл очень медленно.

Но сам по себе характер отхода Западной Европы и его Римской Церкви от соборного согласия с остальными четырьмя Христианскими Церквями, чьи патриаршие кафедры первоначально находились на территории Вос­точной Римской Империи, а также и характер оправданий этого отхода, недвусмысленно указывали на коренное и существенное противоречие, лежащее в самой основе всех обоснований этого раскола.

Дело в том, что под притязаниями на разумность, сиречь рациональ­ность западных домыслов и доктрин, систематически скрывались логиче­ские и фактические натяжки и даже подлоги, как, например, оправдание папских претензий ссылками на «дар Константина» (Donatio Constantini). Ведь если папские претензии выводить из указов римских императо­ров в Константинополе, то очевидно, что они не имеют евангельского происхождения. Кроме того, не очень логично выступать против Восточ­ной Римской Империи, на основании постановлений самой этой Импе­рии. Причём, как со временем оказалось, постановлений подложных, грубо сфальсифицированных.

Посему этот первичный казус западноевропейской идеологии уже содержит характерное противоречие между претендуемой рационально­стью (разумностью) и некритическим (сиречь нерациональным) отно­шением к фактам и аргументам. Например, отлучение легатами римского папы Константинопольской Церкви в 1054 году содержит обвинение Восточных Церквей во всех бывших до этого в христианстве ересях, аккуратно перечисляемых в акте отлучения, что было не только нерацио­нально, но и просто несерьёзно.

Однако именно такая систематическая нерациональная предвзятость по отношению к Востоку, предвзятость, не брезгующая грубыми подтасов­ками и даже подлогами, с тех пор является характерной для аналогичных западных идеологических экскурсов, вплоть до наших дней. Больше того, такая тенденциозная предвзятость и такое некритическое отношение к фактам и аргументам стали характеристикой, в той или иной мере, прак­тически всех религиозных, философских, идеологических и политических течений, доктрин, сект и партий на Западе. Больше того, уже тогда впервые проявилась тенденция к монтированию виртуальных историй вместо исто­рии реальной. Причём через всю историю Запада проходит красной нитью его главное побуждение для такого мифотворчества и вытекающих из него чёрных легенд: комплекс неприятия отличительных характеристик Вос­тока и стремление к включению Востока в Запад. Однако это очевидный двойной абсурд: Запад нуждается в Востоке, чтобы быть Западом, и, кроме того, когда больше не будет Востока, также не будет больше и Запада, ибо Запад является Западом лишь по отношению к Востоку.

(Когда Запад перестал претендовать на обоснование своей полити­ческой и церковной легитимности с помощью исторического подлога о «даре Константина», был выдвинут очередной, на этот раз терминологи­ческий подлог. Если раньше политическая гегемония Запада обосновыва­лась на якобы исключительном религиозном и светском лидерстве папства, то после протестантского раскола с папством идеологическим обоснова­нием гегемонии Запада стало провозглашение им своего исключитель­ного обладания единственной легитимной государственной формой, названной для этого «демократией». Для этого до сих пор упорно наста­ивается, с помощью прямых искажений оригинальных текстов, что демо­кратия уже в своих истоках обозначала наилучший политический режим, несмотря на то что в классификации Аристотелем всех государственных форм демократия была одной из трёх искаженных, сиречь нелегитимных государственных форм¹.)

Следующей фазой этого процесса было радикальное отделение на Западе науки от религии. Прот. Василий Зеньковский считает, что это отделение было оформлено в трудах Фомы Аквината (1227-1274), кото­рый поместил религию и науки на «разные этажи». С этого практиче­ски и начался западноевропейский рационализм, не только автономный по отношению к вере и к религии, но и претендующий на абсолютную от них независимость. «Это учение о самодостаточности естественного разума в познании мира и человека есть в сущности новое, чуждое основ­ным течениям, даже античной мысли, понятие: возвышая Откровение над естественным разумом, Аквинат в то же время рассекает единую целост­ность познавательного процесса… Он своим решением вышел на новый путь… От Фомы Аквината и нужно вести разрыв христианства и куль­туры, весь трагический смысл чего обнаружился ныне с полной силой» (Зеньковский. Там же. С. 10-11).

«Начиная с XIII века началось на Западе отделение от Церкви, от Её духовной установки, различных сфер культуры, — впервые проявилось это в области права, <…> а затем в ХІѴ-ХѴ веках это движение с чрез­вычайной быстротой стало распространяться на все сферы культуры, на антропологию, философию, науку. В течение двух-трёх веков произо­шло глубокое изменение в психологии культурного творчества, которое дало торжество свободному, но уже и внецерковному стилю культуры. Этот уход культуры от Церкви имел много различных корней в общем развитии западной истории, но раз начавшись, он вёл и ведёт к отрыву её от Церкви. <…> Религиозная трагедия этим была закреплена надолго — и вся новая история шла и доныне идёт на Западе под знаком принци­пиального дуализма — христианства и жизни, христианства и культуры, христианства и творчества» (Там же. С. 13).

Отчуждение от действительности

Третьей фазой этого процесса можно считать период после Рене Декарта (1596-1650). «Ничто не характеризует с такой силой новую уста­новку творческого сознания, как то, что в основу философии ставится ныне сомнение, которое устами Декарта провозглашено основным методом и правилом философствующих умов. Сомнение, конечно, может и должно иметь своё место в процессах размышления, но неужели нет прямых источ­ников философии? <…> Сомнение вообще есть ведь вторичная функция ума, всегда направленная на какие-то положительные утверждения.» (Зеньковский. Там же. С. 14). Однако такое систематическое сомнение на Западе отнюдь не применяется по отношению к его собственным идеологическим и псевдонаучным домыслам.

Кульминацией этого периода является философия Иммануила Канта (1724-1804). Испанский философ Ортега-и-Гассет считает, что именно Кант произвёл в западной философии и в проистекающих из неё идеоло­гиях Запада переворот, аналогичный перевороту Коперника в предыду­щих астрономических и космогонических концепциях Западной Европы. (Эти геоцентрические западные концепции игнорировали имевшиеся по этому вопросу в Античном мире и на православном Востоке представ­ления. Например, в некоторых древних православных церковных песнопе­ниях поэтически сравнивается центральная роль Христа в нашем спасении с солнцем в нашей системе).

В своём труде «Кант, Гегель, Дильтей» Ортега-и-Гассет пишет: «Чело­век Древнего мира исходит из чувства доверия к миру, каковой для него является, в первую очередь, Космосом, Порядком. Современный же чело­век исходит из недоверия, из подозрительности, ибо мир для него — Хаос, Беспорядок. Декарт и Кант, две высшие фигуры современной философии, подымают свой якорь с одинаковым состоянием духа подозрительности. <.> Система Канта и его последователей осталась в истории филосо­фии под названием „идеализма“ <.> С колоссальной смелостью и упор­ством белый человек Запада исследовал мир в течение последних четы­рёх веков с идеалистической точки зрения. Он выполнил свою миссию до конца, пробуя все возможности, которые в ней заключались. И он дошёл до конца — он открыл, что это ошибка. <.> Это чувство космического страха привело к тому, что, начиная с Канта, немецкая философия перестала быть философией бытия и превратилась в философию культуры. Куль­тура — это есть одежда, которую просит Брунгильда, чтобы защитить свою наготу, это размышление, претендующее подменить жизнь. Замечатель­ный труд трансцендентального идеализма ведёт к оборонительному наме­рению и немного похож на червя, который из своей собственной слюны прядёт кокон. Познание перестаёт быть пассивным зеркальным отраже­нием действительности и превращается в построение. То, что вульгарно называется действительностью, становится простым сырьём, хаотическим и без всякого смысла, которое необходимо изваять, придав ему форму космоса. Я не думаю, что во всей человеческой истории когда-либо был предпринят переворот более отважный, чем этот. Сам Кант его называет своим „коперниковым подвигом“. Но на самом деле <…> Коперник огра­ничивается заменой одной действительности другой действительно­стью <…> Кант же переворачивает всю действительность, он сбрасывает с себя свою маску „магистра“ и провозглашает диктатуру»² (Jose Ortega y Gasset. Kant, Hegel, Diltey. Revista de Occidente, Madrid, 1961).

Однако современные научные открытия в области физики опро­вергают метафизические выводы Канта. Известный немецкий физик- теоретик Вернер Гейзенберг (Werner Heisenberg), один из создателей квантовой механики и автор теории т. н. «принципа неопределённости», утверждает: «Если мы сегодня будем сравнивать доктрины Канта с совре­менной физикой, с самого начала возникнет впечатление, что его основ­ная концепция „синтетических суждений априори“ оказалась полностью уничтоженной открытиями нашего века. Теория вероятности изменила наши идеи, которые мы имели о пространстве и времени; в действитель­ности она нам показала совсем новые видения пространства и времени, которых вообще не видно в формах „априори“ чистой интуиции Канта. Закон причинности уже не применяется в квантовой теории, и закон сохранения материи перестал быть истиной по отношению к элементар­ным частицам. Очевидно, что Кант не мог предвидеть новые открытия, но так как он был убеждён в том, что его концепции будут „фундаментами любой будущей метафизики, могущей называться наукой“, будет инте­ресно узнать, где находилась ошибка его аргументов» (Werner Heisen­berg. Fisica y filosofia. Buenos Aires, 1959).

Больше того, Гейзенберг считает, что «большие затруднения для пони­мания и восприятия концепций современной физики имеют своим корнем предпринятое Декартом разделение Космоса на „рес когитанс“ и на „рес экстенса“ („мыслящая вещь“ и „протяжённая вещь“). Это разделение за три века проникло глубоко в человеческий разум, и потребуется много времени для его замещения действительно иной позицией по отношению к реальности»³.

Кульминация противоречий

Кант и все его прямые и косвенные последователи требуют игнориро­вать действительность, ибо действительность непознаваема. Единствен­ное, что находится вне всякого сомнения, это то, что находится в нашем сознании, в нашем мышлении. Больше того, саму эту действительность необходимо так или иначе подгонять под наши умственные схемы, чтобы её улучшить. Причём на практике для этого даже допускается насилие. Как сказал Ленин: «Если факты против нас, то тем хуже для фактов»⁴.

В данной проблеме заостряется основное противоречие западного рационализма. Ведь если под рационализмом понимать всемогуще­ство человеческого разума, вплоть до провозглашения его автономности по отношению к лежащей вне человека (вне его разума) действительно­сти, то получается, что все схематические (идеологические) построения этого разума не нуждаются в экспериментальной проверке на прак­тике (то есть вне самого разума). Этим макроидеология Запада отказы­вается от своего прежнего постулата о необходимости экспериментиро­вания в области научных исследований. Кроме того, если действительность на самом деле непознаваема для человеческого ума, то в таком случае она также и существенно неизменяема по прихоти этого ума. Такая изоля­ция и взаимоотчуждённость между разумом и действительностью сегодня тоже опровергнута наукой, в частности теорией Гейзенберга о взаимодей­ствии между наблюдателем (экспериментатором) действительности и этой самой действительностью.

Между прочим, Ортега-и-Гассет считает, что прежние успехи и про­гресс западной цивилизации были в своё время многим обязаны её тог­дашней тенденции и стремлению к экспериментированию, кроме пред­расположения к анализу (в противоположность предпочтению синтеза на Востоке). Однако если действительность не только непознаваема, но еще и подлежит безоглядным реформам («изваяниям», как говорит Ортега), то этим самым отрицается автономная эволюция действитель­ности. Если эволюцию действительности подменять, с одной стороны, насильно внедряемой революцией и, с другой стороны, петрификацией этой самой революции, при этом упорно игнорируя эксперименталь­ные результаты таких манипуляций, то даже никакие «перестройки» в последнюю минуту не смогут предотвратить катастрофы. Загон объек­тивной действительности в прокрустово ложе субъективных схем нерацио­нален и неизбежно ведет к катастрофе.

Запад пытается диалектически преодолеть этот аспект своего карди­нального противоречия, оправдывая экспериментирование лишь в области так называемых «точных наук», но одновременно избегая всякой истори­ческой (сиречь экспериментальной) проверки в области своих идеоло­гий (либерализма, социализма, демократизма и т. д.), каковые возводятся априори в непререкаемую «истину», а также и проверки смежных с ними «социальных наук»: антропологии (дарвинизма), социологии, педагогики, психологии (фрейдизма) и экономики.

Кроме того, современный фундаментализм Запада также игнорирует противоречия и в своём подходе к отдельным выше отмеченным социаль­ным наукам. Например, в антропологии проповедуется безоглядная при­верженность к теории так называемого «эволюционизма», якобы ведущего к биологической селекции, в то время как в педагогике абсолютно отрица­ется всякое стремление к публичной селекции для подготовки публичных элит. (Дело в том, что непубличные элиты подготавливаются непублично).

В результате в некоторых из этих областей современной западной куль­туры достигается максимальное абстрагирование искусственных схемати­ческих и «виртуальных» построений от всякой реальной действительности, что неизбежно приводит в тупики. Например, чрезмерное абстрагирование современных финансовых «виртуальных» инструментов от экономической реальной действительности может быть показательным примером таких преувеличений, неумолимо имеющих ограниченные пробеги.

В конечном итоге современный рационализм Запада забывает Истину и Правду, а также и свой собственный прежний постулат, что «истина есть соответствие разума действительности» (veritas est adequatio rei et intellectus). Если без разума нет рационализма, а истинный разум должен соответствовать действительности, то, следственно, подлинный рациона­лизм никак не может игнорировать эту действительность.

Буэнос-Айрес, январь 2009 г.

‘Перечисление этих основных государственных форм и их классификация повторяется несколько раз в произведении Аристотеля «Политика». Самый выпуклый, ясный и краткий вариант этой классификации гласит так: «В первом исследовании различных государствен­ных форм мы различили три правильных строя (орфас политияс): монархия, аристократия и полития (василеиан, аристократиан, политеан), и три отклонения (пареквасеис) от них: тирания от монархии, олигархия от аристократии и демократия от политии (тираннида мен василеиас, олигархианде аристократиас, демократиан де политеас)» (Политика, 1289 а).

 

Игорь Андрушкевич. Восемьдесят номеров «Кадетской Переклички»
Коренные противоречия западной цивилизации. // «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 5, страницы 130-141

Скачать статью

 

 

Примечания

 

1. Л. А. Тихомиров отмечает, что «по-нынешнему» демократию Аристотеля называют «охлократией». Но «демос» и «охлос» были почти синонимами. Так что если «охлос» нехо­рош, то и «демос» не лучше. Сегодня на место демократии подтасовывают слово «демагогия». Так, в полном собрании сочинений Аристотеля, в испанском переводе Патрисио де Аскарате, выше цитированную классификацию Аристотеля искажают, подменяя в ней слово «демо­кратия» словом «демагогия». В дальнейшем тексте перевода прибегают к этому же приёму, но иногда переводчик невольно путается и употребляет одновременно и то и другое слово. (По этому поводу испанский философ Хулиан Мариас отмечает, что этот перевод «научно не имеет никакой цены».)

   Вообще демагогия не есть форма государственности, не есть ни «кратия», ни «архия». Дема­гогия есть способ (приём, метод, следствие, по-гречески «гигномена»), присущий двум плохим режимам: демократии и тирании: «Все приёмы крайней демократии присущи также тирании… Поэтому льстеца ценят в обоих режимах, в демократиях — демагога, потому что демагог — это льстец демоса» (1313 в). В другом месте Аристотель отмечает: «Итак, всякий демагог продвинулся постепенно к теперешней демократии» (1274 а).

   Несмотря на все эти недвусмысленные определения самого Аристотеля, их переводят, при­бегая к грубым подтасовкам и к простой подмене одних слов другими, только лишь для того, чтобы выгородить демократию из числа режимов, определённых Аристотелем как плохие.

   Примеч. ред. Научная традиция различает у Аристотеля демократию и охлократию. Демократия — неправильный строй, искажённая форма политии; Аристотель считал её наиболее сносной на фоне других неправильных форм правления (тирания и олигархия). Охлократия (от «толпа» и «власть») — вырожденная форма демократии, основанная на меняющихся прихотях толпы, постоянно попадающей под влияние демагогов.

2. Перевод с испанского на русский язык сделан автором этой статьи.
3. Цитаты из книги В. Гейзенберга «Физика и философия» приводятся в переводе на русский язык с аргентинского (испаноязычного) издания.
4. В современной речевой практике афоризм обычно приписывается Гегелю, реже — Канту