Борис Бьёркелунд. Воспоминания. Главы V–VI (Продолжение)

1,489 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

Борис Бьёркелунд. Русский морской офицер, писатель-мемуарист. Родился в Санкт-Петербурге в семье финляндских шведов. В 1915 г. окончил Мор­ской Корпус, в 1916 г. в чине мичмана принимал участие в боях с германцами на линкоре «Петропавловск». Оказавшись после контузии в Петербурге, стал очевид­цем февральских событий, во время которых был ранен в голову мятежными матро­сами. Не приняв революции, тем не менее в Белом движении Бьёркелунд также не участвовал. В 1921 г. оказался вовлечён в финскую разведывательную сеть. Пере­селившись в Финляндию, получает место дипломатического курьера Финляндско­го МИД в Советской России, затем, после провала его разведывательной группы в 1923 г. — место в Финском Генеральном Штабе. В 1938 г. вышел в отставку. Военные годы прожил как част­ное лицо, владелец антикварного магазина в Хельсинки. В 1945 г. был арестован в своей квартире и отправ­лен в СССР в числе двадцати так называемых «узников Лейно» (по имени министра внутренних дел Ю. Лейно, выдавшего арестованных комиссии А. Жданова). Вернулся в Финляндию в конце 1955 г. О десяти годах, про­ведённых в ГУЛАГе, написал книгу, изданную по-фински в 1966 г. Русский вариант воспоминаний под назва­нием «Путешествие в страну всевозможных невозможностей» публиковался с сокращениями газетой «Рус­ская жизнь» (Калифорния) в 1971-1972 гг.

(Продолжение, начало в №1, №2 и №3)

Глава V

Период с Октябрьского переворота и до весны 1918 года почти цели­ком выпал из моей памяти. Помню только, что всего стало меньше, всё ста­ло ещё дороже, но жизнь продолжала катиться по старому руслу. В нашей жизни ничего особенного не изменилось, ещё выходили старые газеты, ещё торговали кое-чем магазины, ещё в парикмахерской, этом своего рода клу­бе, публика неодобрительно отзывалась о событиях, и куплетисты в кине­матографах острили довольно ядовито по адресу новой власти. Типография продолжала работать, и даже количество заказов увеличилось. В доме был создан «Домовый комитет бедноты», в котором никакой бедноты не было.

Мои личные дела кончились, и не то, чтобы это произошло в силу от­сутствия объектов для спекуляции, нет, просто я решил с этим обождать, сшил себе полухалат, обзавёлся целой библиотекой книг и засел дома. Я был уверен, что новая власть не долговечна, и считал, что через год-два, а то и скорее, всё это лопнет как мыльный пузырь, до того же я закопаюсь в свои книги и предоставлю событиям идти своим чередом. К нам почти каждый день приходили родственники и знакомые жены, её первый муж, Павлуша Немзер, с новой женой, хорошенькой петербургской немочкой

Зиной Мисфельд ¹, появились даже новые знакомые, несколько офицеров, вернувшихся с фронта, тоже выжидавших событий и пока никак себя не проявлявших. С них сняли погоны, и они носили их под шинелями, так ска­зать, тайком. По улицам патрулировала Красная гвардия, весьма фантасти­чески одетая, с красными повязками и с белыми буквами «К. Г» на рукаве, пугавшая мелкую буржуазию своим разбойничьим видом.

В памяти довольно нелепый, чтобы не сказать, глупый случай со мной, могущий кончиться нехорошо, но на моё счастье оставшийся без послед­ствий. Павлуша Немзер, студент последнего курса Технологического Ин­ститута, перед самой революцией поступил в Инженерное Училище и в день Октябрьского переворота находился с несколькими товарищами в карауле на Телефонной станции. Когда переворот совершился и станция была занята красногвардейцами, они спрятали свои винтовки у швейцара и удрали по домам. На другой день он пришёл ко мне и попросил помочь ему вывезти эти винтовки и спрятать их, если возможно, у себя. Не знаю, что я думал, но согласие дал, и, захватив пару пледов, мы отправились на Теле­фонную станцию. Забрав у швейцара четыре винтовки, мы завернули их в пледы и, уложив между собой на извозчика, повезли на Петербургскую сторону. На всех перекрёстках стояли посты красногвардейцев, имеющих приказ задерживать подозрительных лиц, но мы, видимо, таковыми им не показались. Без всякой помехи привезли винтовки ко мне на квартиру и уложили в ящик оттоманки. На другой день мы с женой пошли прогулять­ся и по пути встретили Немзера, который сообщил, что наш дом оцеплен красногвардейцами и там производится обыск. Когда он спросил дворни­ка, в чём дело, тот сказал, что ищут оружие. Мы бросились домой, где удо­стоверились в правильности его слов. Положение было весьма неприят­ное, чтобы не сказать больше. Тут моя жена проявила находчивость, она позвонила по телефону в Финляндский полк, которым командовал муж её кузины, капитан Ушаков, выборный командир этого полка, и рассказала, в каком положении мы находимся. Он успокоил её обещанием уладить это дело. Действительно, через полчаса явились шесть дюжих гвардейских сол­дат, забрали винтовки и унесли их в полк, причём красногвардейцы никак на это не реагировали. Гора упала с моих плеч. Позже выяснилось, что тре­вога была ложной. Кто-то донёс, что у управляющего домом имеется ру­жьё, и был послан наряд Красной гвардии забрать именно это ружьё. Оно оказалось охотничье, и инцидент особых последствий не имел.

Вторая неприятность произошла не по моей вине. Как раз когда сол­датня громила винные погреба Зимнего Дворца, мы с женой были пригла­шены на обед к моему отчиму, жившему на Садовой улице против Столяр­ного переулка. Мы с женой были одеты подобающе для званого обеда, но отнюдь не для переживаемого момента. Я был в офицерской фуражке и николаевской шинели, а жена в каракулевом манто и в белой горностаевой шляпе с чёрными кроссами. Возвращаясь из гостей на извозчике в один­надцать часов вечера, мы пересекли Марсово Поле и очутились в толпе по­лупьяных солдат, бегавших во всех направлениях с вёдрами в руках и что-то кричавших. В направлении Зимнего Дворца слышалась стрельба. «Плохо, барин», — сказал извозчик и стал нахлёстывать лошадь, вынесшую нас на Троицкий мост. Тут было тихо и спокойно, всё осталось позади, и мы бес­препятственно доехали домой. Этот случай заставил нас быть осторожнее, и мы решили возвращаться домой пораньше.

Время от времени мы всё же посещали театры, служившие нам един­ственным развлечением. Особенно я любил театр Сабурова² в Пассаже, где ставились трёхактные пьесы с участием Грановской³ и Надеждина ⁴.

Кинематограф был немой, и так как мимические сцены не всем были понятны, то вместе с входными билетами выдавались программы с крат­ким содержанием происходящего на экране. Эти программы были одной из специальностей нашей типографии, и почти все кинематографы зака­зывали их у нас. Благодаря этому мы знали, где и что идёт и что стоит по­смотреть. Однако ходить в другие части города было рискованно, и мы по­сещали только ближайшие кинематографы.

Фильмовые аппараты были тогда несовершенны, и в течение сеан­са, пока менялись катушки с фильмой, устраивались один-два антракта, во время которых публику развлекали дивертисментом. Особенным успехом пользовались куплетисты. Некоторых из них встречали дружными апло­дисментами. Любимцем дам был куплетист Савояров ⁵, выступавший во фраке, цилиндре и с моноклем. Его коронными номерами были: «Маша Киса, Маша Киса, мяу, мяу, мяу» и «Луна, луна, сама ты, чёрт, пьяна и све­тишь на фуфу — тьфу!». В этой песне особый восторг вызывал стеклянный плевок на тонкой резинке, который он выплёвывал в первые ряды публики и который в лучах прожектора летел ему обратно в рот. Другой куплетист был Баронский, элегантный, красивый господин, выступавший в жакете, клет­чатых светлых брюках и белых гетрах. Он посвящал свои куплеты сатире на большевиков и пользовался большим успехом у мелкобуржуазной публики, но бедняга не успел вовремя остановиться и был расстрелян в 1919 году.

Арсиков-Сурин⁶ был пожилой куплетист, он пел на злобу дня, но об­ходил острые углы, не затрагивая политики. Одной из популярных песе­нок его была:

Ах, кто знаком с столицею,
Тот видел много раз,
Как люди вереницею
У лавочек стоят.
В глазах у них желанье,
В коленях же дрожанье.
А в черепе: дают иль не дают?
А тот, кто побогаче,
Кому деньга пустяк,
Так этот в ресторации
Сгибает свой костяк;
И пред распорядителем,
Как перед родителем,
Крутится этак и вот так:
«И как Вы поживаете?
И много ль наживаете?
А как у Вас: дают иль не дают?»

 

По кинематографам и театрам миниатюр разворачивался застрявший в Петрограде француз Мильтон с массой французских куплетов и песенок, которые посредством русских вставок легко понимались публикой. Миль­тон подчёркивал пикантность и двусмысленность.

Процветали кабаре «Би-Ба-Бо», перебравшееся к лету 1918 года в Ак­вариум⁷, которому все программы, куплеты и песенки писал Агнивцев⁸, и «Хромой Джо» на Невском ⁹, для которого работал поэт Воинов.

Работал Троицкий театр миниатюр ¹⁰, Павел Троицкий¹¹ смешил там публику до слёз своими куплетами и имитациями.

По всем театрам миниатюр с мелкими скетчами и пьесками Аверчен­ко подвизался Утёсов ¹², ставший впоследствии дирижёром московского джаз-оркестра и автором одного из первых советских фильмов весёлого жанра «Весёлые ребята». Он выступал обыкновенно в паре с артисткой Александринского театра де Плансон, сестрой нашего моряка¹³. В летнем саду Аквариума играл всё лето 1918 года Жорж Буланже со своим румын­ским оркестром. Очень популярный в дореволюционном Петербурге, он слыл за румына, хотя он был еврей из Бессарабии Зонненберг. Год спустя я увидел его в Летнем саду — он играл на скрипке, сидя под деревом, а на земле лежала шляпа, в которую прохожие кидали деньги.

Банки были национализированы, и для получения денег с текущих сче­тов нужно было долго и трудно хлопотать. Сейфы тоже были забраны, и из них разрешено было брать только вещи, не имеющие большой цены, на сум­му довольно незначительную, остальное реквизировалось. Национализи­рованы были также все крупные предприятия, фабрики и заводы. Мелких предприятий пока не трогали, наша типография продолжала функционировать, но большинство рабочих уехали в деревню. То же до некоторой степе­ни происходило и на национализированных предприятиях, так как рабочий класс был в большинстве своём тесно связан с деревней.

Богатые люди, вернее, бывшие богатые люди, открывали в своих квар­тирах кафе, где дамы и барышни общества служили горничными. Кофе сервировался в чашках Севра и Мейсена, за неимением сливок подавалось миндальное молоко. Помню, на Каменном Острове в роскошной даче я пил чай из стакана в чеканном серебряном подстаканнике, и кафе это но­сило название «Кинь грусть в чай».

Открылось много игорных притонов, работавших ночи напролёт, с пё­стрым составом посетителей. Бандиты совершали грабительские налёты на них, поэтому для охраны нанимались вооружённые матросы. Раздевали и грабили на улицах, по ночам ходить было рискованно.

Все деньги моей тёщи и жены фактически пропали, вследствие того, что были аннулированы все процентные бумаги и акции, в их числе и же­лезнодорожные займы, в которые моя тёща так свято верила. Сохранились только двадцать тысяч наличных денег, которые мне с большим трудом уда­лось выцарапать под предлогом уплаты жалованья рабочим. На наше сча­стье, сейф был почти пуст, вещи были дома.

Помню, с каким трудом мне удалось уговорить отчима не относить в сейф все имевшиеся драгоценности, а у него их было немало, так как он происходил из богатой купеческой семьи. Дома из стены был вынут кир­пич, и в получившееся отверстие всё было запрятано. Мой отчим умер в 1922 году, а на оставшиеся в стене драгоценности моя мать могла суще­ствовать до 1935 года, когда вместе с пятьюдесятью тысячами оставших­ся от дореволюционного времени интеллигентов была выслана в Сверд­ловск, где и оказалась без всяких средств к существованию. В то время моё финансовое положение в Финляндии не было таково, чтобы я смог ока­зать ей существенную помощь. В ответ на её отчаянные письма я мог по­сылать ей десять американских долларов в месяц, что на финские деньги составляло пятьсот марок, а на советские по казённой расценке двадцать рублей — стоимость нескольких кило хлеба или около кило сахара. Через имевшуюся в Гельсингфорсе подозрительную фирму, носившую название «Финско-русская торговля», я отправлял ей ежемесячно на тысячу фин­ских марок продуктов, которые благодаря советской пошлине обходи­лись в несуразные цены. Так, например, кило сахарного песку, стоившее в Финляндии семь-восемь марок, обходилось в двести марок; мука, стоив­шая восемь-десять марок, обходилась в двести-двести пятьдесят марок и т. д. Кроме того, фирма каждый раз оговаривала, что ручается за доставку по­сылок только в Ленинград и Москву, за доставку же в другие места Союза нести ответственности не может.

Должен сказать, что и посылки, и деньги доходили, но письма терялись, а доходившие письма более чем запаздывали. В 1938 году я получил от ма­тери открытку, где она сообщала мне, что у неё констатирован рак желуд­ка в довольно поздней стадии, что жить ей, слава Богу, остаётся немного и что болезнь у неё протекает не так мучительно, как она ожидала. Далее она выражала радость, что я имею возможность жить по-человечески, благо­дарила за заботу, выражала сожаление, что не последовала моему совету в 1927 году и не уехала ко мне в Финляндию, давала мне своё благословение и заканчивала письмо обещанием известить о своей смерти.

Через несколько месяцев молчания я получил открытку, на которой мой адрес был написан рукой матери, а само письмо неизвестными мне ли­цами. В нём значилось: «Сим извещаем, что мамаша Ваша Валентина Ива­новна скончалась такого-то числа такого-то месяца в 3 часа утра после тяж­кой болезни и похоронена нами на местном кладбище». Подписи и адреса не было. Матери моей было тогда семьдесят лет.

Возвращаюсь к прерванному рассказу. Вспоминая то время, я должен сказать, что потеря капиталов в банке не произвела в нашей семье большо­го впечатления, я даже не помню, чтобы по этому поводу велись разгово­ры. Моя тёща поставила крест на железнодорожные займы, начала скупать царские кредитные билеты, платя за них на десять процентов больше но­минальной стоимости. Когда я пытался убедить её, что эти деньги печата­ются в неограниченном количестве и что если бы Николай II ¹⁴ вернулся на престол, то он сам этих денег не признал бы, так как они представляли если не макулатуру, то во всяком случае относительность или условность, тёща мне не верила и собирала кредитки, в особенности сторублёвые, и стара­тельно заклеивала их в обои в прихожей.

К февралю положение приняло неприятный оборот: так называемый «нетрудовой» элемент начали гонять на принудительные работы, часто очень неприятного характера, как, например, похороны умерших от эпи­демии (в это время свирепствовал сыпной тиф). Мне нужно было обзаве­стись какой-нибудь службой или во всяком случае — документом о службе. Но как это сделать? В Финляндии ещё шла Гражданская война, и к февра­лю выяснилось, что победа склоняется на сторону белых. Продолжать свои хлопоты о финляндском паспорте я побоялся и получил его только летом, благодаря чему оказался иностранным подданным, получив взамен обяза­тельной для всех трудовой книжки — вид на жительство иностранца. Дядя мой Хеккерт уехал в Финляндию ещё в ноябре 1917 года на последнем шед­шем туда паровозе, после чего граница закрылась. Закрылась также и кон­тора дяди, так что получить оттуда бумажку о месте службы не представля­лось возможным.

Тогда я обратился к моему приятелю Михаилу Песису, бывшему юрис­консультом Ликвидационной комиссии Мурманстройки.

— Что-нибудь надо придумать, — сказал он мне, — но наша комиссия не сегодня-завтра сама ликвидируется. Впрочем, я поговорю в месткоме и тебя извещу.

Дня через два он вызвал меня по телефону к себе на службу и повёл в местком, предварительно ознакомив с положением. В месткоме сидели коммунисты, по большей части малограмотные люди. Михаил убедил их, что ему совершенно необходим помощник, и рассказал, что он случайно натолкнулся на одного юриста (это был я), который согласен перенять ве­дение дел по искам Комиссариата труда, и что принятие меня на службу, кроме того, прорывает саботажный фронт интеллигенции, не желающей работать с Советской властью.

Председатель месткома, бесцветный субъект неопределённой наруж­ности, окинул меня быстрым взглядом и только спросил Песиса:

— Это так? — и на его утвердительный ответ бросил мне: — пойдёмте.

Мы вошли в комнату, где сидели за столом человек десять столь же не­взрачных субъектов — президиум месткома. Председатель обратился к си­девшим за столом с речью, в которой среди банальных революционных фраз подчёркивал важность и значение приобретения на сторону Совет­ской власти таких видных и выдающихся юристов, как я. При этих словах он широким жестом указал на красовавшийся в петлице моего пиджака значок Морского Корпуса. Я растерялся от неожиданности, но председа­тель вывел меня из растерянности, заявив:

— Выдьте вон, мы вас прополощем.

Я исполнил его требование, и через три минуты председатель, выйдя из двери, сообщил мне:

— Все «за», вы приняты, идите к Песису и принимайте должность.

Должности никакой, собственно, не было. Песис передал мне несколь­ко исков рабочих к строительству Мурманстройки за увечья, а одна женщи­на требовала денежного вознаграждения за смерть её мужа, потонувшего на озере Имандра. Защищая интересы Мурманстройки, я должен был тор­говаться и оспаривать эти иски или искать компромиссных решений. Про­тивная сторона олицетворялась Комиссариатом Труда, помещавшимся в бывшем Ксениинском Институте и возглавлявшимся старой подпольной революционеркой Судзиловской.

Стоит ли говорить о том, что все эти дела я блестяще проиграл на су­дебных заседаниях. На Мурманстройку это никакого впечатления не про­извело, но на Судзиловскую произвело, и она предложила мне место юри­ста в Комиссариате Труда для ведения дел по искам рабочих. Меня это предложение не устраивало, и я его отклонил, поинтересовавшись только, что её привело к такой мысли. Судзиловская разъяснила мне, что её пред­ложение вызвано отзывами членов конфликтного суда, очень меня хвалив­ших за сочувственное отношение к рабочим и их положению.

Ликвидационная комиссия Мурманстройки помещалась во флигеле Дворца княгини Юрьевской ¹⁵, морганатической супруги императора Алек­сандра II¹⁶. В самом Дворце управляющий княгини барон Минквиц открыл балетную школу.

К лету место моей службы ликвидировалось, но у меня сохранилось удо­стоверение о службе там, действительное до конца года. Тут произошла но­вая неприятность, и со стороны, откуда я её меньше всего ожидал, а именно со стороны флота. Меня вызвали в Адмиралтейство и там предложили под­писать контракт на добровольную службу на флоте в качестве красного ко­мандира. Когда я начал барахлиться и протестовать, то мне прямо сказали, что лучше этого не делать, так как где-то на Соловках открывается специ­альное место для врагов народа и революции и я могу с лёгкостью попасть туда. Бумаг о финском подданстве я в тот момент ещё не получил. Они на­ходились в комиссариате по делам национальностей на Театральной улице, где комиссаром был Сталин.

Мне ничего не оставалось, как подписать контракт и получить крас­нофлотский билет с назначением командиром на миноносец «Меткий».

Миноносец стоял у Нового Адмиралтейства. Судьба его прежних ко­мандиров была незавидная. Дореволюционный командир его, Витт, был убит во время революции. Следующий — лейтенант Ушнев сбежал, за ним — мичман Петропавловский тоже сбежал. Настала моя очередь.

На миноносце был один офицер, инженер-механик, который сообщил мне, что машина правого винта разобрана и находится в ремонте, который вряд ли когда-нибудь будет закончен. Из шестидесяти человек команды на миноносце находятся всего десять, остальные в разъездах по стране за про­дуктами. Имеющиеся налицо ничего не делают и делать не хотят, счита­ют себя обманутыми советской властью. Их демобилизовали в декабре, а теперь, так же как и меня, «добровольно» вернули на службу по договору. Кроме того, пробыв несколько месяцев на родине, они остались крайне не­довольными всем, происходящим в провинции, и настроены теперь очень враждебно к власти. На Минной дивизии власть представлена комиссаром Бушем. Он, видимо, латыш, откуда он взялся, никто не знает. Настроение на Минной дивизии было близко к восстанию, и говорят, что в Кронштад­те ещё хуже. В заключение мой помощник сообщил, что не сегодня-завтра он сам собирается дезертировать, так как в случае восстания, которое без­условно будет подавлено, большевики нас расстреляют.

При ознакомлении с кораблём я пришёл в ужас. Грязь была невероят­ная, корабль кишел крысами. Орудия заржавлены и забиты дрянью, быть употребляемы не могли. Денежные суммы все были розданы под расписки неизвестных лиц, и председатель Судового комитета утешил меня тем, что эти деньги не пропавшие, они розданы матросам, уехавшим на спекуля­цию. Матросы приезжают и привозят продукты, продают их и пополняют денежный сундук. Председатель довёл до моего сведения, что некоторый процент продуктов отчисляется на кают-компанию на прокорм офицеров и мы можем питаться на корабле лучше, чем население питается на берегу. Паёк отсутствующих и находящихся на спекулятивных поездках продаётся на рынке, и деньги поступают тоже в оборот.

Я пожелал узнать, кому я подчинён и где мой начальник; на это ни­кто никаких разъяснений дать не мог, и я пошёл к комиссару Бушу. Он был очень вежлив и сказал, что «Меткий» числится посыльным судном и под­чинён командующему флотом, который находится в Кронштадте, но в дан­ный момент «Меткий» в ремонте, и об этом ведутся переговоры с Адми­ралтейским заводом. Кто эти переговоры ведёт, он мне сказать не мог, но посоветовал спокойно ждать событий.

Всё это выглядело более чем неутешительно. Я решил нажать на ко­миссариат по делам национальностей. Подстёгивало меня также то об­стоятельство, что уже шла Гражданская война и целый ряд офицеров были посланы на фронтовые флотилии действовать против белых, а это меня уже совершенно не устраивало. Тут судьба оказалась ко мне мило­стива: я неожиданно получил так ожидаемые мною документы, но с ма­ленькой оговоркой. «Тут всё в порядке, но чтобы получить вид на житель­ство иностранца, Вам нужно ещё зайти и зарегистрироваться в комнате № 307 совета Петроградской стороны, где Вы живёте. Из того же совета Вам выдадут документ, который мы им переслали», — сказала мне доволь­но миловидная барышня на Театральной улице.

Ничего дурного не подозревая, я отправился прямо на Каменно­островский 26/28, без труда нашёл комнату № 307 и прочитал на дверях надпись на двух языках: «Центральный комитет финской коммунистиче­ской партии». Я был огорошен, но сдаваться не хотел и полез в комнату, которая оказалась целой квартирой. Там меня провели к одному из главных палачей финской компартии Рахья¹⁷. Он плохо говорил по-русски, а я со­всем не говорил по-фински.

Пролистав мои бумаги, он внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Печать мы вам поставим, но вам придётся ехать в Петрозаводск, там сейчас расположена наша финская Красная армия, которая крайне нужда­ется в военных специалистах. Отсутствие их у нас было причиной наше­го временного поражения, но теперь мы оправимся, начнём наступление и выгоним белых палачей из нашей родины.

Когда я запротестовал против такого предложения и сказал, что хочу ехать не в Петрозаводск, а в Финляндию, где у меня есть родные, то Рахья посмотрел на меня исподлобья и сказал:

— Иностранные подданные бывают разные, могут быть красные, мо­гут быть белые, и если вы белый, то ваше место сидеть в Чеке на Гороховой, а не разговаривать у меня в кабинете. Но мы не русские, и своих не подво­дим, идите домой и подумайте; вы получите должность батальонного ко­мандира. Во время войны люди быстро делают карьеру, и когда мы придём в Гельсингфорс, вы получите очень хорошую должность.

Я указал ему, что не знаю финского языка и не представляю себе, как я буду командовать, на что он возразил, что через несколько месяцев я на­учусь выражать самое необходимое, а через год буду уже свободно гово­рить по-фински.

Я ушёл от него озадаченный, ничего не добившись, а на другой день от­правился к комиссару Бушу и сообщил ему, что меня хотят забрать в фин­скую Красную армию, получил от него бумагу, что никуда с флота уволен быть не могу, как высококвалифицированный специалист. С этой бумагой я явился обратно в ЦК финской коммунистической партии, но Рахья там не застал — вместо него сидела какая-то девица, которая, равнодушно про­смотрев предъявленную мною бумагу, поставила требуемый штемпель. Че­рез два-три дня я получил вид на жительство иностранца для меня и жены.

— Ура, ура! — закричал я и сел писать рапорт в штаб флота с прось­бой об увольнении меня с военной службы, как иностранного подданно­го. Это увольнение я получил в конце августа за подписью комиссара фло­та Зофа¹⁸.

Не знаю, как это случилось, но девяносто процентов комиссаров были евреи, и притом не из лучших евреев. Таковым был и Зоф. Среди чекистов было очень большое количество латышей.

Мир с Финляндией не был заключён. Хотя войны и не было, но грани­ца была закрыта. Много петербуржцев, поехав на свои дачи, расположен­ные на Карельском перешейке, оказались за границей. Интересы финских граждан защищали шведы, но так как и Швеция не признавала официально советского правительства, то защитой этой занимался Шведский Красный Крест, имевший свою резиденцию, если не ошибаюсь, в гостинице «Реги­на» ¹⁹. Я сходил туда и взял для верности бумагу с красным крестом и двумя шведскими флагами, в которой было сказано, что моя квартира и находя­щееся в ней имущество находятся под покровительством Шведского Крас­ного Креста. К сожалению, не было указано, под чьим покровительством нахожусь я сам.

Такую бумагу полагалось повесить на дверь, но я, подумав, положил её в стол. Без этой бумаги квартира наша была менее заметна и более невинна.

Мой лучший друг по корпусу лейтенант Буш ²⁰ уже с осени 1917 года устроился в немецком консульстве, в репатриационной комиссии по эва­куации немецких военнопленных, которые группами бродили по Петро­граду, привлекая общее внимание и веселя глаз парадными формами не­мецкой кавалерии и гвардейских полков, присланными для них из Герма­нии для замены затрёпанного в плену обмундирования. Буш предлагал и меня устроить в это учреждение, тем более, что я знал немецкий язык, но я считал неудобным идти работать к недавним врагам. Для Буша и друго­го моряка фон Дена²¹ это было более естественно, так как они были нем­цами по рождению. Между прочим, любопытна судьба этого моего друга Буша. Отец его Манфред Буш имел в Петербурге картинный, эстампный и рамочный магазин на Невском около Треймана в доме Лейнера против Благородного Собрания. Потом этот магазин переехал на Морскую улицу под Арку Главного Штаба. Старший брат его по окончании немецкой шко­лы уехал учиться в Гейдельбергский университет и во время войны служил офицером в Германской армии, мой же друг Арвид из Annenschule²² посту­пил в Морской Корпус в младшую кадетскую роту. Мы встретились с ним в четвёртой роте, в которую поступил я, сразу очень сдружились и настоль­ко всегда были вместе, что товарищи называли нас Аяксами и в шутку спра­шивали меня: «Буш, а где Бьёркелунд?», и наоборот.

Перед окончанием Корпуса мы с ним сговорились выйти на один и тот же корабль, но судьба судила иначе. Нас произвели в корабельные гардема­рины 18 августа 1915 года, а так как полагающегося шестимесячного загра­ничного плавания во время войны сделать было нельзя, то офицерские по­гоны мы должны были получить уже 1 сентября.

Буши жили на Мойке. Вечером 22 августа Арвиду захотелось прогу­ляться перед сном, и он отправился на близлежащий Невский проспект. Там судьбе было угодно, чтобы он встретил двух прапорщиков, которые на сделанное им Бушем приветствие не ответили, а прошли мимо. В то время был антагонизм между армией и флотом, и офицерский состав друг друга недолюбливал, матросы звали армейцев «крупой» и при подходящих слу­чаях с ними дрались. Не видели ли армейцы приветствия, сделанного Бу­шем, или сознательно его игнорировали, я не знаю, но, судя по следующим событиям, это было, вероятно, второе. Конечно, Бушу не следовало ло­миться в амбицию и вступать по этому поводу в объяснения, а он как раз это сделал. Прапорщики оказались в ближайшем рассмотрении капитана­ми, Буш их плохо разглядел, они вломились ещё в большую амбицию, чем Буш, и сволокли его в Комендантское Управление. Там составили акт, ка­питаны написали рапорты, приписали Бушу грубости, которых, по его сло­вам, он им не говорил, да ещё и приписали ему, что он был в нетрезвом со­стоянии, что было ложью, так как Буш вообще не пил.

Буша сперва посадили на гауптвахту, а потом перевели в карцер Кор­пуса до выяснения. Дело пошло на рассмотрение Морского Министра Гри­горовича, который отставил его от производства на два месяца с потерей старшинства по выпуску и с отправкой для прохождения службы в Каспий­ском море. Всё это должно было подорвать его карьеру в корне, не говоря уже о том, что мы все стремились в бой и наш главный страх заключался в том, как бы война не кончилась прежде нашего в ней участия. А на Каспий­ском море — какая же это война? Однако война там шла, правда, не совсем такая, как мы её себе представляли, но была.

В Персии было неспокойно, в горах «шалили» разбойники ²³. Не знаю, имели ли эти беспорядки политическую подкладку, но на усмирение их были посланы казаки генерала Ляхова ²⁴, а им в помощь десанты матросов с кано­нерских лодок «Карс» и «Ардаган»²⁵ в качестве пехоты и пулемётчиков.

В такой отряд попал Буш. Начальником был капитан I ранга Крженовский²⁶, в разгар операции умерший от холеры где-то в горах. Тогда в коман­дование вступил Буш. Банды были разбиты, главари схвачены и повешены. Всё это было сопряжено с большими трудностями, риском и боями. В ре­зультате Буш получил орден Анны с мечами и производство в следующий чин не в очередь. Вот как судьба играет иногда с человеком. Во время рево­люции он был как раз в отпуске в Петрограде, где автоматически и остал­ся. Поступив в немецкую репатриационную комиссию, он через неё уехал в Ригу, где, повоевав против большевиков в отряде графа Ливена ²⁷, по лик­видации этого отряда перебрался в Берлин. Там он первое время работал ночным сторожем.

Всякое начало трудно, оно ещё труднее, когда человек попадает в но­вую обстановку, где ему не представляется возможности использовать свои знания, а нужно придумывать что-то новое для него и незнакомое. Бушу удалось устроиться разъездным продавцом в оптовую частную фирму, чему способствовало знание им французского и английского языков. Он стал разъезжать по Европе и приехал в Финляндию. Это было в 1930 году, мы не видались с ним двенадцать лет, но я нашёл, что он очень мало изменился за эти годы. Вскоре после нашей встречи он перешёл работать в фирму «Те- лефункен» вначале в самом Берлине, затем её представителем в Штутгар­те, где он женился на шведке. Он сделался разъездным инспектором прода­жи в восточно-европейских странах — Болгарии, Румынии, Польше, Лит­ве, Латвии, Эстонии и Финляндии. Такой рейс длился около двух месяцев, после чего он проводил некоторое время в Берлине. Его заветной мечтой было получить представительство фирмы на Скандинавию, но там фирма уже имела прочные старые связи.

Началась война. Буш, разъезжая по лимитрофным странам и приезжая к нам, очень интересно рассказывал обо всём, им виденном и слышанном. Он, между прочим, был в Минске после его взятия немцами и осматривал там радиозавод имени Молотова. Он рассказывал, как был поражён, что извозчик назвал его «барином». К концу войны он получил назначение ди­ректором завода «Балтик» в Риге, изготовлявшего радиоаппаратуру. На­значение это состоялось уже в 1944 году, когда Германия трещала по всем швам, и можно было ожидать худшего. Но для Буша самое худшее произо­шло весной 1945 года, когда его мобилизовали на германский флот и по­слали на Чёрное море командовать портовым буксиром. Этот буксир был при эвакуации Севастополя протаранен германским пароходом и вместе с Бушем пошёл на дно.

Так печально кончилась жизнь моего друга. После него осталась жена с сыном, которая, как я слышал, уехала в Швецию. Мои попытки наладить с ней контакт не удались.

Глава VI

К весне 1918 года дела типографии пошли всё хуже и хуже. Количество заказов сократилось. Отпали торговые фирмы, например, Елисеев²⁸, шоко­ладные фирмы «Конради» ²⁹ и «Жорж Борман» ³⁰. Много фотографий, зака­зывавших раньше паспарту, закрылось. Из рабочих остались одна печатница и одна ученица, девчонка лет шестнадцати, работавшая теперь по хозяйству. Тёща сама делала все наборы, а я печатал. Иногда приходили случайные пе­чатники из фирмы «Отто Кирхнер» ³¹, уже национализированной. Я созна­вал, что дела пойдут всё хуже и что надо что-то придумывать другое, но что? Магазины, ещё не национализированные, закрывались сами за отсутстви­ем товаров. Функционировали цветочные магазины, торговавшие сахари­ном и изготовленными на нём сладостями довольно гадкого вкуса. Как ни странно, ещё существовали дамские шляпные магазины, дамы в кавычках и дамы без кавычек продолжали одеваться, тогда как мужчины старались при­нять пролетарский вид.

Я хотя пролетарского вида не принимал, но перестал носить нормаль­ный штатский костюм. Я сшил себе пару английских френчей зелёного за­щитного цвета и соответствующие бриджи, обзавёлся чёрными и корич­невыми высокими сапогами и английской военной фуражкой защитного цвета. Ходил в таком виде, нося в руках стэк из резины, ударом которого можно было оглушить быка. Этим я обзавёлся для безопасности передви­жения в поздние часы, когда на улицах «пошаливали».

Наконец я остановился на мысли открыть дамский шляпный магазин. Эта идея пришла мне в голову, когда я наблюдал за тем, как моя жена пере­делывает старую шляпу на новую.

— Знаешь, — сказал я, — ты очень мило это состряпала, мне при­шло в голову, не открыть ли нам шляпный магазин? Согласна ты рабо­тать в этом направлении? Мы, конечно, возьмём пару модисток. Я возьму на себя материальную и организационную сторону, а ты художественно­производственную.

Жена согласилась, выразив, однако, сомнение в целесообразности этого предприятия при теперешней обстановке.

— Дело не требует больших денежных затрат, — утешил я её, — сейчас нужно пользоваться моментом, а строить планы на будущее бесполезно. Не пойдёт дело или его заберут, ну, закроем, и дело будет в полном смыс­ле «в шляпе», больших потерь не будет. Но разрешит ли Совет народного хозяйства ³² открыть новое частное предприятие — это серьёзный вопрос.

Совнархоз на основании моего заявления, что затраты на открытие дела были мною сделаны ещё в 1917 году, просимое разрешение дал. Сво­бодных магазинов было сколько угодно, и цена на них была пустяковая, но я, вопреки собственным словам, что вдаль заглядывать нечего, всё же в неё заглянул. Я искал магазин в фешенебельном районе города и такой, кото­рый можно было бы сохранить при изменившейся обстановке.

Я остановился на магазине в доме гостиницы и ресторана «Медведь» на Большой Конюшенной улице. Во-первых, место было центральное, тре­тий дом от Невского проспекта, во-вторых, магазин имел не очень боль­шую площадь, сдавался недорого даже и в мирное время, а в-третьих, отель представлял собою оазис, где группировались бывшие богатые люди, соби­равшиеся удрать за границу.

Этот дом (как отель, так и ресторан) принадлежал великим князьям Кириллу и Борису Владимировичам ³³. Ведал всем управляющий генерал Су­даков³⁴, на имя которого были взяты права на предприятие. Непосредствен­но ведущими дело были француз Леонарди и некий Иван Иванович Ива­нов. Они оба очень участливо отнеслись к моему начинанию и обещали всячески помочь, что они и сделали, положив под стекло на столиках ве­стибюля и кафе рекламные карточки нашего магазина, который мы после семейного совещания окрестили «Maison Gautier».

Для придания дому французского характера я посадил в кассу настоя­щую француженку, бывшую учительницу французского языка моей жены, оставшуюся без дела. В продавщицы я взял дочь француза (мать была рус­ская), m-lle Жено. Дамы мои понаделали шляп, я достал на комиссию от скорняка Орлова меха — пелерины, палантины, горжетки, и дело пошло. Магазин не имел задней комнаты и был поэтому разделён портьерой, за ко­торой сидели мастерицы, и там образовался настоящий клуб, куда забегали знакомые поговорить о текущих новостях.

Большинство из них были офицеры, благодаря чему атмосфера, царив­шая там, была пропитана оптимизмом и надеждой, что большевики сгинут каким-то волшебным образом и жизнь снова пойдёт так, как это нам каза­лось нормальным.

Дело шло очень хорошо всю весну и лето, но осенью весь дом был за­бран под общежитие депутатов Всероссийского крестьянского съезда. Нас, правда, никто не трогал, но матрос, назначенный комиссаром этого общежития, сказал мне буквально следующее: «Мы дамскими шляпами не интересуемся и вас трогать не собираемся, но никто не знает, как пойдёт дальше, помещение нам самим понадобится, поэтому я советовал бы вам вывезти вон всё, что у вас есть ценного, и лавочку закрыть». Я последовал совету комиссара. Я понимал, что после убийства Урицкого ³⁵ и начала крас­ного террора времена шляпных магазинов прошли.

Летом 1918 года приехал в Петроград некий Тур Гюльфе, брат того Гюльфе, который был женат на моей кузине Любе Хеккерт. Он приехал в качестве дипломатического курьера Шведского Красного Креста. Он при­вёз частным образом партию дамских чулок, которые к тому времени были в Петрограде остро дефицитны. Эти чулки я у него скупил, и они оказались тем фондом, который помог мне пережить зиму 1918-1919 гг. Сам Гюльфе при каждом своём приезде, а приезжал он раз пять, скупал ковры, картины, фарфор, которые в то время можно было купить в Петрограде за гроши. Не имея возможности вывезти это всё это за границу, он устроил складочное место в квартире одного датчанина, личность которого была для меня так же загадочна, как и род его деятельности. Эти дела и знакомства я решил использовать для переправки за границу моих ценностей и денег, на что Гюль­фе охотно согласился. Я дал ему двадцать тысяч крон, несколько бриллиан­товых вещей без определённой оценки и меха моей жены. Всё это он брался свезти в Швецию и поместить в банке в сейф, взятый на моё имя. Взамен он просил меня взять к себе закупленные им вещи. Я принуждён был ему отка­зать, указав на ненадёжность такого помещения их, трудности сохранения при их громоздкости и неопределённое положения вообще.

На этом мы расстались. Год спустя ко мне на квартиру явился датчанин и сообщил, что через два дня он уезжает в Данию и что он, согласно рас­поряжению господина Гюльфе, привёз мне хранившееся у него имущество Гюльфе: штук десять больших картин, столько же разных размеров восточ­ных ковров, штук двадцать предметов саксонского и севрского фарфора и громадную шкуру тигра. Не скажу, чтобы я этому обрадовался. Я пони­мал, что вывезти с собой за границу эти вещи не смогу, а оставив их в Рос­сии, возьму на себя ответственность за их целость. Датчанин сообщил мне также, что Гюльфе просил передать мне, что ему никак не удаётся продать меха моей жены и что цены на них в Швеции нет. О деньгах он ничего не упомянул — вероятно, на них цена всё же была! Датчанин исчез, собствен­норучно разгрузив всё привезённое с грузовика в мою кухню.

Когда я в 1921 году приехал в Гельсингфорс, то мне удалось привезти с собой фарфоровые вещи господина Гюльфе, что я ему и сообщил радостно по телефону. Гюльфе немедленно явился за ними и поднёс мне пару замше­вых перчаток лимонного цвета. Забрав фарфор, он выразил сожаление, что я не смог привезти остальных его вещей. На вопрос о моих вещах и деньгах Гюльфе несколько замялся и сказал, что сохранить их ему тоже не удалось, так как он неудачно спекулировал и всё потерял в конкурсе. В компенса­цию я могу распорядиться его вещами, оставшимися в Петрограде. Полу­чилось «тю-тю», но я старался себя утешить тем, что сам выскочил из со­ветского рая, а также и тем, что дураков учат. Его вещи остались в России, и судьба их мне неизвестна.

Вспоминается мне ещё такой случай. В день убийства Урицкого, быв­шего председателем Чрезвычайной комиссии по борьбе со спекуляцией и контрреволюцией, в просторечии ЧК, я ехал днём на трамвае в город. По дороге в трамвай сел мой товарищ по Корпусу и кораблю Алексей Алексе­евич Геринг ³⁶ с довольно большой плетёной корзиной.

— Ты что везёшь? — спросил я.

— А я Урицкого зарезал, разрезал и упаковал в корзинку для отправки в Америку его родственникам.

— Что ты глупости говоришь! — воскликнул я, невольно обернувшись, нет ли нежелательных свидетелей, но, к счастью, мы были одни.

Выйдя из трамвая около моего магазина, я сперва зашёл в кафе вы­пить кофе. Придя в магазин часа в четыре, я застал там целое собрание зна­комых, сообщивших мне об убийстве Урицкого. Подробностей никто не знал. Я вспомнил мою встречу с Лёшей и остолбенел. Неужели его слова были не глупой шуткой, а жуткой правдой? Я рассказал о своём разговоре в трамвае. Началось обсуждение события, и в самый разгар в магазин вошёл Геринг. Надо было видеть лица присутствующих. Это было лучше сцены из «Ревизора», когда городничий сообщил о приезде ревизора. Все замолча­ли и уставились на вошедшего. Недоразумение быстро выяснилось, и Лёш­ка сам испугался своей легкомысленной шутки.

Незадолго до окончательного закрытия магазина, если не ошибаюсь, это было в конце августа 1918 года, дирекция «Медведя» устроила про­щальный ужин для всего персонала и лиц, живущих в отеле, на который были приглашены и мы с женой. Присутствовало человек шестьдесят, все старались казаться весёлыми, но это плохо удавалось. Леонарди сказал мне, что он на днях уезжает в Париж, где думает открыть русский ресторан. Ста­рый метрдотель-француз тоже покидал Россию и, выпив бутылку шампан­ского, расплакался и сказал, что уезжает с болью в сердце. За двадцать пять лет, проведённых в России, он с ней сроднился и чувствует эту разлуку так, как будто покидает родину. На другой день мы получили в подарок гуся и банку сливочного масла в несколько кило, на чём мы и расстались, сохранив друг о друге самые лучшие воспоминания.

Подводя итоги этого периода, я находился в следующем положении: налицо был паспорт иностранного подданства, так называемый вид на жи­тельство иностранца, но уехать с этим паспортом я не мог, так как грани­ца Финляндии была закрыта и дипломатических отношений с ней не было. Таким образом, прока от паспорта можно было ожидать только в будущем. Далее — в материальном отношении положение тоже не было блестящим, свои главные средства я отправил с Гюльфе за границу, на руках осталось около тысячи крон в золотых монетах, причинявших мне немало забот — куда их спрятать и как сохранить? Типография проявляла очень слабые признаки жизни, и мы с трудом сводили концы с концами, деньги падали, а цены росли в сказочной прогрессии. Доставать продукты становилось всё труднее, надвигался голод. Пришлось ликвидировать двух наших собак, так как кормить их было нечем. На улицах встречались люди с распухшими от голода лицами, и мы сами чувствовали большую лёгкость в желудках. Но всё это были цветочки — ягодки были впереди.

На юге началось Белое движение, Украина стала заграницей ³⁷, снова появились какие-то надежды в связи с чехословацким восстанием на Вол­ге³⁸ и Колчаковским движением в Сибири. Разобраться во всём было очень трудно, каждый обрисовывал положение согласно своим симпатиям, а со­ставить реальную картину было невозможно.

Для нас обстановка осложнилась тем обстоятельством, что моя жена была в положении и ждала ребёнка в ноябре. Как удастся поднять ребён­ка при такой обстановке? Эта мысль причиняла мне много беспокойства. Трудно сейчас, сорок семь лет спустя, вспомнить многое из того страшного времени. Но помню, что я наметил в общих чертах такой план: пытаться пе­режить зиму и при первой возможности уехать в Финляндию, тем более по почте мною было получено неизвестно какими путями дошедшее до меня письмо от тётки из Финляндии. В очень осторожных выражениях писала, что при моём здоровье климат Петрограда мне не подходит и следует уехать в Финляндию, где я могу остановиться у моей кузины Любы Гюльфе в Ганге.

Сейчас осуществлять отъезд можно было только нелегальным путём, и, хотя у меня были к тому возможности, я не рисковал делать такой шаг с бе­ременной женой или с новорождённым младенцем.

Борис Бьёркелунд. Воспоминания. (Продолжение). // «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 4, страницы 83-101

Скачать главы

 

 

Примечания (Публикация и комментарии С. А. Манькова)

1. Вернее: Мисфельдт Зинаида Фердинандовна, дочь губернского секретаря, чиновника Государственного комитета погашения долгов.
2. Сабуров Симон Федорович (16.07.1868-28.01.1929), театральный деятель, актёр и антрепре­нёр. В 1913-1917 гг. актёр и владелец театра «Пассаж» в Петрограде (преобразован в 1925 г. в театр «Комедия»).
3. Грановская Елена Маврикиевна (13.06.1877-15.06.1968), известная театральная актриса. В 1913-1931 гг. работала в петербургском театре «Пассаж» (с 1925 г. театр «Комедия»), в 1931-1937 гг. в Ленинградском театре комедии (до 1933 г. Театр сатиры и комедии), в 1939­1967 гг. в Большом драматическом театре. С 1944 г. народная артистка РСФСР, с 1951 г. лауреат Сталинской премии.
4. Надеждин Степан Николаевич (1878-1934), театральный деятель, актёр и режиссёр. С 1908 г. актёр театра «Пассаж», постоянный партнёр Е. М. Грановской. Актёр и главный режиссёр Ленинградского театра Сатиры и комедии.
5. Савояров (наст. фам. Соловьёв) Михаил Николаевич (1876-1941), популярный артист эстрады, автор-куплетист, мим и эксцентрик.
6. Арсиков-Сурин Арсений Иосифович, известный дореволюционный эстрадный артист, куплетист, исполнитель комических сценок и монологов собственного сочинения.
7. «Аквариум» — популярный петербургский увеселительный сад. Был открыт в 1886 г. на Каменноостровском проспекте, 10 купцом Г А. Александровым (1847-1910). В 1896 г. в нём прошёл первый в России киносеанс. В 1923 г. прекратил своё существование.
8. Агнивцев Николай Яковлевич (08.04.1888-29.10.1932). Петербургский поэт, драматург, ав­тор книг для детей. В январе 1917 г. открыл в Петрограде популярный артистический театр- кабаре «Би-Ба-Бо» (Итальянская ул., 18), закрытый в 1918 г. В 1920 г. эмигрировал, в 1923 г. вернулся в СССР.
9. «Хромой Джо» — сатирический театр-кабаре, действовавший в Петрограде при Государ­ственном театре комической оперы под руководством К. А. Марджанова. Закрыт в 1922 г.
10. Троицкий театр миниатюр был открыт в центре Санкт-Петербурга в 1911 г. на Троицкой ул., 18 (ныне ул. Рубинштейна) А. Фокиным по образцу мюнхенского Интимного театра. Прекратил своё существование в феврале 1918 г.
11. Троицкий Павел Иванович (1891-22.02.1964), популярный петербургский куплетист- юморист, актёр эстрады и театра. В 1918 г. уехал в Киев, затем на Юг России, где вел патриотическую антибольшевистскую пропаганду. С 1920 г. в эмиграции, жил в Турции, странах Восточной Европы и во Франции. Продолжал творческую деятельность до 1962 г. Умер в Париже.
12. Утёсов Леонид Осипович (наст. имя — Вайсбейн Лазарь Иосифович) 09.03.1895­09.03.1982), эстрадный певец, актер театра и кино. С 1942 г. заслуженный артист РСФСР, с 1965 г. народный артист СССР.
13. де Плансон Наталия Константиновна, актриса Александринского театра. Дочь вице­адмирала К. А. Плансона, сестра мичмана А. К. Плансона.
14. Николай II Александрович (06.05.1868-17.07.1918), Император Всероссийский с 1894 г. Под давлением высшего военного командования 2 марта 1917 г. был вынужден отречься от пре­стола. В ночь на 17 июля 1918 г. вместе с семьёй и верными слугами зверски убит большеви­ками в Екатеринбурге в подвале дома инженера Ипатьева. Канонизирован Русской Православной Церковью.
15. Светлейшая княгиня Юрьевская (урожд. княжна Долгорукова) Екатерина Михайловна (22.10.1847-15.02.1922), выпускница Смольного Института 1865 г. С 1876 г. фрейлина импе­ратрицы Марии Александровны. С 1880 г. морганатическая супруга императора Александра II, возведена им вместе со своими добрачными детьми в титул Светлейшей княгини Юрьев­ской. На 1917 г. Светлейшей княгине не принадлежало собственности в Петрограде, скорее всего Б. В. Бьёркелунд имеет в виду т. н. Малый Мраморный дворец, располагающийся на Га­гаринской ул., д. 3, проданный в 1913 г.
16. Александр II «Освободитель» Николаевич (17.04.1818-01.03.1881), Император и Самодер­жец Всероссийский с 1855 г. Убит террористами.
17. Рахья Иван (Юкка) Абрамович (19.07.1887-31.08.1920), из финской семьи, рабочий- металлист. С 1902 г. член РСДРП(б), участник революционных беспорядков в Кронштадте в 1905 г. После Февральской революции 1917 г. член Петербургского комитета РСДРП(б). После Октябрьского переворота 1917 г. направлен в Финляндию помощником комиссара по финляндским делам. Активный участник Гражданской войны в Финляндии, один из ор­ганизаторов финской Красной гвардии и основателей Коммунистической партии Финляндии, член её ЦК. Убит соратниками по партии во время перестрелки в клубе финских ком­мунистов им. О. В. Куусинена в Петрограде.
18. Зоф Вячеслав Иванович (12.1889-20.06.1937). По одним данным чех, по другим еврей. С 1913 г. член РСДРП (б). Слесарь на Сестрорецком оружейном заводе. В 1919-1920 гг. член Реввоенсовета Балтийского флота и член комитета обороны Петрограда. В 1921-1924 гг. комиссар при Главнокомандующем морскими силами Республики. В 1924-1926 гг. начальник ВМС и член Реввоенсовета СССР. В 1927-1929 гг. председатель Совторгфлота. В 1930­1931 гг. заместитель наркома путей сообщения, в 1931-1936 гг. первый заместитель наркома водного транспорта. В 1936 г. директор завода «Компрессор». Арестован и расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.
19. Гостиница «Регина» располагалась на наб. р. Мойка, дом 61.
20. Буш Арвид Манфредович (03.01.1895-1944). Выпускник Морского корпуса 1915 г. Лейте­нант Каспийской отдельной флотской роты. В 1918 г. сотрудник Германского консульства в Петрограде. Служил в Ливенском отряде в 1919-1920 гг. В эмиграции в Германии, сотрудник фирмы «Телефункен», член Союза взаимопомощи служивших в российском флоте. Во время Второй мировой войны призван в германский ВМФ, где и погиб.
21. фон Ден Борис Августович (1895-1974). Выпускник Морского корпуса 1916 г. Офицер Гвар­дейского экипажа. Отставной лейтенант. В 1918 г. на службе в Германской армии. В эмигра­ции в США, затем в Венесуэле.
22. Annenschule (Анненшуле) — престижное учебное заведение (училище) при Лютеранской церкви Святой Анны в Санкт-Петербурге (Кирочная ул., 8а). Открыто в 1736 г. В учили­ще принимались дети всех конц(ф)ессий. Обучение велось преимущественно на немецком языке. К кон. XIX в. в училище, имевшем мужскую и женскую гимназию, реальное и коммер­ческое отделение и две элементарные мужскую и женскую школы, обучалось 1800 человек. В 1918 г. Анненшуле была преобразована в единую трудовую школу № 37, с постепенным прекращением преподавания всех предметов на немецком языке.
23. Имеется в виду т. н. восстание дженгелийцев («лесных братьев») под предводительством Кучек-хана в Гиляне (Северный Иран) в 1914-1916 гг., подавленное русскими, английскими и персидскими войсками.
24. Ляхов Владимир Платонович (20.06.1869-30.04.1920), из кубанских казаков. Окончил 1-й Московский кадетский корпус в 1887 г., Александровское военное училище в 1889 г. и Ни­колаевскую академию Генерального штаба в 1896 г. С 1912 г. генерал-майор, начальник вой­скового штаба Кубанского казачьего войска. Во время Первой мировой войны в 1915 г. назначен комендантом Михайловской крепости, привлекался к командованию различны­ми частями на Кавказе. С 1916 г. генерал-лейтенант, командир 39-й пехотной дивизии. В 1917 г. командир 1-го Кавказского армейского корпуса. В 1918 г. возглавил сводный бе­лый отряд, действовавший на Владикавказской железной дороге, затем командир 3-го армейского корпуса Вооруженных сил Юга России. В январе-мае 1919 г. главнокомандую­щий войсками Терско-Дагестанского края, затем зачислен в резерв. Убит злоумышленни­ками в Батуме.
25. «Карс» и «Ардаган» — канонерские лодки Русского Императорского флота. С 1911 г. в со­ставе Каспийской флотилии. С 1917 г. в составе сил Центрокаспия и Каспийской красной флотилии. В 1918 г. захвачены мусаватистами, в составе флота Азербайджанской демократической республики. В 1919-1920 г. в составе Каспийской белой флотилии. В 1920 г. захвачены красными, были переименованы: «Карс» в «Ленин», а «Ардаган» в «Троцкий» (с 1927 г. «Красный Азербайджан»). В 1959 г. демонтированы.
26. Бьёркелунд неправильно воспроизводит фамилию. В действительности: Кржижановский Николай Людвигович (26.01.1878-1916). Окончил гидрографическое отделение Никола­евской Морской академии и Курс подводного плавания. Участник Русско-японской вой­ны в составе 2-й Тихоокеанской эскадры. Командир подводных лодок: «Сиг» (1907-1908) и «Крокодил» (1908-1910). В 1910-1915 г. старший офицер канонерской лодки «Кубанец» Каспийской отдельной флотилии. С 1915 г. капитан I ранга, командир канонерской лодки «Ардаган».
27. Светлейший князь Ливен Анатолий Павлович (16.11.1873-03.04.1937), выпускник Никола­евского Кавалерийского училища. Камер-юнкер, ротмистр лейб-гвардии Кавалергардско­го полка. Во время Гражданской войны в рядах Балтийского ландесвера. В 1919 г. создал Ли- бавский добровольческий стрелковый отряд или Ливенский отряд, ставший впоследствии 5-й пехотной дивизией Северо-Западной армии. Полковник. В эмиграции во Франции, затем в Латвии. Глава Союза северо-западников, в 1932-1937 гг. — Братства Русской Правды.
28. «Братья Елисеевы» — крупнейшая дореволюционная российская торговая фирма, за­нимавшаяся оптовой и розничной продажей колониальных (импортных) и российских продовольственных товаров. Основана как семейное дело в 1813 г. выходцем из крестьян П. Е. Елисеевым и продолжена его сыновьями. Держала крупные магазины в Петербурге, Москве, Киеве и др. городах России. Вела широкую благотворительную деятельность. Закрыта после 1917 г.
29. «Морис Конради» — одна из крупнейших и старейших шоколадных фирм Санкт-Петербурга. Основана в 1853 г. швейцарским подданным Маврикием (Морисом) Конради. Имела фа­брику, а также магазины в Санкт-Петербурге, Москве, Киеве, Харькове, Казани и других крупных городах России. В 1918 г. национализирована.
30. «Жорж Борман» — крупнейшая русская шоколадно-кондитерская фирма. Была основана потомственным почётным гражданином, купцом 2-й гильдии Григорием Николаевичем Борманом в Санкт-Петербурге в 1862 г. Имела фабрики и магазины по всей России. В 1918 г. имущество фирмы национализировано. В 1922 г. переименована в «Кондитерскую фабрику им. К. Самойловой».
31. Основанное в 1871 г. товарищество «Отто Кирхнер» занималось выпуском конторских и адресных папок, канцелярских коробок, блокнотов, материалов для переплёта книг и др. продукции. Располагалось неподалёку от типографии Боричевых на Большой Пушкарской ул., 16. Было национализировано в 1918 г., впоследствии переименовано в фабрику конторских книг «Светоч».
32. Высший Совет народного хозяйства — центральный советский орган по регулированию и управлению основными отраслями народного хозяйства и государственных финансов. Создан декретом Совета Народного комиссаров от 2 декабря 1917 г. В 1922 г., в связи с образованием СССР, получил права объединённого наркомата. В 1932 г. разделён на отраслевые наркоматы.
33. Борис Владимирович (12.11.1887-09.11.1943), Великий Князь. Внук Императора Алексан­дра II, третий сын Великого Князя Владимира Александровича. Окончил Николаевское ка­валерийское училище. С 1914 г. генерал-майор, командир лейб-гвардии Атаманского пол­ка. С 1915 г. походный атаман всех казачьих войск. Во время Февральской революции 1917 г. пытался прийти на помощь Императору Николаю II. В марте 1917 г. отправлен в отставку и арестован. В 1918 г. освобождён белыми на Кавказе. С 1919 г. в эмиграции. Умер в Париже.
34. Автор ошибается: крупный российский ресторатор, владелец ресторанов «Яр» в Москве и «Медведь» в Петербурге, купец 1-й гильдии Алексей Акимович Судаков генералом не был.
35. Урицкий Моисей Соломонович (02.01.1873-30.08.1918). Член ЦК РСДРП(б). С 16 октября 1917 г. член Военно-революционного центра большевиков, созданного для партийно­го руководства восстанием в Петрограде, член Петроградского военно-революционного комитета. В 1918 г. отказался войти в состав ЦК РСДРП(б), председатель Президиума Пе­троградской ВЧК и народный комиссар внутренних дел Северной области. Организатор «красного террора» в Петрограде. Убит эсером Л. И. Каннегисером.
36. Геринг Алексей Алексеевич (30.12.1895-24.02.1977). Учился в 1-м кадетском корпусе, окончил Морской корпус в 1915 г. Служил на линкоре «Петропавловск». В 1918 г. бежал из Петрогра­да на юг России, где вступил в вооружённые силы генерала А. И. Деникина. В 1920 г. произве­дён в лейтенанты. В составе русской эскадры эвакуировался из Крыма в Константинополь, затем в Бизерту. В 1922-1924 гг. командир эсминца «Беспокойный». В эмиграции во Франции. После Второй мировой войны председатель Обще-кадетского объединения во Франции. В 1952-1974 гг. основатель и редактор журнала «Военная быль» (вышло 129 номеров) и приложения «Военно-историческая библиотека» (выпущено 12 книг). Умер в Париже.
37. Созданная в Киеве в марте 1917 г. Центральная Украинская Рада 11 января 1918 г. провоз­гласила о создании независимой Украинской народной республики (УНР), последняя была признана большевистским правительством в марте 1918 г. при подписании Брестского мирного договора.
38. Чехословацкое восстание — крупнейшее антибольшевистское вооружённое выступление в 1918 г. Поднято 25 мая 1918 г. командованием Отдельного Чехословацкого корпуса, размещавшегося в России от Пензы до Владивостока и до того бывшего нейтральным, в ответ на ультиматум Л. Д. Троцкого о разоружении. На силах Чехословацкого корпуса лежа­ла одна из главных ролей в сопротивлении большевикам летом-осенью 1918 г. на Восточном фронте Гражданской войны. На захваченной территории чехи ликвидировали органы со­ветской власти и содействовали образованию контрреволюционных правительств (в Сама­ре — «Комуч», в Екатеринбурге — кадетско-эсеровское «Уральское правительство», в Ом­ске — «Временное сибирское правительство»).