Светлана Мосова. Короткие рассказы

2,533 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

Светлана Мосова. Писатель, журналист. Родилась в Кишинёве. Закончила филологический факультет Кишинёвского Госуниверситета. Работала редактором Гостелерадио МССР. С 1992 года живёт в Санкт-Петербурге. Член Союза журналистов, член Союза писателей. Печаталась в литературных сборниках и журналах «Кодры» (Кишинёв), «Нева», «Звезда» (Санкт- Петербург), «Подиум» (Вена), в «Литературной газете». В издательстве «Геликонплюс» вышла книга прозы «Дождь из кошек и собак».

«Женской прозе присущи изящество, изысканность и тоска по идеалу. Эти три качества и составляют талант Светланы Мосовой». Виктория Токарева

КОЛОТУН БАБАЙ

Если татарскую кровь смешать с казахской, а потом ещё с уйгурской, то что получится? А получится Галя.

А вообще-то она Кульзян. Черный цветок. Красиво.

Смуглая, черноволосая, чернобровая, черноокая — её с детства все так и звали: галка да галка. Правда, трудно представить, что другие в этом краю были блондинами. Ну и она стала звать себя в Питере Галей. Чтобы всем проще было. Побеспокоилась. Как зовут? Кульзян. Как?! Ну, Галя.

Галя возникла в моей жизни средь бела дня — круглая, сдобная, в лёгкой свободной блузе, которую легкомысленный весёлый ветерок вдруг взял да и задрал вверх, обнажив детское, как у Амурчика, пузико.

— Я — Кульзян.

—  Как, как?..

—  Кульзян. Ну, Галя, короче.

А почему Галя?.. Кульзян лучше. Какая же вы Галя?! Папа Гали, Аюп, в пятидесятом бежал из Китая. В Китае слышали, что в там, в России, жить хорошо, и Аюп мудро решил, что надо жить хорошо, — и бежал. С приятелем. Ночью перешли границу, а утром поймали колхозную лошадь и, голодные, съели эту социалистическую собственность. Трапезу не закончили, потому что бдительные колхозники, проморгав собственность, поймали конокрадов. И Аюп оказался в тюрьме.

А в тюрьме было хорошо. Зэки работали на сахарном заводе, и голодный худой Аюп впервые в жизни отъелся. Шесть сладких сахарных лет пробежали быстро, и Аюп вышел из тюрьмы с твёрдым убеждением, что и в тюрьме жить можно.

И пошёл Аюп куда глаза глядят, дошёл до Усть-Каменогорска, женился и там осел окончательно.

Всю жизнь Аюп проработал в шахте. Вставал в пять утра, возился в огороде — и в шахту. А по воскресеньям готовил китайские блюда: брал бараний желудок, целиком, с трубами, вливал через эти трубы молоко с мукой, жарил, а потом нарезал — очень вкусно. По праздником выпивал, но себя соблюдая: выпьет рюмку и тут же закусит куском масла: боялся опьянеть и дураком выглядеть. Поэтому рюмочку выпьет — и тут же маслице! И дураком Аюпа никто не видел.

Прожил Аюп в темноте, в шахте, а под конец жизни совсем ослеп. Устав от темноты, старый Аюп позвал жену и попросил помочь ему уйти туда, где Свет, но жена сказала: побойся Бога, Аюп, ты прожил свою жизнь честно, достойно, а под конец хочешь всё испортить?!

И Аюп послушался жену и свою жизнь не испортил, превозмог искушение и честно дождался Света.

Галя, любимая дочь Аюпа, росла девочкой разумной и справедливой. Аюп учил Галю: найдёшь кусок хлеба — положи для птиц. Найдёшь деньги — не радуйся: подумай о том, кто потерял их. Потеряла — не расстраивайся: значит, кому-то они были нужнее. Старших почитай! Галя почитала, и впоследствии все бабушки на свете (а бабушки разные бывают!) могли из Гали вить верёвки.

Галя выросла мудрецом. Жизни надо радоваться, говорил Аюп, и Галя радовалась. А расстраиваться глупо, и Галя не глупила. Как там в песне поётся: «Красивая и смелая дорогу перешла» — ну и ладно, чего расстраиваться- то? Справедливо, раз красивая и смелая.

Галя только один раз всерьёз расстроилась, и то в детском саду, когда дети сказали ей, что это не Дед Мороз, а Людмила Васильевна.

—  Как Людмила Васильевна?! — не поверила Галя.

—  Да ты на ноги-то взгляни!

Галя глянула на ноги Деда Мороза и узрела родные боты Людмилы Васильевны. И печаль её была глубока.

А потом Галя выросла, и подруга позвала её в Питер: обещала белые ночи, берёзовые рощи и несметное количество моряков — бери не хочу.

С моряками в Питере и вправду было хорошо, подруга не обманула, а вот с белыми ночами в апреле вышло не очень… И за берёзовыми рощами пришлось смотаться в Ольгино, где их сожрали комары, но впечатление опять-таки скрасили морячки, не сводившие глаз с Гали в электричке.

В Питере было холодно: «Колотун!» — ёжась, говорил народ. Ещё одно было родное слово — «бабай»: бабай да бабай! — взрослые пугали своих детей: «Вот сейчас бабай придет, в мешок заберёт, — а ну, ешь!»

А ведь что такое «бабай»? Дедушка! Просто дедушка. Милый татарский дедушка. Галин дедушка Равиль. Про Равиля никто не знал, и что такое «ба- бай», толком тоже никто не знал — так, чёрт какой-то, и Гале было обидно.

Потому что язык — это сознание нации. Язык сохранил слово и весь его негатив ещё с тех пор, когда орда бородатых бабаев заполонила Древнюю Русь и, скажем прямо, плохо себя зарекомендовала тогда. С тех пор много воды утекло, а слово осталось. Но Галя не желала отвечать за всю орду. С чего вдруг?

А «колотун» — это мороз. Видимо, татаро-монгольская орда мёрзла на суровых русских морозах и кричала, жалуясь друг другу: «Колотун! Колотун!» Русичи запомнили. Точнее, язык запомнил, вобрал, так сказать, в себя, а бабаев — нет, бабаев потом выперли. Через триста лет. Вот и всё.

Но есть ещё Колотун Бабай — Дед Мороз по-татарски. Людмила Васильевна.

Привыкая зреть кругом славянские лица, Галя очень удивлялась, встречаясь в зеркале со своим и чувствуя себя чёрной вороной среди белых. Но не каждому силы на это даны, и Галя клюнула на рекламу: «Исправляем восточный разрез глаз на европейский». Звали всех желающих, кому больше нечего делать, — и Галя двинула, решив придать своим раскосым очам более горизонтальное положение.

—  А зачем тебе это надо? — спрашивали подруги.

—  Надо, — отвечала Галя.

—  А Кузе тоже сделаешь операцию?

—  Кузе?! Зачем? — удивлялась Галя, глядя на сына, потомка Батыя: он — совершенство.

В общем, Галя пошла. Неизвестно, что делали там с Галей и за что брали деньги, но только потом, глядя на Галю, хотелось спеть: «Каким ты бы-ыл, та-аким ты и остался-я!..» Но Галя была довольна.

—  Пусть только теперь кто-то скажет мне, что я — «татарская морда»! — говорила Галя.

Галя была агентом по продаже недвижимости. Как датская принцесса. Но Дания — это совсем другая страна, там сказка, здесь быль: другие герои и другие законы жанра. Жизнь без церемоний. И Галя не церемонилась, рубила с плеча: Галина прямота ошеломляла, обескураживала, ставила в тупик. Например, когда один из местных принцев позвонил Гале и сказал, что попал в аварию и остался без ног, Галя поинтересовалась:

—  Так ты теперь низкого роста?

Что подумала, то и спросила, а что? Нельзя?

Значит, Галя была агентом… Так мы и познакомились. Так она вошла в мою жизнь — узором по краю…

Мы меняли квартиры, разменивали — это стержень. Он обрастал подробностями: встречами, словами, недоразумениями, весёлыми карлсоновскими штанами Гали, звонками, чужими судьбами, которые входят в тебя, как в трамвай, и выходят время спустя. Потом стержень рассосался, как внутренний шов, остались подробности, которые держались друг за друга — цепко и крепко, обрастая новыми деталями, другими знакомыми и ссылками на первоисточник.

—  Не понимаю, — рассуждает Галя. — А почему надо встречаться с бывшими мужьями и жёнами и хороводы водить?!

—  А что надо? Убивать друг друга?! Мы же не в Азии, — и, взглянув в азиатские очи Кульзян, я спохватываюсь. — Извини, конечно.

Но Галя пропускает мимо ушей, давно соотнося себя исключительно с Галей, а не с Кульзян.

—  Вот в Европе…

—  А при чём здесь Европа? — удивляется Галя. — Мы не Европа, мы совсем другая страна. В дом пускать бывших жён и мужей нельзя.

—  Почему?

—  Ну мало ли… костей набросают, — и Галя рассказала неприятную историю, как бывший свёкор тайно разбросал в квартире Гали дохлые кости и как Галя занемогла.

Я припомнила изящный ридикюль бывшей жены своего мужа, прикинула, могли ли там уместиться страшные останки, и расхохоталась.

—  Ты зря смеёшься, — возразила Галя. — Ой, смотри, Дед Мороз!

…И был Новый год, город готовился сызнова начать жизнь, захватив с собой пару-тройку иллюзий, и с такой лёгкой поклажей собирался в путь. А по улицам мотались Деды Морозы, Снегурочки, — Галя глядела на них, ела яблоко и любила эту жизнь такой, какая она есть, — вместе с яблоком, Кузей, всей движимостью и недвижимостью.

—  Красавица, узнаёшь меня? — подмигнул Гале, пробегая мимо, Колотун Бабай.

—  Узнаю, узнаю, — закивала Галя. — Ты Людмила Васильевна!

Агнел мой

По лесной тропинке, ведущей к станции, гуляли два зонтика.

—  Смотри, — говорил большой синий зонтик. — Вон тучка на небе, похожа на носорога, видишь?

—  Виду! — радовался маленький зелёный зонтик.

—  Надо говорить: вижу. Повтори.

—  Вижу, — послушно повторил зелёный зонтик.

—  «Носорог бодает рогом — не шутите с носорогом!» — помнишь у Маршака?..

—  Помню, — кивнул зелёный зонтик. —

—  А Маршак — это Пушкин?

Синий зонтик рассмеялся:

—  А Арина — это Петя?

—  Не-ет! — возмутился маленький зонтик. — Я не Петя… ой! — вдруг обрадовался зонтик. — А вон гриб!..

—  Где, где?..

—  Вон, под кустиком, нагибнись.

Синий зонтик опять рассмеялся, это был зонтик-хохотун.

—  «Нагибнись»! — передразнил он. — Надо говорить: нагнись, — и синий зонтик поцеловал зелёный. — Ангел ты мой!..

—  Я не агнел! — обиделся зелёный зонтик. — Я Алина!

—  Ар-рина, р, р! Повтори, — строго сказал синий зонт.

—  Ар-рлина, р, р! — повторил зелёный зонтик и спросил: — А что такое «агнел мой»?

Синий зонтик задумался.

—  Ну как тебе сказать… это такое… с крылышками…

—  У меня нет крылышек! — удивленно заметил зелёный зонтик.

—  Да, действительно, — согласился синий. — Но когда говорят кому- то: ангел мой! — это означает: мой хороший, мой славный, мой любимый!.. Понял?

Вдали послышался гудок электрички.

—  Бежим! — забеспокоился старший зонтик. — Бежим скорей, а то опоздаем!

Два зонтика заспешили к станции.

—  Его нет!.. — горько сказал на перроне зелёный зонтик и заплакал. — Он больше не вернется к нам!..

—  Глупости, — ответил синий. — Какие глупости. Значит, он приедет завтра.

—  Не прие-едет, — громко ревел зелёный зонтик. — Не прие-едет!..

—  Ну перестань, глупый!.. Он, наверное, не успел вовремя купить нам подарки и опоздал на электричку… приедет завтра… ой, а вон он!..

—  Где, где?!

—  Во-он!.. Машет нам рукой, видишь?

—  Виду! — радостно закричал зелёный зонтик. — Виду!!!

По перрону, спеша и волнуясь, бежал им навстречу большой чёрный зонт.

—  Мой хороший, пригожий папа! — обнимал его зелёный зонтик. — Ангел ты мой!

И через минуту по тропинке, ведущей к дачам, шли уже три зонтика — чёрный, синий, зелёный…

По грибы с Владимиром

Голова, не обременённая волосами, одинокий зуб во рту, шляпа, пиджак, корзинка с грибами, представился: Владимир.

Любители грибных супов, вежливо подождав продолжения в виде отчества и не дождавшись, вновь забросали словами: ах, какие грибы, Владимир! продайте, Владимир! это рыжики?

—  Какие рыжики?! — возмущается Владимир.

—  А что это? Грузди?

—  Да сами вы грузди! — Владимир в сердцах отодвигает корзину. — Таким дуракам даже грех грибы продавать!

Какой прелестный Владимир.

А какие он знает места! — никто не знает, а Владимир знает. Красные, белые — хоть косой коси. Но белые он не берёт, веры нет беляку: пока довезешь — с червоточиной, радиацию любит беляк, заграница не ест. Вот лисичка — экологически чистый гриб, и червей — ни-ни. Подберёзовик не берёт — хилый гриб, разве что мраморный… Сыроежку — только зелёную. За моховиком не нагнётся, побрезгует. Красный гриб — это да. Красные в этот раз — ну просто косой косил. И рядами, рядами!..

Ах, возьмите с собой нас, Владимир, только раз, ну разочек!..

Владимир Прелестный колеблется. Компания симпатичная, но… Владимир — человек основательный, обещает подумать.

Август на исходе. А вот и Владимир! Здравствуйте, Владимир, когда же по грибы?!.

Владимир ещё не подумал.

Сентябрь. Ну когда же, когда же, Владимир?..

В начале октября Владимир даёт положительный ответ. Да здравствует Владимир!

Жизненное наблюдение:    счастье длится пять минут. Если оно длится дольше — это уже несчастье.

Владимир длится дольше, не смолкая ни на секунду, желая поразить, понравиться, желая рассказать всё на свете — всё, что знает, и всё, чего не знает! — секретов нет, такой он человек, этот Владимир, удалец, молодец, и смекалка при нём, и везение…

—  Сначала выпью вашу водочку, — говорит на привале Владимир. — А свою я всегда выпить успею.

—  Это мудро. А кем будете по профессии, Владимир?

—  Да слесарь я зачуханный.

—  А что так, Владимир?

—  А так.

—  А жена-то есть?

—  Да я и сам не знаю, есть у меня жена или нет.

—  Это бывает. А дети?

—  И дети — не знаю, есть или нет. Наверное, есть.

—  Да ты гусь, Владимир!

А грибов, кстати, нет, есть один Владимир и Владимира много. Грибов нет, а в прошлом годе были. И рядами, рядами!.. Вот на этом месте. Косой косил. А солить грибы надо правильно, и рыбу удить надо правильно…

—  Да-а, Владимир, всё-то вы знаете, всё-то вы ведаете…

—  Э-э, — говорит довольный Владимир. — Жаль, что ты не писатель, я б тебе ещё не то рассказал!..

А писатель есть. Но, угорев от Владимира, убежал в лес. Ему не нужен Владимир, у него свой, прелестный образ Владимира, уже взлелеянный, уже почти написанный — этакий народный мудрец-удалец, который ходит меж высоких грибов и стройно излагает свои мысли по поводу. А этот Владимир всё портит.

—  Ну, пора, — говорит, вернувшись, писатель.

—  А что так? — закусывает маринованным грибком Владимир.

—  Голова болит, — сухо отвечает писатель.

—  Это от воздуха.

—  Несомненно. Не от тебя же, Владимир.

—  Э-э, Владимир, всё-то вы знаете, а то не знаете, что грибы у дороги собирать нельзя: вредные.

—  Так это ж я для продажи.

—  Вот оно как. Гусь, гусь ты, Владимир.

В машине Владимир вновь заводит шарманку: и как он косой косил, и как рыбу удил, и как правильно гриб солил, и какая зарплата у шпионов…

—  Счас я его замочу, — говорит сзади писатель.

—  Потерпи, вот и наша дача.

Прощаемся. Беспечально. Прощай, Владимир, спасибо, Владимир.

—  А за клюквой поедем? — спрашивает Владимир.

— НЕ-ЕТ!!! — дружный хор голосов, вопль отчаяния, слёзы бессилия, — изыди, изыди, Владимир!..

НЕ-ТРОНЬ-МЕНЯ (Нинон-солнышко)

Нинон родилась в городе с поэтическим названием Грязи.

Можно ли быть патриотом города Грязи? Праздный вопрос. Нинон сдуло оттуда, как только пробил час.

Другой праздный вопрос: кто её осудит? Россия — очень большая страна, но всё, что за двадцать километров от Арбата и Невского проспекта, — провинция. А молодость жадна до столичного шума.

Так что же хочется сообщить человечеству о Нинон?

Хороша как цветок. Но красота её пуглива — смотри, любуйся, а трогать не смей: спрячется, лепестки сложит, как тот особо стыдливый подвид мимозы, который так и зовётся — «не-тронь-меня».

Яркий окрас — всегда в чём-то красном, зелёном, оранжевом, словно взятом по дружбе из гардероба Карлсона! — привлекает к Нинон мужские взоры, но беда в том, что она совершенно не даёт времени перерасти импульсу в большое нежное чувство, а сразу начинает дружить: хлоп по плечу красавца, и тут же романтическое предложение достать какой-нибудь тёте Моте («очень хорошему человеку!») ортопедический матрас или хворому соседу свёкра её подруги («тоже очень хорошему человеку!») медвежью струю и сушёные заячьи сердца (прости, Господи!).

Вообще хороших «человеков» у Нинон много, они идут на неё косяком. Можно сказать, что личная жизнь Нинон — это огромная компания людей, которые вращаются вокруг неё, как планеты вокруг солнца.

—  Нинон, тебя к телефону! — зовёт её хозяйка дома.

Сначала слышится рой междометий, затем появляются сложные стилистические конструкции, смысл которых давно всем знаком — достать, привезти, отвезти… Дав задание, Нинон добросовестно записывает встречные пожелания и, обогащённая новым смыслом жизни, возвращается пить чай.

—  Кто это звонил, Нина? — в голосе хозяйки и в имени «Нина» вместо привычного «Нинон» слышится недоброе.

—  Ты знаешь, — простодушно отвечает Нинон, — я что-то никак не могу его припомнить!..

—  Не можешь припомнить?! — хозяйка застывает с чайником в руке. — И даёшь неизвестно кому номер моего телефона?!

Нинон пугается праведного гнева подруги и тут же радуется:

—  Вспомнила! Это один очень хороший человек!

Нинон — девочка давно уже большая, но так и осталась душой и телом жизнерадостным пионером. Простодушный, бесхитростный цветок, мимоза, которая никогда не старается притворяться китайской розой или гладиолусом, — и в этом её очарование. Все времена, смуты, страшные правды — прошли стороной, не задев нежный росток. Время и Нинон двигались параллельно, не пересекаясь.

Нинон — патриот Отечества, но — вообще. А в частности, косметика только французская, на скудные инженерские шиши и в долг. В связи с этим всегда голодная и с удовольствием ходит в гости, где все стараются накормить её впрок. При этом имеет слабость записывать рецепты блюд, которые ей приглянулись. Но ещё ни один смертный не пробовал у Нинон ничего, кроме чая. К чаю особая любовь: в каждом доме, где кочует Нинон, есть её персональная чашка, ростом с бидон.

Другая слабость Нинон — это появляться не в тот день, когда ею обещано, а через три, а то и через неделю, и при этом с порога укачивать хозяев какими-то художественно несовершенными, но очень длинными историями про никому не известную Лену, у которой очень напряжённая личная жизнь, или Машу, у которой личная жизнь ещё напряжённей и поэтому ей, Нинон, необходимо было в срочном порядке недельку посидеть с Машиным ребёнком, кстати, чудный ребёнок!..

—  Нина, жаркое стынет, иди ешь.

—  Спасибо. Так вот, к Маше приехал друг, а Маша…

—  Нина, Христом Богом тебя прошу, только не рассказывай ты мне своих историй!..

—  Но почему-у?..

—  Уморишь!

Нинон соображает: обидеться или нет?

Но завидев жаркое, забывает обиду, как дитя, и ест от пуза. Потом долго пьёт чай из своего бидона, с корыстной целью просит добавки — тянет время, чтобы, открыв рот, послушать рассказы других гостей: душа её всегда распахнута для чужих жизней и страстей. Однако её бедные хитрости не остаются незамеченными — почему-то считается, что негоже порочить её чистую душу излишним любовным опытом, — и на самом интересном месте Нинон, как ребёнка, отсылают в другую комнату: иди, Нинон, тебе это неинтересно, кстати, сейчас твой любимый сериал начинается…

Нинон очень хочется дослушать, но сериал — тоже хорошо и даже лучше: потому что там всё красиво и всё по-честному: злодей наказан — и душа отдыхает. Если зайти в дом, где гостит Нинон — а гостит она неделями! — то далеко не сразу можно обнаружить её пребывание в нём: так естественно и органично вписывается она в интерьер чужой квартиры, чужой быт, чужую жизнь… Лежит себе, как кошка на диване, дремлет, никому не мешает, наоборот, уютно с ней, спокойно и всегда под рукой, мало ли… вдруг что понадобится. А уйдёт — ищи-свищи её потом. Кто-нибудь другой перехватит. Нет, нет, пусть лежит. Нинон, хочешь ещё чаю? Лежи, лежи, я тебе сюда принесу…

Но Нинон ухитряется существовать сразу везде: не телом, так душой, голосом в телефонной трубке, солнечным бликом, рассредоточилась — не собрать: там живет её платье, там сумка, там подобранный где-то котёнок, а там редкая по красоте ваза — Нинон подарила!.. Нинон привезла!.. Нинон прикупила!.. Нет, пользы от неё человечеству много, одна беда…

Нинон просто одержима идеей всеобщего добра, но что совсем невмоготу — заставляет трудиться на этой ниве и всех остальных. В поте лица. А это не всегда удобно. Но легче сразу же уступить Нинон, нежели выслушивать её длиннющие рассказы про всех страждущих. И вот тут ловушка: поддавшись один раз, вы как бы навсегда вступаете в некий фантасмагорический союз, в какую-то масонскую ложу, члены которой, в большинстве своём совершенно незнакомые люди, почему-то должны по Нининому разумению что-то друг другу делать — доставать, встречать, провожать, звонить, укладывать в больницу, забирать — в общем, без дела никто не болтается, порожняком не бегает, все задействованы, и вырваться из этой каторжной цепи нет никакой надежды. И если Нинон вдруг исчезнет…

Нет, это даже страшно представить, что будет: неотложная помощь кому-то не подоспеет, кто-то кого-то не встретит, судьбы порушатся, оставленный до вечера в вашей квартире чей-то холодильник будет проклят вами навечно, а приехавший к кому-то неизвестный, но очень хороший человек Коля поселится у вас навсегда, люди будут тыкаться в поисках друг друга, как слепые: где Нинон? где наш поводырь?!. Алло, Нина не у вас?.. А когда заходила?.. Ну, извините. А чёрт бы побрал эту Нинку, как провалилась!.. Алло?.. Ну наконе-ец-то!.. Ты где была?!. Ни-ина, ну так же нельзя, ты сорвала все мои планы!.. А позвонить ты не могла?!. У кого нет телефона?.. А при чём здесь Маша?!. Слушай, я уже, кажется, просила не докладывать мне о ней!.. А почему ты должна была сидеть с её ребёнком?! Нина, у тебя что, нет своей личной жизни?!. Кто куда улетел?.. Так, уволь, у меня нет времени слушать это полное собрание сочинений. Кстати, а она отдала тебе сумку?.. Я так и знала. Нина, ты не забыла, что эта сумка — моя?.. Это хорошо, что не забыла. Короче, тут какие-то ящики тебе привезли… Не тебе? А кому?.. Так, позвонить и что сказать?.. Постой, а ты сама-то когда явишься?.. Вечером? А вечером — это через месяц?! Ну смотри. Ключи есть? Хорошо. Всё, убегаю, суп в холодильнике, сыр, котлеты — найдёшь, в общем. Если захочешь, помой потом посуду. Так, я уже опаздываю!.. Кстати, ты не посидишь с Тарасиком?.. Да?.. О, Нино-он, ты — со-олнышко!..

Новелла

—  Хочешь, я расскажу тебе, как я вчера пыталась приклеить себе на спину перцовый пластырь?

—  Уже смешно.

—  Ты напрасно смеёшься, — говорит Лика. — Это грустная история. …Сначала Лика пытается, освободив пластырь от плёнки, приклеить его на спину обычным способом, но пластырь ни за что на свете не желает расстаться с пальцами. Потом Лика, отлепившись от него всеми правдами и неправдами, кладёт его на пол и норовит лечь сверху — мимо. Борьба обнажённой женщины с пластырем продолжается весь вечер: она присобачивает его к стене, двери, зеркальному шкафу, целясь в него спиной… Во всех случаях пластырь фатально клеится только к пальцам.

—  Новелла называется «Одиночество», — печально говорит Лика.

Светлана Мосова. Короткие рассказы.// «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 3, страницы 146-155

Скачать рассказы