Ольга Щербинина. Русский Робеспьер

1,494 просмотров всего, 2 просмотров сегодня

Ольга Щербинина. Культуролог, публицист, эссеист. Окончила факультет журналистики и работала в художественных программах на радио и телевидении Екатеринбурга в качестве автора и ведущей. В 90-е годы работала собкором по Уралу и Сибири Всероссийского исторического журнала «Родина». Будучи фольклористом, предприняла по собственному почину ряд экс­педиций по сёлам и деревням Свердловской области с блокнотом и магнитофо­ном. С 2001 года живёт в Санкт-Петербурге. Публиковалась в журналах «Живая старина», «Народное творчество», «Урал», «Нева».

РУССКИЙ РОБЕСПЬЕР

Предлагаемый очерк впервые излагает версию личного присутствия и участия Якова Свердлова в расстреле царской семьи. Эту версию ав­тор слышал в 70-е годы в Екатеринбурге в семье бывших большевиков.

Название очерка подчёркивает: во многом на русских мифах заме­шан и на русской почве взошёл сложный конгломерат идей, терзающих человечество с древних времён до наших дней. Русский эксперимент не удался, как не удалась Великая французская революция. Французы чтят свою Революцию, мы же способны сперва до небес восхвалять, а за­тем яростно втаптывать в грязь «бесов революции», не всегда стре­мясь прояснить до конца подоплёку и уроки своей Истории…

1.

Ильич сидел, низко опустив голову; в квартире умирающего висела на­пряжённая тишина. Вот Владимир Ильич огляделся, и стало видно: скула­стое лицо его серо, глаза слегка заплыли, но блестят ярким лихорадочным блеском, на шее выступила нервная сыпь. Кто сидя, кто стоя, набившиеся с вечера в квартиру застыли в тягостном ожидании. На письменном столе натужно горела настольная лампа под шёлковым абажуром, её свет жидким маслом разливался в серой полумгле, которая уже начинала редеть. Настала предутренняя минута, когда ночь миновала, а утро ещё не решилось взять верх; неопределённая, тоскливая минута между четырьмя и пятью, когда случаются безнадёжные вещи.

Впрочем, вряд ли кто из собравшихся сознавал время суток. Состоя­ние Якова Михайловича резко ухудшилось, температура зашкалила за 40, пульс едва прощупывался. Начался бред. Председатель ЦИКа бредил гото­вящимся VIII съездом РСДРП, что-то диктовал, порывался встать, чтобы найти затерявшуюся резолюцию.

Прошло четверть часа в полной тишине. Но вот белая дверь из комна­ты Свердлова бесшумно растворилась, и врач, высоко, как аист, поднимая ноги, на цыпочках шагнул через порог, до белых костяшек сжимая руки:

— В 4 часа 56 минут сердце Якова Михайловича перестало биться.

Клавдия Тимофеевна, жена, серая, осунувшаяся за эти десять дней, не вскрикнула, не зарыдала, поникнув в скорби. Ленин порывисто встал и, ни на кого не глядя, вышел из комнаты к телефону, из-за двери раздался его глухой, неузнаваемо изменившийся голос:

— Скончался.

Видимо, вождь звонил Стасовой, которую сменил здесь всего четверть часа назад. Зазвучали шаги: Ленин отдавал распоряжения.

Из комнаты покойного вышел другой врач — Гетье, главный врач Солда- тенковской больницы, пользующий Свердлова, высокий, прямой, в старо­модном сюртуке, оказавшемся под белым халатом; сюртук врач сразу снял, словно не имея больше прав на одеяние милосердия и надежды. Он прошёл в угол, опустив голову, но не так, как Владимир Ильич — скрывая скорбь, — а из чувства уважения к чужому семейному горю. Он был всего лишь «со­чувствующий революции» интеллигент.

Вскоре в комнату с бесшумной вкрадчивостью вошёл скульптор снять посмертную маску. Он пробыл с покойником всего-то, показалось, не­сколько минут и вышел с выражением почтительности, держа на блюде в вытянутых руках голову — жёлтый восковой слепок. Желая смягчить не­вольную кощунсгвенность минуты, скульптор пытался искупить её мягкой бережностью движений. Клавдия Тимофеевна Свердлова с воспалённы­ми расширенными глазами глянула и отвернулась; была заметна её дрожь. Да и другие отвернулись от головы на блюде, словно глумливо передразни­вающей известный библейский сюжет.

Доктор Гетье вышел во двор. Древние очертания Кремлёвской сте­ны едва проступали на сером небе, шаги неприятно громко отдавались на брусчатке. После трёх бессонных ночей голова кружилась, но возбуж­дение не остывало. Возле часового, охранявшего чёрный ход на жилую по­ловину Кремля, доктор присел на опрокинутый ящик.

— Яков Михайлович сейчас скончался, — сказал он громко молодень­кому часовому.

— А вы что здесь? — отозвался тот, не шелохнувшись; едва виднелся в серой мгле штык винтовки на плече.

— Я врач. Надо подписать акт о смерти, но это после, когда простятся… Ему было 34 года, — сказал зачем-то доктор, чувствуя потребность гово­рить, хотя с часовым разговаривать не полагалось. — Да, всего-то 34, из них половина пришлась на тюрьму и каторгу, а сколько успел!

— Герой! — выдохнул часовой неуверенно, не зная, как реагировать.

— Вот и я говорю — фанатик. Спал по пять часов в сутки. Неделю на­зад, весь в жару, выступал на митингах в Орле и Белгороде. И опять увлёк речами несколько тысяч человек. А как весной бежал из Нарымского края! Гнал по льду Енисея две тысячи вёрст на санях, дни и ночи напролёт. А Ени­сей уже начинал вскрываться… Сгорел человек, — откровенничал доктор.

Да, сгорел на костре самосожженья, думал он, и как раз в серединном возрасте. Земную жизнь пройдя до половины… Медицина ещё не исследо­вала особенности этого рубежа, но сие известно… начиная с тридцати трёх лет жизни Христа. В 34 года умер Александр Македонский, в 35 — Карл XII и Моцарт, в 36 — лорд Байрон и Робеспьер¹. Светало.

— Русский Робеспьер умер, — несколько торжественно изрёк доктор.

— Разговаривать не полагается, — прервал его часовой. Молодое ши­рокое лицо с низким лбом, курносое и голубоглазое, изобразило строгость. Вчерашний крестьянин, как он здесь очутился? Чего ждёт? Молочных рек с кисельными берегами? Беловодья? Земли и воли? Крестьянство никогда не было главной заботой российской власти. Сам ритм Земли — земледель­ческий цикл и цикл жизни домашней скотины — диктовал уклад размерен­ный и непрерывный, для которого невозможен никакой отрыв от повсе­дневности и любой всплеск разрушителен. И пока не явился пролетарий, не привязанный ни к чему, не связанный по рукам и ногам севом, сенокоса­ми, дойками и проч., — невозможен был серьёзный переворот. Однако кре­стьян пока большинство, и с ними приходится если не считаться, то хотя бы заманить посулами. На гербе РСФСР изобразили колосья пшеницы, древ­ний, ещё языческий символ в угоду народу…

Мысли доктора вернулись в комнату Свердлова. Не забыть, как он уми­рал, метался и бредил, ни на мгновение не отпущенный идеей, пленённый дух, пленный дух. Это было по-своему величественно! Слепок Якова бу­дет похож на слепок Робеспьера, есть физическое сходство. Вот разве губы Свердлова толстоваты, нижняя выпячена, но прикрыта интеллигентской бородкой. Губы — печать древнего племени. В детстве Яков, по фотогра­фиям судя, был некрасив с этим широким носом, но сумел создать вырази­тельный облик человека в кожаной тужурке и в пенсне — сочетание силы и власти с печатью канцелярских занятий. Временами Яков, правда, похож на тёмную обезьянку, но чёрные печальные глаза прекрасны. Бархатные глаза, бархатный голос. Между глазами и голосом, безусловно, существует корреляция. Правда, его низкорослость и сухощавость… 156 сантиметров — для мужчины почти катастрофа; известно, малорослые честолюбивы.

Доктор плотней запахнул полы полушубка: подмораживало, середи­на марта выдалась холодной. Зубцы Кремлёвской стены чётко рисовались на прозелени неба, стены и брусчатка покрыты изморозью. Из дворцовых дверей выходили соратники покойного. Чекист Иван Чугурин, бывший с Яковом и в тюрьме, и в Нарымской ссылке, осунувшийся, но подтянутый, деловитый, на ходу отдавал распоряжение телеграфировать товарищам в другие города и за границу. Телеграммы, телеграммы полетят сейчас по­всюду, ведь где только ни работал Свердлов, он же товарищ Андрей: Ниж­ний, Саратов, Рязань, Кострома, Самара, Ярославль… Доктор хорошо знал биографию своего высокого пациента.

Полоцкий мещанин, приписанный к Витебской черте оседлости, Яков был прирождённым бродягой, не имея ни дома, ни имущества. Не привя­занный ни к чему — ни к нации, ни к стране, ни к отчей семье. Да и семья наособицу: при живом отце старший сын, Зиновий, приняв православие, назвался сыном Пешкова. Нет, ни к чему личному не был привязан отвязный отрок Яков Свердлов, ничто для него не существовало, кроме идеи. Россия лежала перед ним гигантским невозделанным полем со всеми сво­ими церквами и колокольнями, особняками и деревнями — тысячелетнее сонное царство, ждущее пробуждения к новой свободной жизни. Яков, от рождения Янкель-Аарон, был чужаком в этом державном укладе, изго­ем по факту своего рождения — зато мнил себя своим в каждой рабочей семье, в любой стране среди единомышленников. Народ рассеяния умеет глядеть через границы. Забавно: пёстрые еврейские газеты о детях в Герма­нии, Франции или Америке сентиментально писали под рубрикой «Наши дети». Но не эта «нашесть» была важна, а умение игнорировать границы государств. Биологическое родство, нация была для Якова вредоносным предрассудком, отравляющим организм гниющим аппендиксом, который следовало удалить. Он видел себя гражданином мира.

Исходил он при этом, разумеется, не только из глубин собственной психологии, но в делах политики брал пример со своего ещё отроческого идола Робеспьера. Это Робеспьер представил в Конвент проект деклара­ции прав, где говорилось, что «люди всех стран» суть «граждане одного и того же государства», обязанные помогать друг другу, а «монархи, ари­стократы, тираны, каковы бы они ни были» — вредные твари, бунтующие против природы. Свердлов и Ленин всерьёз рассчитывали на революции в Германии и США, надеясь раздуть мировой пожар. «Мы на горе всем бур­жуям мировой пожар раздуем».

И настанет година свободы:
Сгинет ложь, сгинет зло навсегда,
И сольются в одно все народы
В вольном царстве святого труда,

— пелось в гимне Российской Федерации на мотив Марсельезы.

При этом чудовищно допускалось, что большая часть населения погиб­нет — зато, мол, остальные заживут счастливо. (Неправедность не родилась с большевиками — она вписана в историю человечества, которое не жило ещё без войн. В конце концов ад для грешников измыслил не Господь, а люди: праведники направо, грешники — налево…)

Будучи председателем комиссии по выработке Конституции и объявив в России диктатуру пролетариата в целях построения социализма — рая на земле, — Свердлов подчеркнул, что это будет свободный союз свобод­ных наций. Федерация Советских национальных республик. Конституция заявляла, что РСФСР предоставляет право убежища всем иностранцам, подвергающимся преследованию за политические и религиозные преступ­ления. Национальность должна со временем отмереть, народы обняться в едином порыве.

…Можно вообразить, как Мосия Свердлов с сыновьями нараспев чи­тает субботнюю молитву и как тогда сверкают чёрные глазёнки Янкеля- Аарона! Но от чего — от вдохновения или от дьявольской насмешки над бес­полезным ритуалом, пусть мальчик и был почтительным любящим сыном? Впрочем, и отец семейства вовсе не был правоверным евреем. После смерти жены, матери Якова, он принял православие и женился на русской, родив ещё двоих сыновей. Яков же уже в свои 10 лет понял, что его не устраивают порядки в мире и незачем униженно благодарить Творца. Жаркая мечта дет­ских лет запала в душу: он призван исполнить миссию. Нет, стать не мессией для одного лишь избранного народа, но призвать к единению и счастью всех людей труда, вне национальности и границ. Семья отмирала, своеобразно применив евангельский принцип: «Оставь отца своего и матъ свою и иди за Мною». (Ранние христиане рьяно следовали этому принципу, отрекаясь от родни, отказываясь ходатайствовать за родных и даже их лечить; эти сю­жеты можно найти у святителя Игнатия Брянчанинова. А в новейшее время Павлик Морозов воплотит этот принцип с полной верой в свою правоту.)

«Буревестник революции» возвестил: «Кто не с нами — тот против нас». И не он придумал. Евангелие от Матфея в гл. 10 гласит: «А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из го­рода того, отрясите прах от ног ваших; истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому».

Наказ Иисуса отрясти прах от ног перефразирован русской Марселье­зой на слова П. Лаврова: «Отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног». И беспощадней — «Если враг не сдаётся – его уничтожают».

Этот клич провозгласил земляк Свердлова, усыновивший старшего бра­та Якова, который стал Зиновием Алексеевичем Пешковым. Алексей же Пешков назвался Горьким, из-за своей детской ещё горечи задумав раз­рушить старый мир.

Детская мечта, нет, вековечная мечта — но… Непреодолимое НО! Заму­чить хотя бы и одного единственного ребёночка, чтобы на этом построить царство гармонии? Свердлов, жадный до книг и образования, читал Досто­евского. Однако вопрос о всеобщем счастье на крови он решил в пользу крови. Что касается Достоевского с его «Великим инквизитором», с его пророческими «Бесами», бесы его трусливо и позорно отвергли в новом мире; даже собственный правнук Фёдора Михайловича преодолеет совет­ское табу «достоевщины» и прочтёт творения своего предка только в весьма уже зрелом возрасте…

Нет, кровь не пугала большевиков. И лилась рекой. В 1918 году в Петро­граде мирную демонстрацию в поддержку Учредительного собрания рас­стреляла Красная гвардия. Стреляли в интеллигентов, служащих, студентов, рабочих. Мрачное преступление истории — расказачивание. И к этому зверству Свердлов приложил руку.

Террор исповедовали как религию. Ленин пытался злобно насмехать­ся над Толстым, поминая «рисовые котлетки». Белобородов писал в одном из писем, жалуясь на мягкость приговоров, выносимых ревтрибуналами на Дону: «Необходимо организовать чрезвычайки и как можно скорее по­кончить с трибунальным словоизвержением… Основное правило при расправе с контрреволюционерами: захваченных не судят, а с ними производят массовую расправу… я на этом настаиваю самым решитель­ным образом».

Свердлов, прежде всего он, стал инициатором массового красного тер­рора. Целил в царский трон, но и сам пал в разгар деяний своих, в середине срока. И что победило — невидимый вирус. Или…

…Над Красной площадью заполошно кричали вороны, их резкие крики были зловещи и древни, как мир, их библейские кличи сзывали на мрач­ный кладбищенский пир. Неистребимые, вечные, вещие птицы с чёрными маслянистыми головами и разбойничьими глазами, они призывали править тризну по уходящей России… Траурные редкие облака плыли по жидкой синеве небес, и презрительная усмешка чудилась там, вверху, будто Вышний насмешливо и скорбно глядел на грязную, неустроенную, кровавую зем­лю, где её обитатели никак не могут поделить жалкий прах бытия и вместо радости жизни и любви дарят друг другу лишь ненависть и разрушение…

Не так должны жить люди, нет, нет и нет. Обнимитесь, миллионы! Только вот как прийти ко всеобщему братству? Кого брать в новое царство справедливости? Половину людей? А другую куда же? Если семена убий­ства посеяны — они дадут всходы… кровавые всходы…

Красноармеец в шинели пересек площадь, неся тяжёлый отрез чёрно­го крепа. За ним — ещё двое, молча, как бы крадучись, видимо, снять мерку для гроба. Нужен ещё и приличный костюм — своего у Свердлова ничего, кроме старого демисезонного пальто, в каком вышел из последней тюрь­мы. В казённой квартире — там скатерти, посуда, кресла — всё казённое. Так это и пойдёт впредь — ничего личного, всё общее, как бы выданное напрокат ради работы для общего счастья. Человек — винтик огромного механизма, озабоченный единственно работой этого механизма, забыва­ющий о себе, несущий жертвы и требующий жертв². Жертва! Централь­ный постулат религии, таинственное учреждение, принятое как данность. «Вы жертвою пали в борьбе роковой» — революционный реквием, из­вестный ещё с конца XIX века.

Порой изнывали вы в тюрьмах сырых,
Свой суд беспощадный над вами
Враги-палачи уж давно изрекли,
И шли вы, гремя кандалами.

А деспот пирует в роскошном дворце,
Тревогу вином заливая,
Но грозные буквы давно на стене
Чертит уж рука роковая.

Пир Валтасара! Роковые буквы на стене, написанные огненной рукой: «взвешено, сосчитано, измерено». Ветхозаветный образ гибели тирана.

…Ага, вот несут приличную одежду покойнику. А то ведь всё кожан­ки, френчи, высокие сапоги… ряженые! Видно, нельзя не рядиться. Хлеба и зрелищ! С хлебом напряжёнка, но зрелища обеспечены. Ритуал необхо­дим. Куда же без ритуала? Красный уголок с иконкой Ленина — по приме­ру красного угла в крестьянской избе с иконой в божнице. Дом крестья­нина — в подражание Домам трудолюбия, устроенным вот хоть Иоанном Кронштадтским. Новая религия, новые ритуалы…

Жили будущим и другим предлагали жить не здесь и сейчас, но — гряду­щим. « Человек создан для счастья как птица для полёта». Только вот за­кавыка: птица не может не летать, она живёт только пока летает, а человек, выходит, счастье должен отодвинуть в неведомое будущее? Ну да, верили, что будет всеобщее счастье, а как его достичь? Там увидим, решим по ходу дела. И вот так, без всякого плана, решили сломить вековые устои, истори­чески сложившийся уклад. «Безумству храбрых поём мы песню!» Ломи с кондачка! Даёшь! Ура! Ах, русский авось! Ах, по щучьему веленью, по мо­ему хотенью! Сказку-то сделать ли былью? Построить обыденное счастье как обыденный — одним днём возведённый — храм?

Не бог, не царь и не герой? Тут явно мессия замешался. Не зря древ­нюю религию приняла так кровно славянская душа — своя она, близкая, с её мессианскими чаяниями освобождения всего мира разом от власти на­силия и зла в чаянии нового неба и земли новой…

…18 марта 1919 года Красную площадь затопило серое море солдатских шинелей; кровью алели знамёна, сверкали штыки, на чёрном траурном кре­пе пестрели цветы и лозунги, среди них полотнище с надписью: «Мы тебя никогда не забудем». Шеренга людей в кожанках стояла стеной, словно взамен одного Свердлова возродилось войско его двойников. Виднелись и люди в папахах как бы в доказательство, что и «красное казачество» за­одно с большевиками и тоже скорбит. Гроб Свердлова, весь в цветах, из Ко­лонного зала понесли на руках к Некрополю возле Кремлёвской стены. За гробом процессия несла огромные букеты цветов в пальмовых листьях. Коммунисты умело использовали религиозные символы, переворачивая их с ног на голову. Через пять лет пальмовые ветви понесут Ленину перед входом, нет, не в Иерусалим, а как бы в бессмертие. И будут петь про вечно живого и про то, что «Ленин в тебе и во мне», приспособив религиозный постулат о том, что Бог внутри нас…

Сейчас Ленин, в тёплой шапке чуть не до самых грозно сдвинутых бровей, энергично поворачиваясь вправо и влево, охватывая всю площадь, ораторствовал:

— В эту эпоху, в самом начале XX века, перед нами был товарищ Сверд­лов как наиболее отчеканенный тип профессионального революционера… Мы опустили в могилу пролетарского вождя, который больше всего сде­лал для организации рабочего класса, для его победы… — Владимир Ильич картавил больше обычного; калмыцкие глаза его подзаплыли, но чёткости мысли, страсти к формулировкам и политическим оценкам скорбь не по­колебала. Вождь говорил резко, почти ожесточённо чеканил слова, будто обвиняя тёмные силы. Он не имел права предаваться личным чувствам — он формулировал, подводил итог, преподавал урок. Это был человек-функ­ция. Всё — и траур также — шло на потребу Революции.

– Память о товарище Якове Михайловиче Свердлове будет служить не только вечным символом преданности революционера своему делу, будет служить не только образцом сочетания практической трезвости и практической умелости, полной связи с массами, с умением их направ­лять, — но будет служить и залогом того, что все более и более широкие массы пролетариев, руководясь этими примерами, пойдут вперёд и вперёд к полной победе всемирной коммунистической революции, — чеканил Ле­нин. Слова подкрепил пушечный выстрел. Стая воронья взлетела от грома пушки, каркая, злобно взвилась. Над Кремлём плыли облака, равнодушные к людской суете сует.

Итак, победа всемирной революции. Ни больше ни меньше! А ведь о всемирной революции не мечтали даже якобинцы. Нашим важнее все­го было скинуть, разрушить до основанья, а вот что затем… Даже вполне практичный и могущий бы при доброй воле осуществиться проект о пе­редаче земли крестьянам оказался обманом. Новая власть начинала с со­знательного обмана, ложь не считая пороком, прибегая к ней постоянно как к своему действенному орудию. Воистину орудию дьявола! Крестьяне обращены в рабов, ввергнуты в колхозах в путы крепостного права новых хозяев. Обмануты, захомутованы… Завлекали Хлебом, вечным священным хлебом — panis — хлебом, который поедала в виде священной субстанции ещё римская чернь — panis, плоть бога Пана… А хлеба не только не дали, но отбирали последнее из деревень для города и железа, вот для того моло­та, который победил, убил, изничтожил пшеницу. Но всё это произойдёт позже, уже при кровавом маньяке Джугашвили. А пока — ещё вера в то, что вот потерпеть, а там, впереди… Впереди дворец за одну ночь и царская дочь в подарок… Вот только царская дочь вместе с царем и царицей оказались в смертном подвале.

Сначала кровь пролилась в подвале дома Юсупова в Петербурге. Знать наивно верила: убить главного злодея — и заживёт Россия. Хлопнула свя­щенного старца — Распутина, начав десакрализацию царской власти. В народе ненавидели «немецкую шпионку» царицу Александру Фёдоров­ну — как некогда чужестранку Марию Антуанетту, — а заодно и её протеже Распутина, болтая невесть что.

А ведь священные старцы — особый институт мифотворчества (за­служивающий всяческого изучения). Идёт из глуби веков (вот и в «Весну священную» Вацлав Нижинский с его интуицией вставил идолообразного старца, слепого и вещего, он же — безглазое, гугнивое русское Лихо. В но­вой редакции балета в Мариинском театре старца уже нет). Распутин пред­рекал: когда не будет его, кончится и царская власть. И этот звериномудрый старец инстинктом чуял: упразднят древнего языческого идола — не будет и священного ореола царской власти. Так и сбылось.

…Цареубийца! — свистящим шёпотом выдохнул некто из толпы про­стонародья — мужик, мотнув головой в сторону свежей могилы у Кремля, мгновенно ретировался, затерялся в толпе, сгрудившейся за линией серых шинелей и штыков. Убийца!

…Свердлов был, считается, в Москве, когда 17 июля 1918 года в подва­ле Ипатьевского дома в Екатеринбурге расстреляли всю царскую семью: Царя, Царицу, пятеро детей, а также их приближённых. Однако…

Троцкий, например, будучи за границей в эмиграции, прямо обвинит в расстреле царя Ленина и Свердлова, отдавших прямые распоряжения уральцам. Всё остаётся до конца не прояснённым до сих пор. Зато мне­ние историков единодушно в одном: «Кажется, ближе всех к ответу на вопрос: „А кто решал?“, заданный Троцким Свердлову, был сам Троцкий. Он (да и другие большевики) постоянно смотрелся в „зеркало“ истории Французской революции, мысленно примеряясь плечом к плечу к её яко­бинским вождям. Казнью Людовика XVI и Марии Антуанетты Конвент, как писал С. Цвейг, хотел „провести кроваво-красную линию между ко­ролевством и республикой“. Большевики копировали и это», — пишет историк XXI века. С оглядкой на Французскую революцию развязали и красный террор, ставя его себе в заслугу. Действовали по примеру Робе­спьера. Робеспьер в одной из речей отвергал юридическую точку зрения, становясь на политическую. «Людовик — не подсудимый, а вы — не судьи, вы государственные люди, представители нации… Ваше дело — не произ­носить судебный приговор, а принять меры в видах общественного бла­га, выполнить роль национального провидения». Он требовал «смерти Людовика, чтобы жила республика». Робеспьер убеждал Конвент «на­казанием тирана скрепить общественную свободу и спокойствие». Долг перед отечеством и ненависть к тиранам, по его словам, должны взять верх над человеколюбием. Довольно широко известна похожая формулиров­ка деятельности карающих органов российской революционной власти, опубликованная в газете «Известия ВЦИК». Первый председатель Рев- воентрибунала РСФСР К. Данишевский заявил: «Военные трибуналы не руководствуются и не должны руководствоваться никакими юридиче­скими нормами. Это карающие органы, созданные в процессе напряжён­нейшей революционной борьбы».

В протоколе № 271 заседания СНК под председательством Ленина зна­чилось, что «необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путём изолирования их в концентрационных лагерях, что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, за­говорам и мятежам».

В бегстве Людовика XVI Робеспьер видел контрреволюционный за­говор и угрозу революции. О якобы готовящемся бегстве будут говорить и большевики в оправдание расстрела царской семьи.

Только не надо делать вид, будто впервые в истории случилось убийство монарха. Сколько правителей пало, начиная с Древнего Рима, нет, раньше… Убивали братьев, племянников, детей, а не то что… Да, впервые не равные, а подданные, плебеи, рабы убили правителя, презрев сакральность власти и заменив её на сакральность революции. Здесь также во многом копирова­ли французов, которые провозгласили нового бога и новую сакральность.

Однако в России проявили «варварскую дикость». «Там, во Франции, были суд, эшафот, казнь. Здесь ночью в подвале — фактически убийство из- за угла», — возмущается один из хора современных историков. Расхожий упрёк: расстрел без суда.

Чего захотели — суда! Посреди беспощадного русского бунта — суда! А у нас был когда-нибудь суд? Россия миновала эпоху Судей, благополуч­но перескочив сразу к книге Царств. При Грозном самосуд, при Сталине кроваво-шутовская малюто-скуратовская пародия на суд под казуистику иезуитского тенора Вышинского с его глумливой «высшей мерой»… Даже Ельцин в эпоху перестройки с его народным чутьём не решился прибег­нуть к суду — ни над Сталиным, ни над кровавой партией. Всё та же веч­ная память, нестроение и неразбериха — кому и кого судить? До сих пор басманный суд не можем мы назвать истинным судом. Европейский суд так у нас и не сложился… А чтобы суд в 1918 году?.. Пустой разговор! Стал бы судить Николая II тот вчерашний крестьянин, а потом палач, что восклик­нул радостно: «Трогал царицу за п… теперь и помирать можно!» — весь во власти мифологической веры в «пчелиную матку», царицу-матушку, чья особа священна, а потому и убийство её мифологически-ритуально, отве­чает глубинным языческим мифам (начиная с Елены Прекрасной) и долж­но очистить Русскую землю для нового мира…

Нет, не чья-то единоличная злая воля, не распоряжение Ленина или Свердлова играли в деле расстрела царской семьи первую скрипку. Суть трагического акта в том, что вожди революции на гребне волны могли удержаться на нём, только лавируя в лад с этой волной…

Ничего одни большевики сделать бы, разумеется, не смогли. Они использовали революционную ситуацию в стране, усугублённую войной. Похоже, гражданской войны было не избежать. Многое можно сказать и про богоборчество, обращаясь к истории многочисленных русских ико­ноборческих и прочих сект. Так что робеспьеры-то они Робеспьеры – «но только с русскою душой»…

2.

С утра было невыносимо душно. Тюлевые шторы безжизненно свисали вдоль распахнутых окон, за которыми пышно и томно раскинулся цветник: бордовая петунья, белоснежная царская невеста, кусты чайных роз с нежным волнующим запахом. Василий Фролович³ батистовым платком промокнул потную шею и присел на оттоманку. Середина июля, такое пекло! На от­рывном календаре чернела дата: 17 июля. Василий Фролович передёрнулся. Что же это, неужто проклятая дата так и сидит гвоздём и саднит подспудно все эти годы?

— Странно, мне вспомнился июль 18-го года, — сказал он дочери. Соня, крупная, в отца, но рыжая, как мать, яркая, красивая, накрывала на стол к обеду. На столе, как и во всей обстановке квартиры, старинные пышные вещи соседствовали с аскетичными советскими предметами. Муж Сони, Владимир Иванович Репин — репатриант из Шанхая, она — молодой врач- психиатр. Сейчас Соня рядом с чашечкой сквозящего на солнце китайско­го фарфора, отбрасывающего на крахмальную скатерть золотистое пятно, положила вилку с железными плебейски-короткими зубцами. Она оберну­лась к отцу:

— Так что стряслось 17 июля? Ты сделал предложение маме?

— Мы с ней к тому времени были уже месяц женаты. А в тот день… 18 года… расстреляли царя.

— Что ж, расскажешь Егорке, когда подрастёт. А почему ты вспомнил про… то? Ты же сам не участвовал?

— Я — нет. Скорее, жена, твоя мама. Хотя и косвенно. Ты же знаешь, она была секретарём Исполкома Уралсовета рабочих депутатов.

…В тот день Надежда Павловна печатала протокол заседания Ис­полкома Уральского Совета при участии Якова Михайловича Свердлова. К ночи он тайно прибыл в Екатеринбург, город, где некогда создавал боевые дружины, вооружённые ружьями и ножами. (Ножи эти потом будут выло­жены в витринах музея имени Свердлова на главной улице Свердловска.) Ему было тогда всего шестнадцать, в нём кипели страсти. Ненависть к угне­тателям, жажда самореализации, иссушающая жажда мести, пылкие мечты о преображении мира голодных и рабов — всё смешалось в адском котле со смертоносным варевом. И все эти порывы — редкое сочетание — под­чинялись железной воле и поставленной цели. Яков Свердлов был прирож­дённый лидер и экстремист духа. Он уже тогда играл в Робеспьера и ставки делал по максимуму. Сегодня предстояло идти ва-банк. Надо было лич­но проследить за исполнением смертного приговора царю, присмотреть за малограмотными и могущими напортачить уральскими подчинёнными. Иначе не мог поступить теоретик «красного массового террора». Ряже­ный в знаменитую кожаную тужурку, в коже от козырька до носков сапог, словно в блестящем панцире, маленький да удаленький, с тёмно-смуглым лицом и вкрадчивым, вкрадывающимся в сердце голосом, он воплощал душу террора — если только террору нужна душа.

…Яков Михайлович остановился за спиной секретарши. Та замерла, предупредительно подняв пальцы над раскрытой пишмашинкой; предсе­датель ЦИКа произнёс:

— Вверху гриф «совершенно секретно».

И пошли имена, имена…

Годы спустя, когда при Надежде Павловне упоминали Свердлова, она неизменно говорила:

— У него был удивительный голос, удиви-ительный!

Да, голос — громовой, потрясающий весь зал, и в то же время с мяг­ким чарующим тембром. Оратор воздействовал как железной логикой, так и физической притягательностью голоса.

Наденька отбивала на машинке имена: Николай Романов, Александра Романова, Ольга… Татьяна… Мария… Анастасия… Алексей Романов. Ма­шинка дробно стучала. Стукнула тысячу раз и остановилась. Яков Михай­лович рядом с нею на стол положил в красном фантике карамельку: «Это вам». Свердлов был сентиментален. В снимках на столе у него постоянно стояла карточка «его Кади» — гражданской жены Клавдии Новгородце- вой. Дорогой, милой жёнке он писал каждый вечер, письма неизменно оканчивая словами: «Ты и детки, конечно, давно и крепко-крепко спите». Он был любящий муж и отец. Палачи, как правило, любят своих жён, детей и собак. Человечество гораздо легче пятнает свою честь головой, нежели задом (Ромен Гари), так что идейные маньяки свои политические извра­щения обычно пытаются компенсировать правильностью частной жизни. Кроме того, вся энергия должна отдаваться революции. Хотя убогое одно­образие частной жизни — не свидетельствует ли оно о некоей примитив­ности психологии или зацикленности на одной всепоглощающей страсти? Взять того же Ленина… Но к делу.

Секретарша поделилась с мужем сногсшибательной встречей с пламен­ным Яковом. Но она вряд ли знала подробности, постыдные для Истории человечества (если только Историю, эту весьма подержанную даму, чем-то можно смутить).

В полночь, когда над яминой, где тонул по самую крышу во мраке дом Ипатьева, туда вошёл комендант дома Яков Михайлович Юровский, его заместитель Пётр Григорьевич Никулин, Пётр Захарович Ермаков, ещё не­сколько человек и председатель ЦИКа Яков Михайлович Свердлов. Заклю­чённым приказали одеться и спуститься в нижнюю часть дома якобы из-за угрозы артобстрела города. Здесь, в подвальной комнате, перед вооружёнными людьми выстроилось 11 человек: царь, царица, четыре их дочери и двенадцатилетний сын, врачи, фрейлина, камердинер. «Решением испол­кома Уралсовета»… — раздались слова, и с последними словами — выстрелы. Одновременно упали царь и царица. За ними дети. Последней оставалась девятнадцатилетняя красавица Мария; белая, как мел, с огромными глазами во всё лицо, она закричала: «Не убивайте меня! Я хочу жить!»

Тогда стальной чёрный дьявол цепкой рукой поднял револьвер и вы­стрелил в голову Марии. Она так и упала, как стояла, с протянутой, взываю­щей к милосердию рукой. Яков Михайлович, не взглянув на трупы, вышел, на ходу отдав приказание закончить без него, расстрелять остальных – фрейлину, врача, повара, приближённых.

Таков рассказ, слышанный в семье Репиных уже в годы перестройки. А было или не было, уже, видимо, не установить. История не любит вспо­минать грешки прошлого, если не в силах его приукрасить. Малограмот­ная расстрельная команда — Голощёкин, Ермаков, Никулин — путается в деталях, оспаривая «честь» личного убийства царя, не помня или вообще не зная всех стрелявших — их было не меньше 12 человек (какова цифра!). Кроме того, стреляли ещё из соседней комнаты через открытую дверь не­видимо кто, в том числе венгры (есть версия, что лично Имре Надь), так что был ли в подвале Ипатьевского дома Яков Свердлов — точно не извест­но. Да и знали или нет его в лицо члены Уралсовета? Фотопортреты видных коммунистов в 18-м году ещё не продавались в каждом киоске.

Но вот строго документальный факт: жена Свердлова в своей книге пишет про те дни: «Как-то в середине июля 1918 года <….> Яков Михай­лович вернулся домой под утро., уже светало. Он сказал, что задержался на заседании Совнаркома, где, между прочим, информировал членов СНК о последних известиях, полученных им из Екатеринбурга.

— Ты не слыхала? – спросил Яков Михайлович. — Ведь уральцы рас­стреляли Николая Романова.

Я, конечно, ничего ещё не слыхала. Сообщение из Екатеринбурга было получено только днём». В сообщении этом говорилось, будто реше­ние было принято на месте Уральским исполкомом совета, и только потом расстрел одобрен Москвой.

Итак, Свердлов вернулся под утро (17-го или 18-го?), уже зная о рас­стреле царя. Если 17-го он, получается, отбыл обратно в Москву, не дожи­даясь рассвета. Уже без него в 4 утра тайно трупы казнённых были приве­зены в деревню Коптяки, в заброшенные шурфы, и там сожжены известью и погребены в Ганиной яме.

Раздетый труп они швырнули
(Пустъ мухи поедят!)
Смеялись, что так вздуто горло,
Чист и недвижен взгляд.
И с хохотом ему творили
Из извести наряд⁴.

Свердлов, «человек-лёд», «человек-алмаз», по определению Луначар­ского, тем не менее сказал жене:

— Я, наверное, больше не смогу улыбаться.

Идейные маньяки, в теории готовые весь мир ввергнуть в кровавую бойню, мнящие себя сверхчеловеками, остаются при всём при том внутри «человеческого, слишком человеческого». И даже при том, что убитые не были для палачей людьми в подлинном смысле слова. Черни типа Петра Ермакова царизм мнился семиглавым змеем Горынычем, схваткой с коим они потом будут всемерно гордиться.

Царь-вампир из тебя тянет жилы,
Царь-вампир пьёт народную кровь.
Ему нужны для войска солдаты —
Подавайте ему сыновей.
Ему нужны пиры и палаты —
Подавай ему крови своей.

Похожие строки о царе-вампире из русской Марсельезы будут встав­лены и в приговор исполкома Уралсовета…

Для реввождей «классовый враг» находился «по ту сторону черты», и его жизнь бралась в расчёт только в применении к выгоде новой власти. Царя не сразу решились убить лишь из-за риска повредить революции в глазах других стран, а ещё в расчёте обменять его жизнь на золото.

…Итак, завершилась полудетская забава, когда Яков, учась стрелять, це­лил в картонную голову царя. Теперь тот выстрел прогремел на весь мир, и путь был расчищен для «светлого будущего человечества». Причём жить Свердлову оставалось около года. Слишком всё взаимосвязано на земле. Ка­пля крови, положенная в основание, просочится сквозь камень… Сколько ни стирай, сколько ни замазывай, выступает вновь и вновь, всё ярче, всё све­жей… А слезинка ребёночка проест бетонный фундамент любого здания…

Может, и не было прямого участия Свердлова в расстреле царской се­мьи. Как проверить? Осталось лишь устное предание — мастер красочных метафор. Самый дом инженера Ипатьева срыт до основания через 60 лет после расстрела царя по секретному распоряжению КГБ. Значит, понима­ли, куда тянется цепочка, а потянулась она через красный террор к 37-му году и дальше. Мечта о свободе и счастье человечества обернулась крова­вой пародией, жупелом для всех стран. Уже не в годы гражданской войны, а в так называемое мирное сталинское время кровавая вакханалия в России ширилась, став чудовищными буднями. Вот чему положил начало выстрел в Ипатьевском доме.

Свидетелей расстрела царя и его семьи не осталось.

Но вот жил такой человек в середине XX века — Владимир Иванович Репин. И он вспоминал не раз рассказ своего тестя, когда тот, подвыпивши, выдавал тайны расстрела в Ипатьевском доме.

Итак, события, если принять версию семьи Репиных, можно рекон­струировать следующим образом: вечером 16 июля в Кремль — прежде всего на имя Свердлова с копией Ленину — пришла телеграмма из Екате­ринбурга с требованием немедленно разрешить проблему с царём ввиду сложности обстановки. В фонде Совнаркома государственного архива РФ сохранилась телеграмма, отправленная 16 июля 1918 года в Москву из Ека­теринбурга через Петроград: «Из Петрограда. В Москву, Кремль, Сверд­лову, копия Ленину. Из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее: сообщите [в] Москву, что условленного с Филипповым суда по военным обстоятельствам не терпит отлагательства. Ждать не можем. Если ваши мнения противоположны, сейчас же, вне всякой очере­ди сообщить. Голощёкин, Сафаров.

Пометка: Принято 16.7.1918г. в 21 час 22 минуты».

Таким образом, телеграмма была получена в Москве 16 июля в 21 час 22 минуты. (Упомянутый «Филиппов» — Филипп Голощёкин.) Тотчас же Свердлов вылетел в Екатеринбург самолётом⁵на месте разрешить все вопро­сы, надиктовать решение о расстреле и лично организовать расстрел цар­ской семьи, а затем под утро 17-го июля вернулся обратно в Кремль, домой.

По данным Генеральной прокуратуры РФ, официальное решение о расстреле Николая II было принято 16 июля 1918 года Президиумом Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депута­тов. Оригинал этого решения не сохранился (!!!).

…Судьба семьи секретарши, знавшей о приезде в Екатеринбург Сверд­лова, трагична: все погибли. Соня, врач-психиатр, была сбита насмерть на «скорой помощи» мощным грузовиком — классическое «происшествие»; сын Сони Георгий Репин, красавец студент Уральского Политехнического института, начальник комсомольского стройотряда, упал с внезапно рух­нувших строительных лесов и после длительной комы выжил, но остался инвалидом. После смерти отца Владимира Ивановича Репина, препода­вателя английского языка, страдающего манией преследования, Георгий в 1991 году забаррикадировался в своей квартире в страхе перед КГБ (ему также всюду чудились агенты) и погиб, вероятно, голодной смертью. Его нашли не сразу. От всей семьи не осталось и следа.

Главные участники расстрела царской семьи — Белобородов, Голощёкин, Дидковский расстреляны в конце 30-х годов, Юровскому посчастливи­лось в 38-м году умереть своей смертью (хотя кто знает, своей ли?). «Старая гвардия» большевиков почти целиком репрессирована, уничтожена: мавр сделал своё дело — мавр может уходить. Новые бандиты хотели начать «с чистого листа»…

…Сегодня почти невозможно установить, как в точности всё было на самом деле. Не могла ли секретарь-машинистка перепутать Юровского со Свердловым, имея в виду ещё и совпадение их имён-отчеств? История гибели всей семьи секретарши, печатавшей расстрельные списки, подозрительна. Зачем-то ведь «убрали» всю эту семью, в то время как берегли и лелеяли главного убийцу царской семьи Якова Юровского (впрочем, лишь до 38-го года). Во всяком случае, подстава одного Якова вместо другого была бы вполне в стиле большевиков с их пристрастием к разного рода маскировкам, инсценировкам и запутыванием следов. Слишком уж назойливо они выставляли всюду «местного» Юровского, ведь убийство царской се­мьи без суда и следствия, да ещё и ни в чём не повинных детей компрометировало правительство в глазах мировой общественности. Всё хотели свалить на уральцев. После смерти Юровского, кстати, репрессировали его жену и дочь. В то время как самого Свердлова могли уже через год по­сле расстрела царя спохватиться и «убрать», чтобы спрятать концы в воду и обелиться от чёрных дел террора. Некоторые современные историки по­лагают, что смерть Председателя ЦИКа была спланирована.

…На Марсовом поле в Санкт-Петербурге — революционном Некро­поле — покоится прах павших в годы революции под примечательными надписями на розовом граните:

«Со дна угнетенья, нужды и невежества поднялся ты, пролетарий, себе добывая свободу и счастье. Всё человечество ты осчастливишь и вырвешь из рабства».

«1917-1918 вписали в анналы России великую славу, скорбные светлые годы, посев ваш жатвой созреет для всех населяющих землю».

«К сонму великих ушедших от жизни во имя жизни расцвета героев вос­станий разных времён, к толпам якобинцев борцов 48, к толпам коммунаров ныне примкнули сыны Петербурга» (Автор текстов Анатолий Луначарский.)

Толпы туристов из разных городов и весей России и всего мира фотографируются на фоне гранитного Некрополя и — видного отсюда, с Марсова поля, Храма на крови, построенного на месте убитого бунтовщиками царя…

Ольга Щербинина. Русский Робеспьер.// «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 9, страницы 214-230

Скачать текст

 

 

Примечания

 

1. Существуют «Записки» доктора Гетье, текст которых автору очерка, к сожале­нию, неизвестен. В «размышлениях» доктора автор здесь и далее использует худо­жественный домысел.
2. В 1935 году в бывшем служебном кабинете Свердлова обнаружат секретный сейф с золотом, драгоценностями, поддельными бланками и паспортами. В 1990-е годы поднимут злорадную шумиху по поводу якобы корыстолюбия Свердлова, будто не понимая, что речь идёт о золоте партии для будущих революций. Как было опыт­ному подпольщику, с 16 лет привыкшему к конспирации и побегам, не запастись бланками поддельных паспортов? Не обеспечить средства на случай поражения революции в одной отдельно взятой стране? Расчёт был на мировую революцию; Свердлов не раз уверенно говорил, что если в России коммунистическая револю­ция потерпит поражение, она произойдёт в Германии и США, а оттуда вернётся в Россию. «Фишка» здесь не в корыстолюбии, а в преступном замысле раздуть ми­ровой пожар, присвоив себе Божью функцию Страшного суда…
3. Имя вымышлено. Подлинное имя секретарши и её мужа, а также судьбы этих двоих автору не известны, в отличие от имён и судеб других персонажей очерка, передан­ных документально.
4. Оскар Уайльд. Баллада Редингской тюрьмы. Перевод Валерия Брюсова.
5. Известно, что у председателя ЦИКа был личный поезд. Но наверняка правитель­ство РФ располагало также и возможностями дальних перелётов. Известно, что ещё в 1914 году по указу императора Николая II была сформирована первая в мире эскадра самолётов дальней авиации. Декрет Совета Народных Комиссаров, при­нятый 22 марта 1918 года, утверждал формирование Северной группы воздушных кораблей «Илья Муромец».