Валерий Байдин. О тайной и явной свободе. Русские хиппи и православие. Попытка ненаучного осмысления. С В. Байдиным беседует Т. Ковалькова

4,691 просмотров всего, 1 просмотров сегодня

Валерий Байдин родился в Москве в 1948 году. Был близок к движению русских хиппи. В 1978 году под давлением КГБ исключён из аспирантуры исторического факультета МГУ и уволен из Института истории искусств (сектор русского искусства и архитектуры). С тех пор работал внештатным литературным и художественным рецензентом и переводчиком в издательствах и журналах. В 1992 году обучался в Междуна­родном центре христианской культуры при Женевском университете. С 1995 года учился и преподавал во Франции, в университетах Нанси и Нижней Нормандии, занимался научными исследованиями (различные аспекты русского модернизма), прочёл курс лекций о культуре сталинизма в университете Сорбонна (в 2002 году), выступал с многочисленными публичными лекциями о русской культуре разных эпох. Профессиональ­ный литератор. Имеет учёную степень доктора русской филологии. Опубликовал на русском и французском языках более семидесяти научных статей и художественных эссе о религиозной и художественной культуре России — от язычества и средневековья до авангарда и советского андеграунда, а также поэтический сборник «Patrie sans frontières» (Paris, 1996) и фундаментальное исследование «L’archaïsme dans l’avant-garde russe. 1905-1945» (Lyon, 2006). Женат на Ирине Петровне Семёновой-Тянь-Шанской, дочери Меланье 10 лет. Живёт во Франции и в России.

О тайной и явной свободе

С Валерием Байдиным беседует Татьяна Ковалькова

— Ваша личность совмещает, казалось бы, несовместимые вещи: академическую образованность, которая невозможна без ориентиров на традицию и классическую культуру, и стремление к абсолютной свободе, выразившееся в близости к хиппи. В этом мне видится пара­докс, во всяком случае, на первый взгляд.

— Думаю, парадокса здесь нет. Пространства культуры и свободы совпадают. Культура — способ высшего существования в свободе. Чем больше культуры, тем больше свободы. К этому я стремился с юности, а на бессознательном уровне искал веру. Тогда, в стране навязанной всем неволи, хиппи мне казались единственными стихийными носителями свободы и веры. Но вскоре я столкнулся с православной молодёжью, во мне возник наивный в тех условиях порыв соединить свободу внеш­нюю и внутреннюю, духовную. А свобода — это для меня почти сино­ним веры. При том, что свобода, лишённая культуры и веры, порождает дикость, а вера, не знающая этих начал, задыхается в фанатизме. Одно без другого никогда не достигает полноты.

— А в чём, по-вашему, несвободна современная культура?

— Многое поменялось внешне, но по существу ничего не изменилось. Культура без веры и внутренней свободы по-прежнему или самоотрав­ляется, мертвеет или лжёт, творит больные мифы, теперь уже постсовет­ские, в духе журнала «Эгоист generation»: о культе своей личности, свет­лом потребительском будущем, праве на удовольствие и пр. Чтобы что-то изменить в окружающей жизни, надо всем возвыситься над собой, необ­ходимо усилие воли и веры. Я почему-то сразу подумал о Пушкине. Он смог это сделать — полностью осуществил себя и потому вошёл в вечность, его не остановила даже ранняя смерть. Следуя за этим гением не только поэзии, но и самой жизни, понимаешь, что в своих высших проявлениях культура и свобода слиты, пронизаны верой. На этой великой триаде осно­ваны и подлинное творчество и подлинно человеческая жизнь.

— А другие примеры, поближе?

— Философ Алексей Лосев. Вот к кому совершенно неприменимы слова Цветаевой об Андрее Белом: «пленный дух». С юности главным заветом этого замечательного мыслителя и человека было непрестан­ное творчество, «наслаждение свободой мысли». Он стал автором более сорока монографий и сотен статей по философии, богословию, эстетике. Да, Лосев был зэком на Беломорканале, где почти ослеп, и с этим неду­гом до самой смерти жил буквально «внутри себя», заключённый в тем­ницу тела. Но за год до лагерей он и его жена приняли тайное монаше­ство. Вера и величайшая культура вознесли его над внешней несвободой, вывели дух из советской эпохи в «большое время», о котором так любил писать М. Бахтин. Лосев, в отличие от Пушкина, прожил почти столетие, его жизнь также была и трагична, и необычайно выразительна, а значит, «эстетична», если следовать его собственному определению прекрасного.

— Я вижу в этих двух примерах проявление разной свободы. И Пушкин, и Блок вслед за ним (помните его пушкинскую речь «О назначении поэта»?) «пели тайную сво­боду», личную, без которой не может осуществиться связь поэта с другими людьми. Они проклинали бюрократическое сословие, которое для кратко­сти называли «чернь», за то, что оно мешает этому. Таким образом, для художника сво­бода внутренняя так же необ­ходима, как и внешняя. Для духовной свободы, которой обладал Алексей Лосев, рус­ские старцы, внешняя свобода не так важна.

— Соглашусь с вами. Людям исключительно духовной жизни внешняя свобода не так важна, как людям жизни светской, хотя и поэтически возвы­шенной. И всё же нескончаемый культурный подвиг Лосева, как и «духов­ное делание» старцев, предполагает минимум свободы в обществе — сво­боды передачи ближним и дальним своего внутреннего опыта или плодов творчества. Речь идёт о нашем культурном и духовном наследии, общество должно получить его в наиболее цельном виде, а не извлекать из недр оче­редного КГБ или, что ещё несправедливее, из полного, карающего забве­ния. Блок, как известно, говорил о триедином служении истинного поэта, который призван постичь откровение свыше, найти для него совершенную форму и отдать свой дар людям. Последнюю цель он считал столь же высо­ким долгом, как и тайный подвиг вдохновения. Вынужденное одиночество и безвестность в условиях несвободы означает культурную и духовную казнь всего народа, её жертвами являемся все мы, а не только лучшие из нас, наши гении и пророки.

— Эту тесную связь поэта с народом во все времена понимали и осу­ществляли только большие поэты. Блок определял её исходя из самой природы творчества, а не из социального служения, которое, как пра­вило, навязывается поэту. В этой связи я бы хотела уточнить вопрос: не в разном ли понимании свободы кроются причины столь частого вза­имного недоверия культурного и церковного сообществ?

— О «сообществах» говорить в этом случае вряд ли следует. Всё проис­ходит на личном уровне, с каждым по-разному. Человек духовной, правед­ной жизни никогда не станет ограничивать свободу человека светского и, тем более, человека творческого. И ошибки и трудный поиск истины, поиск «поступка» неизбежны для каждого. Не ошибается лишь тот, кто не думает, не верит, не любит — живёт и слепо действует по приказу, до самой смерти. Кто-то ищет такого немыслимого «послушания духовнику», кто-то, увы, его требует. Но даже в монастыре полное послушание даётся лишь единицам, тем, кто идёт к Богу путями «неисповедимыми» (за него должен исповедо­ваться, но уже в своих грехах, взявший на себя всю ответственность его духов­ник). Все, включая людей самой высокой жизни, не свободны от ошибок. Однако не доверять внутренней свободе ближнего — это грех нелюбви, мни­тельности, нежелания простить вину ближнего. Те же подходы применимы и к человеку истинной культуры — не массовой, не гламурной, не «клубной» и пр. Его связь с церковью основана на взаимном доверии и свободе, для него церковь не «социальный институт», которому можно доверять или нет, а соборная личность. Общение с церковью должно быть, прежде всего, лич­ностное — со «своим», уважаемым, любимым священником, отцом духов­ным, или «батюшкой», как говорят в народе. Ведь точно так же мы общаемся и друг с другом или читая чьё-либо произведение. Культура — тоже отнюдь не «институт», она храмоподобна, в ней веет благодать Божия. Как можно «не доверять» Тютчеву или Шаляпину? Можно их не понимать, не прини­мать, не любить, упорно отстаивать перед гением свою маленькую свободу и своё «не хочу ничего знать». Представьте на миг, что в духовном мире, в великой и наполовину невидимой для нас церкви тоже есть свои Пушкины, Глинки и Суриковы — гении мудрости и сердечной веры.

— Ваши слова о том, что вера, лишенная культуры и свободы, порож­дает фанатизм, являются лишь философским высказыванием или у вас есть на этот счёт свои наблюдения?

— Увы, такие наблюдения есть не только у меня. Если выразиться по-русски, то фанатизм — это «неистовость», неистинность самой веры, или «исступление», отступление от правоверия. Фанатичной становится вера, ослеплённая страхом перед внутренней свободой и ответствен­ностью за свою жизнь. Заточившие себя в «темнице веры» безобидны, но крайне зависимы и часто больны. Но есть и агрессивный фанатизм, мрачный манихейский «террор веры», которая калечит сознание других, веры сектантской, «отречённой». Тут примеров без числа, даже среди пра­вославных по виду людей: от несчастных «голгофников» начала ХХ века, призывавших всех мученически «умереть со Христом», до нынешних почи­тателей Ивана Грозного или недавних пензенских пещерных сидельцев, так и не дождавшихся светопреставления. Тенью фанатизма во всех видах является суеверие — суетная, блуждающая в «сумерках разума» и часто весьма злобная вера.

— Таким образом, мы с Вами вернулись на круги своя и по сути уже говорим о Любви, без которой невозможны ни внутренняя свобода, ни подлинное творчество.

— Конечно, мы всё время говорили о ней. Любовь, «вечное возвраще­ние» к сути вещей… В истинном смысле она всегда связана с верой, свобо­дой и внутренней культурой. Кстати, именно эта непоказная культура часто поражает в так называемых «простецах», людях необразованных в при­вычном смысле.

— Действительно, народ является носителем языковой стихии, из которой человек культуры выкристаллизовывает гармонию стиха или литературного текста, не так ли?

— Именно это и утверждал Велимир Хлебников, которого я очень люблю: «кто знает русскую деревню, знает о словах, образованных на час и живущих веком мотылька», «сама воля народная» вручает поэту «право словотворчества». Для пишущего человека основа основ — это родное слово. Язык зреет веками, вместе с народом. И человек меняется одно­временно со своей речью. Она отражает немощь его души, но высвечи­вает и все её прозрения. В романе «Сва» я, кроме прочего, пытался пока­зать языковое взросление русских хиппи, которые от «прикольного» сленга буквально прорываются к искренним, простым и великим словам, начинают говорить на языке жизни, а не юношеских «придумок». Для меня язык — это небо культуры. Его сводов не достигают ни пошлость ни брань. В его глубинах рождаются великие откровения. Выше поэти­ческого слова только Бог.

РУССКИЕ ХИППИ И ПРАВОСЛАВИЕ

Попытка ненаучного осмысления

Существует множество журналистских статей и различных исследова­ний, посвящённых движению хиппи в России. Опубликованы литератур­ные произведения, воспоминания, манифесты наиболее видных его участ­ников. После их прочтения неизбежно приходишь к мысли, однажды уже высказанной в Сети: «написать историю хиппи не реальнее, чем зарисо­вать водопад»¹. Русский хиппизм плохо поддаётся всевозможным описа­ниям, однообразие которых давно набило оскомину. Неизмеримо важнее уловить его суть и попытаться понять: каким образом это насквозь проза­падное, протестное, рвущееся в будущее движение привело немалое число его участников к православию — глубинной и по сути «антизападной» основе русской культуры?

Глядя под этим углом зрения, попытаемся отступить от всех правил — изобразить птичью стаю в полёте, зная, чем он закончился…

1 июня 1967 года, в День защиты детей, на Пушкинской площади в Москве горстка молодёжи чужеземного вида призывала изумлённых прохожих отказаться от ненависти, насилия, потребительства и принять систему ценностей, основанную на любви. Их проповедь длилась недолго и вряд ли была услышана, если не считать милиции и вездесущих «орга­нов». Так, согласно мифу, в России возникла Система.

Первые русские хиппи вместе с их вдохновителем Юрой Солнце (Бураковым) избрали для своих собраний площадку у памятника Мая­ковскому — «Маяк». Туда уже много лет вечерами привычно стекалась московская богема, приходили битники-одиночки (интеллигентные бродяги, читав­шие по-английски), неброско одетые иностранные журналисты и внимательные зеваки в штатском. Это место — первая проталина хрущёвской «оттепели» — было знаменито бесстрашными выступлениями воль­нодумных поэтов в 1958-1961 годах. Завещанием того «Маяка» стало дерзкое стихотворение Юрия Галан- скова «Гуманистический манифест». Вряд ли хиппи много об этом знали, хотя сама Система во многом основывалась на гуманистической утопии «преобра­жения жизни». Их не интересовала политика, гораздо больше их больше манил скрытый под толстым слоем бронзы образ нищего юноши-поэта в мятой шляпе и с шёлковым бантом на груди.

По образу жизни и месту в культуре хиппи были близки к русским авангардистам первых десятилетий ХХ века. Оба движения были тесно связаны с запад­ными влияниями, но сохранили своеобразие, оба возникли на разломах отечественной истории — накануне падения царской и советской импе­рий. И те и другие остро чувствовали «время перемен» — когда из недр народного подсознания под видом апокалиптического мифа о «новой жизни» всплывала разбуженная революционным кризисом архаика. Не ведая о Бахтине, и авангардисты и «системный народ» смехом проти­востояли страху и насилию. «Карнавальное празднество», словесная игра и отчаянное шутовство под всевидящим оком власти были их вызовом миру несвободы. Вслед за футуристами хиппи жаждали экстаза, который называли «кайфом», искали смысла жизни за её пределами, провозглашали «гибель» искусства, «конец» поэзии, «смерть» мещанства и его морали. Но в этом всеотрицающем анархизме и тогда и потом угадывались древние коды самонастройки — перехода в будущее через точку хаоса и небытия. После «распыления всех форм» с неизбежностью возникал новый канон, однако в 1970-1980-е годы вместо сталинской «неоклассики» в культуре и самой жизни начали проступать строгие образы православия…

Слово «хиппи» казалось синонимом юности, помогало сохранить душу в мире лжи. Они взирали далеко на запад от рубиновых звёзд, говорили на сленге, чтобы избежать газетного «новояза», и надевали крестики, ещё не задумываясь о вере. Среди молодых они стали первыми, кто осмелился объединиться во имя свободы и решил полностью «оторваться» — от без­ликой толпы «строителей коммунизма» и от земли, насильно превращён­ной в «Советскую Родину». Оторваться ввысь.

Их можно было узнать по глазам. Всё остальное было дополнением к их взглядам — на собеседника и на жизнь.

Внешность, украшенная знаками иной судьбы, средневековые лица в локонах длинных волос, красиво перехваченных на лбу лентами или тесёмками, обрывки заумных разговоров, сме­ющаяся речь, улыбки хмурым прохожим, вни­мательное молчание. Они были другие, не сли­вались с окружающими. Если набраться духа, подойти и спросить: «Кто вы?» — в ответ слы­шалось: «Мы живём, чтобы любить. Оставайся с нами, и всё поймёшь».

В каком-то дворе окружённая друзьями девушка пела под гитару:

Я знаю вас — вы ищете небо,
Небо, чтоб улететь…

Это была пронзительная правда о каждом из Системы. От нескольких гитарных аккордов навсегда отключалось радио, голубым огнём сгорали телеэкраны, навек глохли голоса из Кремля, стремительно уменьшался город, увешанный красными лозун­гами. И из уличного шума возникала музыка другой жизни: «The Beatles», «Queen», «Pink Floyd», «Yes», «Genesis»… Откровением были и свои, услышанные вживую или по магнитофону песни, каждый их крик и вздох. « — …Кто это? — Разве не знаешь? Это Гребень. Гребень волны.»

Дети кислотных дождей, от которых чернеет листва и смертельно белеют лица. Как часто они искали вслепую, шли мимо солнца, мыслью стремились в нижние бездны, верили наугад, торопливо влюблялись и легко отчаивались. Чтобы это понять, нужно было погрузиться в душу хоть одного из них. Сквозь черноту растаявшего зрачка на ледяное дно, где слой за слоем отложилась быстро прожитая молодость — мелкий мусор слов и глупых пирушек, неразличимые следы встреч и мимолётной любви, не похожей на любовь.

Как могло так случиться? Они казались лучшими, первыми среди всех. И первыми стремительно ушли — будто четвертовали собственные жизни. Остались их песни, россыпи забытых стихов, рисунки, блёклые фотогра­фии. У них почти не было вещей, а те, что имелись, расходились по друзьям и незнакомым людям. На всех делились кров и еда. Но дорога, даже если они шли вместе, у каждого была своя. Она казалась бесконечной, на ходу из ничего возникал праздник, и когда кто-то вдруг падал, это невозможно было понять. Ведь нельзя устать от радости и свободы. Увы.

Разум отказывался принять бессмыслицу жизни. Надвое раскалывалось сознание: «Есть Бог? Или есть только смерть?» Вера рождалась искрой от удара в сердце. Вдруг становилось ясно: никогда ничего не поймёшь, пока не войдёшь в храм. Ну, в конце концов. Сколько можно вместе с толпой ходить вокруг и глазеть на происходящее? А что происходит? Непонятно. Какая-то чепуха. Или тайна? Банальная, как зачатие жизни.

В руке пасхальная свечка — тихо горит и греет. Крестный ход оста­навливается, из распахнутых дверей свет врывается в ночь. Бьют в ушах, в висках колокола, вокруг сотни голосов кричат немыслимое, и от всеоб­щего радостного безумия, ничего не понимая, ликует душа.

Старик-священник касается пальцами лба, тела, плеч, бережно смотрит в глаза. Всё внутри загорается от его лёгких прикосновений. « — …Слушай своё сердце и иди не оборачиваясь назад. — Неужели верить так просто? — Путь веры не бывает простым. Она рождается не в глуби­нах мысленных, а в сердце, вместе с душой, когда разум ещё спит. Поверь себе — и поверишь Богу».

Когда-то загорелые мускулистые комсомольцы и арийские бестии находили своё место в военном строю. А их душа искала себя в заповедной глуши и в православном храме. «. Да, мы не от мира сего. Считай нас бла­женными или юродивыми, если хочешь. Кстати, ты Евангелие когда-нибудь читал? Держи! Эта книга сделает тебя свободным». И напоследок усмешка: «При словах „советский интеллигент“ я сразу хватаюсь за это оружие».

Никто из вождей больше не стучал по трибуне, не объявлял о скором наступлении «светлого будущего», но поколение, кому его «торжественно обещали», мрачно ждало приближения сроков. Из толпы ещё не был раз­личим жутковатый 1984 год, а знающие люди уже готовились к худшему. Самые тонкие чувствовали приближение катастрофы: утопия рушилась от собственной адской тяжести. У кого-то сдавали нервы, кого-то сда­вали властям. Белые решётки «нового ГУЛАГа» — психушек — надолго захлопывались за очередной жертвой. В них томились свободные души — не «инакомыслящих», просто мыслящих. Остальные предпочитали жить не думая — «как все» — или мусолили в кармане партбилет, ожидая, когда ненавистная «Совдепия» рухнет сама собой.

На Западе хиппи открыто заявляли о своих правах, создавали ком­муны, путешествовали по миру, устраивали грандиозные рок-фестивали. Главным созданием русских хиппи стала Система.

Она опиралась на опыт подпольного выживания «под глыбами», включала в себя сеть квартир, где любой иногородний мог найти у хозяев приют и пищу, и особых мест в каждом городе, где собирались, чтобы пообщаться и послу­шать песни. «Тусовка» — это глуповатое слово поначалу значило совсем не то, что сейчас… Среди западных хиппи было много выходцев из низов, в России их среда была высокообразованной, жадно впитывала мировую культуру и порождала в ответ собственную. Уже в конце 1960-х годов родился «ленинградский рок», расцвёл самиздат, в Питере появилась подпольная «сайгонская» поэзия, в Москве — вольные поэты с «Арбата» и с «Гоголей», возникли первые объединения художников-хиппи — «Ирис» и «Фризия».

По природе хиппи были склонны к новейшим направлениям искус­ства — абстракционизму, сюрреализму, «хэппенингу», «стрит-арту», но в России среди них отчётливо проявилась тяга к искусству религиоз­ному, полузапретному — иконе и буддийской мандале, тибетскому песно­пению и шаманскому камланию, индийскому ситару и восточной флейте.

И за рубежом и в России хиппизм возник как радикальное антибуржу­азное, «антипотребительское» движение. Все последующие молодёжные «контркультуры», за исключением панков, оказались вполне успешными коммерческими проектами, не более.

Влияние русских хиппи на современную культуру несомненно. От них позаимствована ныне уже привычная сленговая речь, манера стильно оде­ваться — вопреки официальной моде, традиции неполитических уличных акций и негласных «квартирников» с подпольными концертами и выстав­ками. Посреди оцепенелой советской повседневности они явились вест­никами давно забытой жизненной свободы.

И всё же следует признать: движение хиппи слабо укоренилось в России. Даже в период расцвета в середине 1980-х годов во всём Советском Союзе насчитывалось лишь несколько тысяч его участников. (Для сравнения: в 1970-е годы хиппи составляли несколько процентов населения США.) В Системе так и не возникли свои «культовые фигуры» наподобие Керуака, Берроуза или Ферлингетти. Отечественная рок-музыка, акустическая по преимуществу, при всей талантливости её создателей долго оставалась бедной и тусклой по сравнению с западной. Даже слово «хиппи» плохо прижилось, и те, кто себя к ним относил, предпочитали называться «систем­ными людьми», принадлежать к Системе, хотя никакой системы не было ни в мировоззрении ни в организации. «Хиппизм» возник вовсе не для противостояния «советской системе», это движение сложилось как неза­висимое от внешнего мира сообщество свободных людей — без высших и низших. Именно отсутствие какой-либо структуры, вождей и политиче­ских программ позволило ему выдержать многолетний натиск КГБ.

Идеи, пришедшие с Запада, привились на иную культур­ную почву, с иными традици­ями и дали иные результаты. Русские хиппи и не могли и не очень хотели во всём следовать за иностранными предшественниками. Они не жили за счёт богатых родите­лей, а учились или работали. Они «не боролись за мир», поскольку этим занималась советская пропаганда, а хра­нили мир в душе. Они не объединялись в «наркоком­муны» с общим имуществом, супругами и детьми. Взрос­лея, предпочитали создавать семьи, иногда содружества семей, или выжи­вали как могли — в стоическом одиночестве и безграничной свободе.

…Вам, с каждым шагом, словом, помыслом себя из жизни вычитающим, день за днём палящим трын-траву, чьи мозги изуродовали колёса «беспеч­ных ездоков», в чьей крови медленно закипает трупный яд, ваши предше­ственники кричат из тьмы: «Не идите за нами! Мы искали нескончаемый „кайф“, а нашли бесконечный, невыразимый ужас».

Отказ от наркотиков становился для русских хиппи первым и важнейшим духовным шагом и часто вёл к выходу из Системы. Те, кто выбирал жизнь, с неизбежностью тянулись к вере, и в большинстве случаев эта вера была православной. Александр Дворкин, активный хиппи с 1973 года, свидетель­ствует: «…со временем у меня появилось ощущение, что чем-то не тем обер­нулась вся наша хипповская свобода, особенно когда начались наркотики и когда вчерашние друзья начали друг другу эти наркотики продавать»².

В конце 1970-х годов, после съездов хиппи со всего Союза в Латвии (Витрупе, затем Гауя), единая прежде Система разделилась на привержен­цев «психоделической революции» и убеждённых её противников, а иначе на «нарков» и «мистиков». Все они увлекались дзен-буддизмом и йогой, суфизмом и эзотерическими практиками, учениями Рерихов и «право­славного целителя» Порфирия Иванова. Но для тех, кто отказался от нар­котиков, «мистическое» уже означало «оптимистическое» — путь жизни, а не тихое самоубийство «дурью».

Именно тогда среди хиппи стало появляться всё больше тех, кто избрал для себя христианство, хотя до подлинной веры большинству из них было ещё далеко. Все 1980-е годы в Системе предпринимались попытки само­определиться. Первые манифесты русских хиппи были написаны под явным влиянием «новой религиозности» в духе «New Age» и знаменитой «Декларации личной свободы» (1966) западного хиппизма: «Свобода тела, достижение наслаждения и расширение сознания». Последнее — с помо­щью «психоделической революции»³.

В раннем и наиболее ярком манифесте «Канон» (1982) вольный пере­сказ этих положений увенчивался немыслимым, отчаянным вызовом всей окружающей жизни — «правом» на самоубийство.

Автор, Аркадий Славоросов (Гуру), утверждал это право с помощью едкой игры в слова, в непонимание сути: «Откуда, наконец, это суровое табу на самоубийство, особенно суровое у людей, исповедующих религию Бога, обрекающего себя на смерть? <…> Личность — это их единственная непреходящая собственность, самая устойчивая валюта, и всякая попытка её раз­рушения и саморазрушения вызывает бюргерскую смертельную ненависть собственника»⁴. Получа­лось, что цель хиппи состоит в достижении «нече­ловеческой» свободы — ценой отказа от личности.

Но что становится свободным, если вместе с нею исчезает шагнувший «за пределы жизни» человек?

«Гуру» отечественных хиппи явно пытался вернуть в русло «канонического» хиппизма и русскую рок-музыку, которая вслед за хиппи- христианами уже начала отделяться от Системы:

«Словечко „рок“ <…> оказалось наиболее ёмким, чтобы вместить в себя глубокую бессмыс­лицу, истошный шёпот улицы, сохранив набив­ший оскомину скандальный привкус конфрон­тации. Рок — эскапизм, бегство от тотального контроля над самим собой… Рок призван провоцировать психоделический взрыв сознания»⁵. К счастью, в русском роке всё было далеко не так. В нём исподволь готовился «религиозный взрыв сознания».

Ответ на проповедь Гуру пришёл лишь через несколько лет, когда Сталкер (Александр Подберёзский) вместе с друзьями (Генерал, Лера Воробей) пустили по рукам остро полемиче­ский текст «Хиппи — от Системы к Богу. Мани­фест трёх системных людей» (Москва, 1986). В нём утверждалось: «психоделическая револю­ция имела под собой солидный теоретический базис. Но история — как наша, так и западная — показала, что в конечном итоге наркотики губят людей как физически, так и духовно <…> низво­дят до уровня животных и разъединяют»⁶. В фан­тастическом рассказе «Конец Калиюги» Сталкер ещё резче противопоставил наркотики хиппизму: «.многие наркоманы называли себя хиппи <.> не было объективного критерия. Каждый под­разумевал под хиппи всё, что ему вздумается»⁷. Увы, авторы упомянутого манифеста «всё, что им вздумается» понимали под словом «Бог»: «Бог един, как бы его ни называли — Иисус или Будда, Великое „Я“ Вселен­ной, Брахман или Кришна. В неявной форме Бог присутствует и в миро­воззрении материалистов . Материалисты верят в некоторые нравствен­ные идеалы. Эти идеалы и есть Бог. <.> В последние годы в Системе наметилась ещё одна тенденция — многие системные люди начали зани­маться тем, что принято называть „оккультизмом“, <.> к этой тенденции мы относимся положительно. По-видимому, здесь действительно скрыты колоссальные резервы возможностей человека. Это — путь, и это путь к Богу»⁸. Попытка создать новую Систему и без наркотиков и без ясной веры, на основе всерелигиозного оккультизма, кончилась трагично — самоубийством Сталкера. И не его одного.

Путь русских хиппи к церкви был трудным. В появившемся вскоре ано­нимном «Манифесте Союза солнечных лучей» (Ленинград, 1987) повто­рялось уже знакомое: «Мы верим в Христа, но. как в символ, отразивший в себе высокие и мудрые идеалы человечества, его тысячелетний опыт»⁹. Но далее утверждалось: «В поклонении Христу — стремление каждого из нас достичь его духовного уровня для того, чтобы чувствовать за собой право проповедовать среди окружающих.» ¹⁰ Авторам этого воззвания, видимо, не приходило в голову, что невозможно проповедовать «символ», что такая проповедь никому не нужна. Но само их желание нести людям «высокие и мудрые идеалы» было весьма красноречиво.

Пожалуй, лишь в конце 1980-х годов, когда повсюду в России начали открываться полуразрушенные храмы и монастыри, движение к право­славию стало для русских хиппи осознанной жизненной потребностью, духовным выбором. Одни просто покидали Систему, другие шли дальше, становились церковными сторожами, иконописцами, священниками и их жёнами, а некоторые полностью оставляли «больной мир» — уходили в монашеские общины.

Василий Бояринцев (Лонг) так описывает поворот к церкви москов­ских хиппи:

«Началось с того, что приятель мой Миша Павлов неожиданно исчез из Москвы в какой-то неведомый тогда монастырь под названием „Оптина Пустынь“… Пер­вым „хипповым“ иеромона­хом в только открытой после реставрации Оптиной, так сказать, первого пострига, стал Гоша Террорист — о. Сергий (Рыбко)… Тогда же, пройдя монастырское послушание, принял постриг о. Тихон, бывший автостопщик, поэт и фотограф. Ещё один оп- тинский „ветеран“ — иеромонах Парфений, в прошлом крутой тусовщик. Иеромонах Василий, регент хора Иоанно-Предтеченского Скита Опти- ной Пустыни, бывший рок-вокалист одной из московских групп. А на клиросе в самой Оптиной выдающийся бас — послушник Михаил — не скрывает, что до ухода в монастырь играл во многих „подпольных“ рок-группах. Виктория, бывшая жена Миши Павлова, ставшего потом о. Макарием, теперь уже не Виктория, а инокиня Ксения — приняла постриг в каком-то монастыре в Ивановской области. В Шамординском женском монастыре — благочинная обители матушка Сергия также бегала в своё время в Оптиной вокруг отца Сергия, вся в феньках и прочих прикидах»¹¹.

К церкви часто приходили семьями. Разум — атеист, но душа по при­роде христианка и неминуемо страдает от ига «свободной любви», той, что почти всегда заканчивается мрачным бездетным одиночеством. Любовь по природе свободна, если не превращается в торговлю собой или общинный ритуал. И поцелуй родился вовсе не в первобытных пеще­рах, а в христианских катакомбах. Это был знак высшей любви: цело­вание — чело к челу — душа к душе. «Системные герлы» понимали это первыми и отходили от хиппизма с его заповедями «фрилава» и «психо­делики». Веря, что Бог поможет выжить, что будущие дети родятся здо­ровыми, они молились за их мятущихся между небом и адом отцов, и те прозревали, становились мужьями, шли вслед.

Началом пути были городские тротуары, отправными точками — вер­шины светской культуры. Неизвестный автор, ныне насельник Скита Опти- ной Пустыни, вспоминает о состоянии юношеского поиска: «…манила подпольная жизнь, „андеграунд“, власть цветов, сладкая подкрашенная свобода. Мы сидели, прищурившись, на грязном асфальте в потёртых штанах, с томиком Гессе в руках, и весь мир, казалось, был наш. Мы играли, как дети, в найденный на дороге бисер, и ничего не знали о Боге.»¹²

Но слово «Бог» уже теплилось в душе. В круг чте­ния хиппи попадали не толь­ко писания американских битников, западных интел­лектуалов, восточных мисти­ков. Они были знакомы и с ходившими в самиздате книгами по русской рели­гиозной философии и эзо­терике: от произведений Флоренского и Бердяева до «Откровенных рассказов странника» и тёмных тракта­тов Блаватской. С удивле­нием обнаруживалось, что «Сверхсознание» М. Лодыженского даёт человеку ту ослепительную вертикаль, которой нет в «Книге мёртвых» Т Лири — проповедника нар­котического «расширения сознания», что двухтомник Вл. Кожевникова «Буддизм и христианство» богаче идеями, чем откровения Аткинсона — Рамачараки, а православные старцы теплее и проникновеннее дзенских учителей.

В размышлениях и спорах взрослели души и заново строились судьбы. Истинная свобода лишь ждала впереди и требовала непрестанного прео­доления себя. Наступал день, и прошлое начинало всё быстрее рушиться за спиной. Бывшие хиппи отказывались сразу от всей прежней «грязи» — наркотиков, алкоголя, сигарет, консервов, животной пищи. Жили аске­тами, голодали «по Брэггу», лечились «по Аюрведе», овладевали пра- наямой, поселялись посреди дикой природы, ходили босиком, купались в ледяной воде, восхищались природой, арт-роком, искусством и поэзией. Сама жизнь становилась для них художественным творчеством, каждо­дневным «творением себя». Они занимались философией и духовным созерцанием, искали «сатори» и. приходили к православию, изумлённо открывали в себе древние архетипы «народной веры» — религии «иссту­пления и восторга», покаяния и праздника, рыдания и радости.

Русская рок-музыка зрела одновременно с движением хиппи, наибо­лее ярко выражая его стихийную философию жизни, поначалу состояв­шую всего из двух слов: «свобода» и «любовь». Затем к ним присоединилось третье — «вера». С начала 1980-х годов в творчестве лидеров отечественного рока зазвучала христианская тема. Борис Гре­бенщиков в альбоме «Скоро кончится век» (1980), на обложке которого красовалась статуя Будды, признавался в одной из песен: «Но чтобы стоять, я должен держаться корней». Спустя много лет, в интервью «О буддизме и православии» (2008), он так определил свои духовные искания: «Начиная приблизительно с 83-84-го года я серьёзно открыл для себя православие… И был увле­чён и до сих пор увлечён фантастической красотой православия и гармоничностью его в России. Я продолжаю испытывать глу­бочайшую любовь к православию, но знаю, что это не та система, которая может мне позволить выразить себя целиком»¹³. Более последовательным оказался Юрий Шевчук: обратившись к православию, он уже не коле­бался. Знаменитой стала его песня 1985 года «Наполним небо добротой»:

Вперед, Христос, мы за тобой
Наполним небо Добротой!

Призыв принять высшие ценности жизни был вызовом не только атеистическому государству, но и безверию среди самих хиппи.

Сознательное обращение к Богу всегда является личным выбором, и потому среди свободолюбивых хиппи приход к православию не мог стать «модным», массовым явлением. Каждого ожидал свой неровный и обрыви­стый путь. А. Славоросов, много лет шедший мимо христианства, уже неза­долго до смерти покаянно просил в одном из стихотворений:

Обними меня крепче, любимая, обними меня крепче,
Помолись обо мне
Божьей Матери да Иоанну Предтече.

Перечёркивая своё прежнее богоборчество, он признавался:

Но и мне, невольнику идеи,
Так хотелось зваться Homo Dei ¹⁴.

Что помешало бывшему Гуру сказать о себе так ещё в юности? Как сделался он «невольником» собственных безумных идей? Ведь когда-то именно он утверждал: «Рок для нас — весёлая и смертельная игра, вроде русской рулетки. Кто-то назвал хиппи вымирающим племенем — верное определение по сути своей. Если рок и назвать искусством, то лишь Art of Dying…»¹⁵ Ко времени написания «Канона» многие хиппи уже отвергли «умирание в роке». Они избрали иное искусство — подвижническое «уми­рание для мира» и другой рок — в котором звучала проповедь православия. Рок-музыка в те годы казалась понятней и была слышней полузадушенного голоса Церкви, она звала русских хиппи к христианству.

Известный миссионер, о. Сергий (Рыбко) пояс­няет: «Мы искали Истину. рок-музыка — почти только одна она — решалась сказать правду. По крайней мере, я впервые услышал Еван­гельские тексты в перело­жении рок-музыкантов.»¹⁶ Он признаёт не без горечи: «Это был поиск Бога для нашего поколения, поиск очень тяжёлый, связан­ный со многими потерями друзей, потому что не все дошли до конца, кто-то свернул в сторону — но кто-то дошёл, стал православным христианином, а многие — священниками»¹⁷.

Евгений Балакирев (Крот), представитель следующего поколения хиппи, в «Саге о Системе» (Владивосток, 1999) имел основание заявить: «Религиозные вопросы не были прерогативой Системы — точно так же, как она не могла дать человеку окончательного мировоззрения, спо­собного стать основой всей дальнейшей жизни. Системный пипл жил внутри своей мечты — а попросту нигде (в пространстве мифа). Он был. обитателем миража»¹⁸. Именно это и погубило русский хиппизм. В Системе после отхода христиан гуманистический миф «преображе­ния жизни» затмили возникшие на Западе идеи психоделического про­рыва к «первобытному» существованию — растворению в «природном» и «докультурном». Балакирев с сожалением признаёт: всё, что осталось от движения, состоит из «великовозрастных люмпенов и их подрост­кового окружения», для которых характерны «антиинтеллектуализм» и «глубокий провинциализм мысли»¹⁹.

В постсоветское время — всеобщих свобод и всеобщего обнищания — хиппи, так и не обретшие веры, легко превращались в бомжей, умирали от наркотиков и алкоголизма. Движение потеряло начальные ориен­тиры и постепенно сменилось «панк-движухой» — сборищами фанатов всё более «тяжёлых», «металлических» рок-групп, яростно отрицающих романтизм своих предшественников. Вместо хиппового «ринга», озна­чавшего венец художника и творца, они клеймили свои лбы грязной печа­тью «панк». Для них «несчастным случаем» являлась уже не смерть, а сама жизнь. «Русский прорыв» стал смертельным надрывом русского рока.

Нужно ли всё проклинать, если «клины» лишь в собственной голове? У этого по сути тупикового направления есть приверженцы и ныне, в основном среди начинающих музыкантов. Но кроме оглушающих ремей­ков старого панк-рока — «жесткача» в голосе, потоков грязноречия, тоски по самоубийству, «готических» монстров в видеоклипах, крика вместо голоса и очень плохой музыки — они не способны предложить ничего, что затмило бы «сценическую апокалиптику» безбожника Егора Летова или «православного панка» Романа Неумоева.

Юность не рифмуется со смертью. Жизненный выбор делает не разум, а подсознание — тайный покровитель души. Так в человеке про­буждается вера, и рука с татуировкой греха впервые совершает крестное знамение. Ответом на «постперестроечное» массовое помешательство и эпидемию молодёжных самоубийств стало лучшее, что создали рус­ские хиппи, — рок-музыка. В ней крики гнева и хулы сменила неумелая молитва. В 1990-е годы стало отчётливее и заметней новое культурное явление — «православный рок», зарождение которого связано с питер­ским ансамблем «Галактическая федерация». Но, бесспорно, к нему можно было бы отнести и «ДДТ», и «Наутилус», и «Алису», и «Чёрный кофе», и «Легион»…

Говоря о распаде Системы, Е. Балакирев был прав лишь отчасти: с её исчезновением русские хиппи отнюдь не исчезли. Верно утверждение: «хиппи. — это состояние души, сродни явлению Божией Благодати»²⁰.

Бывший «системщик» о. Никита Панасюк и в наши дни не перестаёт утверж­дать: «В душе я по-прежнему хиппи. <…> По сути хиппи проповедовали евангельские истины. Прежде всего — любовь и свободу, которые, по словам святого Николая Кавасилы, являются двумя главными тайнами христи­анства… Нас невозможно уничтожить — мы возрожда­емся в каждом новом поколении»²¹.

Это замечательное признание говорит о многом. Прирождённые миссионеры, хиппи нашли своё духовное пристанище в живой, от­крытой, миссионерствующей церкви. Так было и в США, в деятельно­сти «Jesus Move-ment», основанного бывшим хиппи Л. Фрисби. Так стало и в России, когда Церковь добилась свободы обращаться «и к эллину и к скифу», чтобы всех обратить к вере. Изменился язык православия, стал богаче, а к древним церковнославянизмам добавился живой говор улицы. Образ хиппи в глазах современной молодёжи также стал иным: «любого человека, озабоченного… состоянием своей души, своей внутренней свобо­дой… можно считать хиппи. Без веры в Бога вообще невозможна жизнь. Никаких тусовок мы не проводим. Мы свободны даже от этого слабого намёка на обязаловку. Мы все — просто друзья.»²²

Нынешний хиппи — это тот, кому, как и прежние времена, нужна сво­бода, истина и красота, кто живёт, чтобы любить, открыт вере и ни на кого не похож посреди толпы, ряженой по очередной подростковой моде.

Придуманное скорее журналистами, чем теми, кого им обозначали, сло­вечко hippies никогда не имело строгого определения: «модный», «стиль­ный», «тот, кто в курсе». Всё мимо смысла. Между тем вопрос о сути русского хиппизма становится крайне важен, когда под словом «хиппи» пытаются объединить представителей всех «молодёжных субкультур», а их поиски жизненного пути насильно противопоставить поискам веры.

Мелкие книготочцы, незрячие жуки-буквоеды, выгрызающие в свя­щенных книгах заглавные буквы и имена. Хитрыми ходами ползут между строк и слов и ликуют, ни в чём не находя смысла. Грустно, когда им упо­добляются люди и их души и дотла истачиваются слепой злобой. «Олдовый человек» и очередной «учитель хиппи» Андрей Мадисон далеко не первый, кто занимался «толкованиями» Евангелий. Но при всём жела­нии свести их к «популистской риторике», «шизофреническим форму­лам», «колдовству», «свальным исцелениям», «мазохизму анахоретов», «зернам священного абсурда», он оказался не в состоянии умалить зна­чение Нагорной проповеди. Даже после всех своих глумлений он про­должал считать её «одним из самых возвышенных напечатлений духа на бумаге». Разумеется, Мадисон вынес христианству уничтожающий приговор: «отрицание естественной жизни воплощается в утверждении неестественной смерти»²³. И завершил свои писания так: «Меня инте­ресовали только семантика и синтактика аферы под названием „христи­анство“, а не его прагматика. Больше не интересуют»²⁴. Это и были его предсмертные слова, пусть написанные ещё в 1984 году, задолго до само­убийства в 2009-м.

Немного стоят и «научные исследования» русского хиппизма, если они основаны на затхлом советском атеизме. В известнейшей книге Т Б. Щепанской «Символика молодёжной субкультуры» (1992) среди десятка выделенных автором «символов принадлежности к Системе» — «смерть, сумасшествие, наркотики, детство, восток (инь-ян, дао, дзэн­буддизм, тантризм, йога, кришнаизм, шиваизм, разного рода медитатив­ные практики)» — не оказалось ни любви, ни свободы, ни христианства²⁵. Столь же далеки от истины выводы учёной дамы М. Миндолиной: «насто­ящему хиппи претит принадлежность к какой-либо одной религиозной конфессии»²⁶. К сожалению, среди специалистов по молодёжным движе­ниям слишком много любителей идеологических «переводных картинок» из недавнего прошлого.

Нынешние самозваные идеологи так называемых «неформалов» (бес­смысленный комсомольско-милицейский термин) опускаются в борьбе с православием ещё ниже — до уровня «Общества воинствующих безбож­ников» сталинских времён. Любава Малышева, главный редактор портала «hippy.ru», представляет хиппизм как амальгаму всех без разбора молодёж­ных объединений: «Хиппи существуют до сих пор повсеместно… В Систему в разные времена входили хиппи, панки, рокеры, байкеры, эзотерики, дис­сиденты всех мастей, барды, ролевики, туристы, фарцовщики, гомосек­суалисты, криминальная субкультура и пр.»²⁷. Слово «хиппи» полностью лишается ею смысла, а христиане среди них упоминаются лишь в одном, придуманном самой Малышевой контексте: «Пьющие хиппи старшего поколения. в основном православны, плавноперетекающи в махровый национализм и откровенный фашизм»²⁸. Ниже на той же веб-странице она добавляет: «Из современных русских хипов православное отделение, ко всему прочему, демонически гомофобно»²⁹. В статье «Тенденции. 2006» поучает: «…религиозность — это признак того, что человек прекратил поиск. Он, что называется, нашёл. Полагаю, в некоторой степени, в той, в которой вообще существует духовный поиск, религия — это духовная остановка»³⁰. Малышевой нельзя отказать ни в фанатизме, ни невежестве: ведь любая религия — это «описание пути», это «установление связи» с Богом. Но если искать абстрактную «духовность» вне дороги и веры — на «пустых холмах», — находкой будет лишь пустота.

На этом портале, существующем с 2004 года, в рубрике «Взгляды хиппи» есть раздел, звучно названный «Лестница в небо» с подразделом «Духов­ный поиск». Неудивительно, что там, где молодёжи прописаны нужные направления «духовных исканий», среди различных течений протестан­тизма, восточных религий, «естественной сексуальности», «кошерной кухни» (?) и прочего, православие едва упомянуто — и то косвенно. Зато помещена анонимная «Антирелигиозная листовка», пытающаяся предста­вить христианство «религией ненависти», и ещё некая «Парадигма хри­стианства (сайт Абсентиса)»³¹. Автор этого сайта, некий «бывший атеист», под именем «Денис Абсентис» создавший в «LiveJournal» свой сайт «Дом Антихриста»³², публикует на нём изыскания на тему бесчисленных злодея­ний христианства в Европе и России ³³.

К своей «лестнице в небо» Малышева приделала и другие «ступеньки»: «Феминизм» (речь ведётся о «Феминистских деконструкциях сексизма в христианстве», о «Гендерном анализе религий» и «Роли религии в формировании гендерных стереотипов»), «Freelove» (площадка «борьбы с гомофобией»), «Альтернатива» (посвящена современному анархизму) и пр.³⁴ Этот «куратор» молодёжных движений уже несколько лет издаёт на «Хиппи.ру» журнал «молодёжных альтернатив» «Вместе» с весьма крас­норечивой рубрикацией: «свободная любовь, психоак­тивные вещества, альтерна­тивная семья, альтернативное отношение к работе, альтер­натива религии…»³⁵.

Понятно, что у Малыше­вой могут быть и ярые сто­ронники, вроде Маргариты Пушкиной, редактора жур­нала «Забриски Rider» (суще­ствует с 1994 года), предна­значенного для «абсолютных пофигистов» среди моло­дёжи. Они, по мысли Пушкиной, должны прийти на смену хиппи — «воло­сатым»³⁶. Есть в молодёжной культуре и те, особенно среди рок-звёзд, кто вполне искренне держится на расстоянии от Православной церкви. Но эти люди всегда говорят от своего имени и не пытаются осуществить «дехри­стианизацию» молодёжных движений методами советской пропаганды. Неудивительно, что в последние годы и они всё чаще называют себя право­славными. Таковы, к примеру, обличители «церковников» Сергей Калугин и Дмитрий Ревякин или певица «жизнесмерти» Анна Герасимова (Умка).

Вадим Лурье («иеромонах Григорий» катакомбной церкви) лет десять назад уверял: «эксперимент с религией в русской рок-культуре прова­лился…»³⁷ По случайному совпадению на рок-сцене почти одновременно с публикацией в Интернете этого приговора взошла новая звезда — Ольга Арефьева. В ноябре 2001 года она победила в номинации «Лучший испол­нитель» на Международном фестивале христианской песни «Поющий ангел», проходившем в Москве, в храме Христа Спасителя. От своей ранней песни «Аллилуйя» (1989) до последнего диска «Авиатор» (2010) Арефьева не прекращала предельно трудного восхождения в вере, срыва­лась и молила: «Помоги мне, Господи — Твоя власть. /Ниже, чем упала, не упасть»³⁸. В словах из «Авиатора» слышится её возвышенное кредо:

Это моё задание —
В небо поднять любовь ³⁹.

Путь Арефьевой в современном роке не исключение. Отец Сергий (Рыбко) уверен: «наши рок-музыканты, наши корифеи, медленно, но верно идут к Православию: „Алиса“, БГ, Шевчук, „Воскресение“, „Машина времени“.» ⁴⁰ Бывший хиппи, а ныне игумен, он по себе знает силу «небесного притяжения»: «И дальше процесс будет идти, потому что настоящий андеграунд — это из грязи вверх. А вверху уже только один Бог. Дьявол не имеет такой силы. Он работает в низменных областях. А все светлые вещи — это Бог»⁴¹.

«Много званых, но мало избранных…» Конечно, далеко не все первые русские хиппи пришли к православию, но есть признаки того, что спустя четыре десятилетия их религиозные искания, их в основе христианская утопия «преображения жизни любовью» вновь обретают последователей.

Новое поколение молодёжи отказывается от наследия «абсолютных пофигистов» и начинает свой поиск веры. И не столь важно, называют ли они себя «хиппи» или как-то иначе.

Валерий Байдин. О тайной и явной свободе. Русские хиппи и православие. Попытка ненаучного осмысления. С В. Байдиным беседует Т. Ковалькова. //«РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 6, страницы 216-232

Скачать текст

 

 

Примечания

 

1. Арви Хэккер (Илья Васильев). «Летопись московской Системы» (2004). Цит. по: http://www.hippy.ru/left/arvi/lostory.html
2. Цит. по: http://www.liveinternet.ru/community/optina/post140817785. В 1977 году А. Дворкин уехал в США, где через несколько лет крестился под влиянием известнейшего эмигрантского священника Иоанна Мейендорфа.
3. Цит. по: http://flowerhip.narod.ru/zrider1.html
4. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/guru.files/kanon.html
5. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/guru.files/kanon.html
6. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/stalker0.files/manifest.html
7. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/stalker0.files/stalker0.html
8. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/stalker0.files/manifest.html
9. Цит. по: http://www.hippy.ru/f48.htm
10. Там же. В «Манифесте экстростиля» Александра (Купера) Куприна (1992–1995) вновь воспроизводилась столь привычная для хиппи внецерковная религиозность: «Бог — в основном, это любовь». Цит. по: http://www.hippy.ru/extrostyl.html
11. Цит. по: http://bazilevs.narod.ru/page4.html
12. Цит. по: http://bazilevs.narod.ru/waytoscit.htm
13. Цит. по: http://www.biolocation.ru/forum/index.php?topic=195.0
14. Цит по: http://nattch.narod.ru/aslavorosov.html
15. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/guru.files/kanon.html
16. Цит. по: http://korolev.msk.ru/books/919/rybko5/H07-T.htm
17. http://www.patriarchia.ru/db/text/117339.html
18. Цит. по: http://www.hippy.ru/vmeste4/11.htm
19. Цит. по: http://www.hippy.ru/vmeste4/11.htm
20. Цит. по: http://www.hippy.ru/vmeste5/6.html
21. Цит. по: http://www.bazilevs.narod.ru/nikita.htm
22. Высказывание из молодёжной прессы. Цит. по: http://www.hippy.ru/hk21.htm
23. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/izvo.files/madison.files/1math.html и сл.
24. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/izvo.files/madison.files/1math.html и сл.
25. Цит. по: http://subculture.narod.ru/texts/symbolism/index.html
26. Цит. по: http://www.socionavtika.net/Staty/Sociopraxis/mindol1.htm
27. Цит. по: http://www.hippy.ru/hist.html
28. Цит. по: http://www.hippy.ru/hist.html в разделе «Повышение уровня культуры людей: духовный поиск».
29. Цит. по: http://www.hippy.ru/hist.html в разделе в разделе «Фрилав»
30. Цит. по: http://www.hippy.ru/tend2006.html
31. Цит. по: http://www.hippy.ru/stairs/rel.htm
32. См.: http://absentis.livejournal.com
33. См.: http://absentis.org/abs/lsd_01_preface.htm
34. См.: http://www.hippy.ru/stairs.htm
35. См.: http://www.hippy.ru/vmeste.htm
36. Цит. по: http://www.margenta.ru/zabriskie.shtml
37. Цит. по: http://old.russ.ru/culture/20010606.html
38. Цит. по: http://www.ark.ru/ins/lyrics/Gospodi.html
39. Цит. по: http://www.ark.ru/ins/albums/aviator/aviator.html#aviator
40. Цит. по: http://www.interfax-religion.ru/index.php?act=radio&div=449
41. Цит. по: http://www.spb-army.narod.ru/mm26.htm